Поль Генри де Крюи - Борьба с безумием

К удивлению и удовольствию Джека, пилюли подей­ствовали не хуже ледового топорика. Они успокоили даже нескольких безумцев, которым не смог помочь и ледовый топорик.

Как раз в это время мой друг доктор Фредерик Ф. Ионкман, вице-президент фармацевтической фирмы Сиба в Саммите, штат Нью-Джерси, рассказал мне, что хими­кам Сибы удалось выделить чистый кристаллический про­дукт из желтого порошка раувольфии, пагаль-ка-дава, ин­дийского снадобья против безумия. Фриц был взволнован. Это кристаллическое вещество можно было без всякого риска вводить людям внутривенно или внутримышечно. Создавалось впечатление, что в этих кристаллах действи­тельно таится какая-то специфическая сила против безу­мия. Ни Фриц, ни я ничего еще не слыхали о Джеке Фергюсоне, но Фриц рассказал, что поразительное действие раувольфии было установлено докторами Робер­том Г. Носэ, Давидом Б. Уильямсом и Вальтером Рапа-портом из больницы Модесто в Калифорнии. Это было подтверждено также доктором Натаном Клайном в Рок-лэндской больнице в Нью-Йорке.

Чистый алкалоид раувольфии получил химическое на­звание «резерпин». Он имеется уже на рынке под торго­вой маркой «серпазид» рассказывал Фриц.

- Отличительным свойством серпазила является его успокоительное действие на возбужденных больных, - объяснял Фриц. - Но в противоположность барбитура­там, как, например, фенобарбиталу, он не погружает их в сонливое состояние.

Я подходил все ближе и ближе к Джеку Фергюсону, хотя никто из нас этого еще не знал.

- Не пришлете ли мне немножко этого серпазила? Я хочу испробовать его на самом себе, - сказал я Фрицу Ионкману.

Зная меня как неисправимого «самоэкспериментатора», пробующего на самом себе каждый новый витамин, гор­мон или антибиотик, Фриц улыбнулся.

- Разве вы ко всем вашим прочим немощам еще и су­масшедший? - спросил он.

- Если мое сумасшествие еще официально не заре­гистрировано, то вы ведь знаете, что я человек неспокой­ный, - сказал я.

Таким образом, благодаря любезности Фрица Ионк-мана, который был так снисходителен к моим псевдо­научным затеям, в 1954 году я начал благоговейно при­нимать серпазил в крошечных дозах, считавшихся тогда безопасными, по одной десятой миллиграмма в день. Эф­фект этого эксперимента можно было назвать медленной революцией. Казалось, действительно подходит конец моему вечному неспокойствию. Исчезла вспыльчивость и нетерпеливость. Через несколько месяцев Рия и мои близ­кие друзья стали поговаривать об изменении личности. Они уже не слышат моего прежнего дикого «го-го-го». Я сам чувствовал, как мой внутренний враг - беспокой­ство постепенно затихает и уступает место тому, что боль­ные Уилкинса определяют словами: «Теперь мне на все наплевать». По истечении нескольких месяцев, строго при­держиваясь все той же маленькой дозы серпазила - по одной десятой миллиграмма в день, я пришел к новому со-« стоянию, которого за шестьдесят четыре года жизни ни­когда не испытывал, и это состояние не сулило мне ничего хорошего...

Это была летаргия. Меня перестали волновать не толь­ко маленькие неприятности и неудачи. Я стал безразлично относиться ко всему на свете. Я стоял на грани того, что индусские мистики называют нирваной. Но, интересно отметить, это отнюдь не было сонливостью. Я отлично сознавал, что со мной происходит, но меня это не трогало. Затем летаргическое состояние перешло в настроение, ко­торого, откровенно сказать, я испугался. Я становился угрюмым.

Это была серпазиловая депрессия.

Когда я сообщил об этом Фрицу Ионкману, он был озадачен и расстроен.

- Мы иногда наблюдали серпазиловые депрессии, но не от таких маленьких доз, какими вы пользуетесь.

Я бросил принимать серпазил, и в течение нескольких дней моя угрюмость, и летаргия, и безразличие ко всему на свете, и удивительное спокойствие духа исчезли, а че­рез пару недель стали появляться признаки моего старого беспокойства. Я вернулся к тем же маленьким дозам сер­пазила - и весь этот печальный цикл повторился в том же порядке. Это означало конец всяким надеждам. Я не мог получить успокоения и одновременно оставаться активным. А мне уже стукнуло шестьдесят пять, и по ночам меня одолевал страх, что моя вечная возбужденность - которая, во всяком случае, подхлестывала мою энергию - посте­пенно перерождается в нудную, беспричинную старческую брюзгливость.

Но тут пришла помощь. Это опять была химия. Я на­веки сохраню уверенность, что это была рука судьбы, и никогда не перестану ее благодарить. Ко мне заехал Фриц Ионкман. Это было летом 1955 года, к концу моей второй серпазиловой депрессии.

- В больнице Траверз-Сити работает один парень, у которого есть чем вам помочь, - сказал Фриц.

- Что вы этим хотите сказать? - спросил я скепти­ческим тоном.

- Несколько месяцев назад мы послали ему новое ле­карственное средство, аналептическое.

- Что именно?

- Это стимулятор, - ответил Фриц. - Действует, как бензедрин или декседрин, только мягче. Это будильник, - продолжал Фриц. - Он будит физическую и умственную энергию, но не бросает вас в нервную дрожь.

- Это только усилит мое неспокойствие, - протесто­вал я.

- Да нет же, нет, - сказал Фриц с широкой улыб­кой. - Доктор Джон Фергюсон - этот парень в Траверз-Сити - считает, что новое средство противодействует серпазиловым депрессиям. Но оно не снижает успокоитель­ного действия серпазила. Он и вправду кое-чего добился. Вы бы посмотрели, как эта новая комбинация преобра­жает умалишенных-хроников.

- А безвредно оно? - спросил я.

- Вот то-то и удивительно, - сказал Фриц.

- Могу я попробовать это на себе?

- Почему же нет?

Так я пришел к встрече с Джеком Фергюсоном.

Глава 4

Его метод - любовь.

Доктор объясняет, как лечить сумасшедших.

Под этим заголовком круглое лицо Джека Фергюсона невинно улыбалось на первой странице детройтской газеты «Фри пресс», выпущенной в воскресенье 11 марта 1956 года. Ну, теперь он пропал, подумал я. Как врач он погиб окончательно. Среди докторов считается грубым на­рушением этики, если их товарищ по работе - особенно такой незаметный врач, как Фергюсон, - занимается само­рекламой. Я уже представлял себе, как врачи с ним здо­роваются:

- Доброе утро, доктор. Мы видели ваше объявление в газете.

Это грозило ему полным крахом.

Два дня назад Джек сообщил аудитории из трехсот мичиганских врачей, что они в своей частной практике могут отныне применять комбинацию новых лекарств в сочетании с нежной любовной заботой для лечения боль­ных с ненормальным поведением. В больнице Траверз-Сити, где больные находились под строгим надзором его остроглазых сестер-надзирательниц, он изо дня в день раз­вивал и совершенствовал свой метод лечения. Но здесь, на собрании, он говорил домашним врачам лишь о том, что если они будут лечить психически больных в своих частных кабинетах, то смогут наполовину сократить число направлений в больницу.

Я наблюдал за его аудиторией. Создавалось впечатле­ние, что Джек завоевывает симпатию и признание. Слушатели сидели тихо. Такое пророчество об открывающихся для них новых возможностях было чем-то неслыханным в анналах медицины. Любопытно, что на лицах слушате­лей не было и тени недоверия. Это пророчество нисколько не ущемляло их интересы. Они внимательно слушали.

Фергюсон открыто признавал, что бывают и неудачи с новыми нейрохимическими средствами; сами по себе они не показывают таких чудес, как уколы пенициллина при воспалении легких. Новый вид лечения, который он пред­лагает им испробовать на своих ненормальных пациентах, настолько прост, что не требует даже объяснений. Это тоже расположило к нему врачей, потому что они привык­ли слушать такие вещи, которые самим докладчикам ча­сто бывали непонятны.

- Новый метод лечения заключается не в одних толь­ко лекарствах, - спокойно продолжал Фергюсон, - его не­возможно уложить в точную диаграмму. В придачу к ме­дикаментам - в этом вся суть - надо дать чуточку ласки, порцию любви к человеку - все это смешивается и пору­чается заботам самого лучшего персонала в мире.

Так он охарактеризовал своих надзирательниц в боль­нице Траверз-Сити; они работают совершенно так же, как и все домашние врачи, а присутствующие знают, что это значит.

Новый вид лечения? Это похоже на рецепт, как свао-ганить бабушкин пирог. Может быть, это и практично, но как трудно передать это искусство другим. Атмосферу соб­рания можно было охарактеризовать как озадаченное вни­мание. Джек предлагал нечто совсем новое; это была смесь химии с моралью. Это было так легко и в то же время так трудно для них, простых домашних врачей, взяться за грандиозную задачу избавления своих умалишенных от сумасшедшего дома. Этот вопрос висел в атмосфере собра- • ния. Если план практически осуществим, он означает потря­сающий успех для частнопрактикующих врачей. Когда собрание кончилось, доктора столпились вокруг Джека и благодарили за интересный доклад.