Михаил Швецов - Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы
«Нина Устиновна нервно заболела. Очевидно, подействовала лагерная обстановка. А ведь фронтовичка была!.. Отвезли в Иркутск, в больницу. Она разбила окно в туалете и… куском стекла…
— Зарезалась?! — ужаснувшись, зачем-то спросил я.
— Да!
Передо мной, словно живая встала Череватюк: молодое лицо с тёмно-карими глазами, шинель нараспашку, четыре ордена на груди… И как бы послышался её вопрос: «Много, по-вашему, в больнице невиноватых?..»
Оказывается, Ш. может поражать и пассивных наблюдателей, и замечательных профессионалов: невозможно бесконечно насиловать совесть. Случаи укрывающейся под маской запойного пьянства (а то и наркомании) шизофрении у самих охранников из состава внутренних войск, думается, в памяти у всех, кто к ним близко имел отношение. Да, вот и воспоминания известного советского диссидента Владимира Буковского после выхода из зоны: «Когда-то в детстве моём к нашим соседям приезжал дальний родственник из Сибири — офицер МВД, какой-то лагерный начальник. Он тоже не мог видеть людей, идущих по улице. Напивался, мрачно чистил сапоги на кухне и говорил злобно, ни к кому не обращаясь:
— Ходят тут. Весёлые, смеются… ко мне бы их. У меня бы посмеялись…» («И возвращается ветер». — М.: АО «Демократическая Россия», 1990)
О шизофрении во власти будет разговор впереди. А пока ещё раз обратимся к Шаламову, в очередном рассказе показавшему ту тонкую грань, которая может отделять смерть от жизни, шизофренический бред от лёгкого изменения сознания («Сухим пайком»). Куда качнётся, зависит и от нас, от окружающей среды, которая и является главным фактором биологической эволюции.
«Мы готовы были плакать от боязни, что суп будет жидким. И когда случалось чудо, и суп был густой, мы не верили, и, радуясь, ели его медленно-медленно. Но и после густого супа в потеплевшем желудке оставалась сосущая боль — мы голодали давно. Все человеческие чувства — любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность — ушли от нас с тем мясом, которого мы лишились за время своего продолжительного голодания. В том незначительном мышечном слое, что ещё оставался на наших костях, что ещё давал нам возможность есть, двигаться и дышать, и даже пилить брёвна и насыпать лопатой камень и песок в тачки, и даже возить тачки по нескончаемому деревянному трапу в золотом забое, по узкой деревянной дороге на промывочный прибор, — в этом мышечном слое размещалась только злоба — самое долговечное человеческое чувство…Мы понимали, что смерть нисколько не хуже, чем жизнь, и не боялись ни той, ни другой. Великое равнодушие владело нами. Мы знали, что в нашей воле прекратить эту жизнь хоть завтра же, и иногда решались сделать это. И всякий раз нам мешали какие-нибудь мелочи, из которых состоит жизнь. То сегодня будут выдавать «ларёк» — премиальный килограмм хлеба, — просто глупо было кончать самоубийством в такой день. То дневальный из соседнего барака обещал дать закурить вечером — отдать давнишний долг».
Любимые простым людом (и мною) шестидесятые и семидесятые годы для кого-то были застойными, для кого-то и «отстойными». Диссидентам жилось плохо. Как всегда на закуску их пользовала Госпожа тюрьмы. (Губерман И.М. Прогулки вокруг барака — М.: Изд-во Эксмо, 2003. — С. 361–608).
«В изоляторе нас кормили горячим через день, а еда — специальная для шизо и бура (в бур на полгода опускают…, а учитывая, что подвал этот — в болотной почве, неминуемы легочные осложнения, многих проводили мы на этап до Красноярской лагерной больницы, где лежат туберкулёзные из разных зон)… В санчасти я был как раз, когда подняли двух ребят из бура. Одного — из-за сердечного приступа, а второго — чтобы просто отдышался. Потому что он, отсидев полгода и всего дней двадцать побыв в зоне (она раем кажется после бура, потому что воздух, еда, пространство), снова был опущен на полгода — с кем-то счёты поторопился свести. Видел я, как они шли по коридору — того, что с сердцем, под руки вели, а второй шёл сам, но пошатывался, ступал нетвёрдо, словно выпил, но старался не показать.
Именно в шизо и в буре в основном (и в тюрьмах-крытках) совершают зэки поступки, непонятные здравому рассудку, находя в них средство от тоски. Глотают костяшки домино, ложки, пуговицы, иголки, шахматные фигуры — и не одну…Главным образом (как я понял, расспрашивая делавших такое) — чтобы досадить надзирателям и начальству. Безусловная, очевидная глупость…, но в шизо и в буре куда-то утекает здравый смысл. И накатывается, как умопомрачение: вопреки бессилию своему сделать что-нибудь из ряда вон — и немедленно, — возражающее этому бессилию. Острая жажда доказать, что ты хотя бы над самим собой властен, и таким вот образом от смертельной тоски уйти — кажется мне главной побудительной причиной совершенно необъяснимых самокалечений….А в камере предварительного заключения мой сосед по нарам (двадцать лет провёл в лагерях), рассказал мне, как они когда-то целой камерой (десять человек) прибили себе к нарам мошонки и сидели несколько часов».
Схожие зарисовки сделал и А. Солженицын («Раковый корпус». — М.: ИнкомНВ, 1991. — 414с.): «
— Один литовец проглотил алюминиевую ложку, столовую.
— Как это может быть?!
— Нарочно. Чтоб уйти из одиночки. Он же не знал, что хирурга увозят».
Туберкулёз — психосоматическое заболевание
К сказанному писателями-мучениками, необходимо добавить и научное наблюдение. По сведениям, почерпнутым на лекции в Роспотребнадзоре Пермской области осенью 2010 года, заболеваемость туберкулёзом лёгких у лиц в местах лишения свободы в 33 раза выше, чем в среднем по России. И это при условии, что содержание людей под стражей значительно улучшилось (в плане соблюдения санитарных норм) по сравнению с тем, что было полвека назад. Не пора ли называть вещи своими именами? Кто так упорно сопротивляется жизни? Туберкулёз — это не только социальное заболевание, ведущее к изоляции пациентов, а психосоматическое прежде всего. Для пущей убедительности пригодились бы и сведения о распространённости туберкулёза у олигофренов и дебилов (отсылаю за поиском этих данных любопытных читателей). Прежде чем перейти к следующей странице основного повествования, хотелось бы рассказать вот о чём. В 1992 году в Германии судьба свела меня с человеком, который был солдатом вермахта и в 1943 году тяжело ранен в ногу на Волге. Он представился как доктор Эрхардт. После демобилизации обнаружились признаки открытой формы туберкулёза. И он, овладев новым тогда методом аутотренинга, сам, без антибиотиков, восстановил здоровье. Именно этот человек и финансировал мою поездку в 1994 году на всемирный конгресс по психотерапии в Гамбурге, определившем мою последующую судьбу.
Итак, есть она, эта Госпожа! И не замечать её бесконечно — чревато… Перед тем, как обратиться к вершинам власти, ещё раз погрузимся в поисках Госпожи под землю вместе с героями романов Мамина-Сибиряка.
Шизофрения живёт под землёй
Вот, например, «Горное гнездо». Там описываются события до и после отмены крепостного права на Урале: «…Самым любимым наказанием…служила «гора», то есть опальных отправляли в медный рудник, в шахты, где они, совсем голые, на глубине восьмидесяти сажен должны были копать медную руду. Эту каторжную работу не могли выносить самые привычные и сильные рабочие, а «заграничные» в своих европейских обносках были просто жалки, и их спускали в гору на верную смерть… Вся эта чудовищная история закончилась тем, что из двенадцати «заграничных» в три года четверо кончили чахоткой, трое спились, а остальные посходили с ума».
Поистине! Великие люди умеют сказать просто о главном. В одном предложении — вся правда о шизофрении: туберкулёз и алкоголизация — её старшие и/или младшие брат и сёстра. Всё же следует разъяснить для глубины понимания, что названные «заграничными» были крепостными людьми, некогда посланными в Европу для обучения наукам, и имели несчастье вернуться на родину. Но вот выдержки из другого романа писателя («Три конца»): «Большинство из них переженились, кто в Париже, кто в Германии, кто в Бельгии. Мухин тоже женился на француженке, небогатой девушке, дочери механика… Всех «заграничных» рассортировали по отдельным заводам. Гений крепостного управляющего проявился в полном блеске: горные инженеры получили места писцов в бухгалтерии, техники были приставлены приёмщиками угля и т. д. Мухин, как удостоившийся чести обедать с французским королём, получил и особый почёт. Лука Назарыч ни с того ни с чего возненавидел его и отправил в «медную гору», к старому Палачу, что делалось только в наказание за особенно важные провинности. Первый ученик Ecole polytechnique каждый день должен был спускаться по стремянке с киркой в руках и с блендочкой на кожаном поясе на глубину шестидесяти сажен и работать там наравне с другими…
