Жак Лакан - Образования бессознательного (1957-58)
Понятие Versagungхарактеризует собою, собственно говоря, не что иное, как ситуацию субъекта по отношению к требованию. Я попрошу вас здесь забежать немного вперед — точно также, как поступили мы, говоря о фантазме. Когда мы рассуждаем о стадиях или о принципиальных способах отношения к объекту, выделяя стадии оральную, анальную, генитальную, — о чем, собственно, у нас идет речь? Речь идет об определенном типе отношений, выстраивающих Umweltсубъекта вокруг некоей центральной функции и определяющим отношения его с миром на той или иной ступени развития. Все, что воспринимает он из своего окружения, приобретает, таким образом, то или иное особенное значение, обусловленное тем, через какой тип объекта — оральный, анальный или же генитальный — оно преломляется. Здесь налицо, конечно, эффект миража — понятие об объекте всегда реконструируется и проецируется на процесс развития лишь задним числом.
Концепция, на которую направлена моя критика, обычно не бывает артикулирована достаточно четко и зачастую прямых разговоров о ней просто-напросто избегают. Сначала говорят об объекте, потом, безо всякой связи с этим, говорят об окружении, ни на минуту даже не задумываясь при этом о том, какая разница существует между типичным объектом отношения, обусловленного той или иной стадией — отторжения, например, — и конкретным окружением (со всеми теми исходящими от множества объектов случайными влияниями, которым субъект, что ни говори, с раннего детства бывает подвержен).
Судя по тому, что мы знаем на сегодняшний день, пресловутое отсутствие объектов у грудного ребенка, его пресловутый аутизм вызывают самое большое сомнение. Больше того, я уверяю вас, что представления эти полностью иллюзорны. Достаточно понаблюдать за маленькими детьми непосредственно, чтобы понять, что ничего подобного не существует в помине, что объекты внешнегомира представляются ему столь же многочисленными, сколь интересными и стимулирующими.
О чем же все-таки идет речь? Какое открытие мы сделали? Мы можем определить и сформулировать его как определенный стиль требования со стороны субъекта. Каким образом открыли мы те явления, что позволяют нам говорить о трех последовательных типах отношения к миру — оральном, анальном и генитальном? Мы открыли их путем анализа людей, которые эти касающиеся их детского развития стадии давно миновали. Мы утверждаем, далее, что субъект регрессирует к этим стадиям. Что мы тем самым хотим сказать?
Ответить на это, сказав, что перед нами возврат на воображаемые этапы раннего детства, означало бы — даже при допущении, что какое-то представление о них создать все же можно, — впасть в заблуждение, закрывающее нам глаза на подлинную природу явления. Напоминает ли нам хоть что-нибудь о подобном возврате? Говоря о фиксации невротического субъекта на определенной стадии — выигрываем ли мы что-нибудь от подобной формулировки по сравнению с обычной нашей манерой смотреть на вещи?
По сути дела, мы являемся в анализе свидетелями того, что в ходе регрессии — впоследствии мы увидим, что этот термин здесь означает, — субъект формулирует в процессе анализа теперешнее свое требование в терминах, позволяющих разглядеть некую связь его — связь орального, анального или же генитального типа — с определенным объектом. Но если связь эта могла на протяжении всего развития субъекта оказывать на него решающее влияние, то происходить это могло лишь постольку, поскольку на определенном этапе этого развития она начала функционировать как означающее.
Когда на уровне бессознательного субъект артикулирует свое требование в оральных терминах, когда он артикулирует сЪое желание в терминах поглощения, он вступает тем самым в определенные отношения (SOD), вступает на уровне виртуальной артикуляции, свойственной бессознательному. Это как раз и позволяет нам говорить о фиксации на определенной стадии — чем-то таком, что в момент аналитического исследования предстает как наделенное особым значением, — давая основание полагать, что вызвав регрессию субъекта на эту стадию, можно будет выяснить что-то существенное о том способе, которым заявляет о себе его субъективная организация.
Но заинтересованы мы на самом деле вовсе не в том, чтобы наделить значимостью, или компенсировать, или позволить субъекту вновь символически вернуть то, что на определенном этапе его развития выступало как неудовлетворенное в оральном, анальном или ином плане требование — требование, на котором, предположительно, он зафиксирован. Если все это нас и интересует, то лишь постольку, поскольку именно в этот момент требования субъекта возникли для него те проблемы отношений с Другим, которым суждено впоследствии стать определяющими для постановки, ориентации его желания.
Другими словами, все, что в пережитом субъектом прежде относится к разряду требования, остается с этих пор раз и навсегда неизменным. Любое удовлетворение, любая компенсации, которую мы в состоянии ему дать, будет иметь лишь символическое значение. Больше того, предоставление их, насколько оно осуществимо вообще, можно даже рассматривать со стороны аналитика как ошибку.
Впрочем, оно все-таки осуществимо — и осуществимо как раз благодаря фантазму, благодаря чему-то более или менее субстанциональному, что на фантазм опирается. Но мне кажется, что ориентироваться в анализе именно на это было бы ошибочно, так как вопрос об отношениях с Другим так и остается в результате такого анализа до конца не решенным.
Страдающий неврозом навязчивости имеет, точно так же, как и истерик, потребность в неудовлетворенном желании, то есть в желании по ту сторону требования. Страдающий неврозом навязчивости решает проблему исчезновения своего желания, делая из него желание запретное. Поддержку ему он ищет в Другом, точнее — в запрете Другого.
И все же такой способ поддерживать свое желание посредством Другого остается сомнительным, так как запретное желание еще не становится от этого желанием угасшим. Запрет призван поддержать желание, но чтобы желание нашло поддержку, оно должно быть предъявлено. Это как раз страдающий неврозом навязчивости и делает — вопрос в том, как именно.
Способ, которым он этого добивается, как вы знаете, очень сложен. Демонстрируя свое желание, он одновременно его скрывает.
Другими словами, он его камуфлирует, и нетрудно понять, почему. Намерения его, если можно так выразиться, не самые лучшие.
На это мы с вами уже обратили внимание — именно это и назвали мы свойственной подобному невротику агрессивностью. Любое обнаружение собственного желания становится для него поводом либо к агрессивной проекции, либо к опасению, что агрессия будет обращена на него самого, — опасению, всякое проявление этого желания тормозящему. Но объяснение это оказывается в первом приближении верным. Когда мы говорим, что невротик подобен качающемуся на качелях и что желание его, по мере того, как его проявления заходят в своей агрессивности слишком далеко, улетает на этих качелях в сторону исчезновения — исчезновения, связанного со страхом ответной агрессивности со стороны Другого, со страхом претерпеть со стороны Другого ущерб, эквивалентный разрушительным устремлениям, желанным ему самому, — когда мы говорим все это, суть вопроса мы начисто упускаем из вида.
То, о чем в данном случае идет речь, необходимо, на мой взгляд, поместить в более широкую перспективу, и нет к этому лучше средства, как рассмотреть внимательней те иллюзии, которые порождают отношения с другим у нас, аналитиков, внутри нашей же собственной аналитической теории.
Понятие отношения к другому всегда подвержено скольжению, стремящемуся свести желание ктребованию. Если желание действительно является тем, чему я нашел здесь формулировку, если оно действительно возникает в зиянии, которое открывает в требовании речь, и находится тем самым по ту сторону всякого конкретного требования, то ясно, что всякая попытка свести желание к чему-то, требующему себе удовлетворения, наталкивается на внутреннее противоречие. В настоящее время почти все аналитики сошлись на том, что венцом и пределом удачного осуществления субъектом того, что они называют гениталъной зрелостью, является способность к жертвенности, то есть к признанию желания Другого как такового. Я уже приводил вам в качестве примера на эту тему отрывок из разбираемого мною автора, где речь идет о глубоком удовлетворении, которое получает субъект, удовлетворяя требование другого — о том, иными словами, что обычно называется альтруизмом. То, что требует в проблеме желания своего разрешения, автор этот, таким образом, благополучно минует.
Я полагаю, честно говоря, что термин .жертвенность в том виде,
в каком предстает он нам в морализирующей перспективе, является, без малейшего преувеличения, не чем иным, как фантазмом страдающего навязчивыми состояниями невротика. Совершенно ясно, что при настоящем положении дел темпераменты — по понятным причинам я говорю о тех, которые описаны аналитической практикой теоретически, — темпераменты, я повторяю, истерические встречаются в анализе гораздо реже, нежели натуры, страдающие неврозом навязчивости. Вербовка анализом своих сторонников происходит отчасти именно в русле невротических чаяний. Но иллюзия, фантазм, доступный страдающему неврозом навязчивости, состоит, в конечном итоге, в том, что Другой как таковой дает на его желание свое согласие.
