Гай Клакстон - Развитие интуиции. Как принимать верные решения без сомнений и стресса
При помощи этой модели можно объяснить пример из главы 6, когда, описывая лицо, человек не может его узнать. Вместо того чтобы просто сконцентрироваться на лице как на едином целом и позволить нейронным кластерам найти связи между собой на поверхности мозга, мы тратим энергию совершенно на другое. Мы стараемся найти слова на ином уровне, чтобы описать отдельные черты лица, заставляем себя построить образ, основанный на стереотипах (нос картошкой, густые брови), то есть на том, что можно выразить словами, а не на том, что мы на самом деле видим. Иначе говоря, концентрируемся на множестве разрозненных кусочков, а не на общем впечатлении.
Когда нейронный кластер – или понятие – подвергается рассеянному раздражению, то интенсивности может оказаться недостаточно, чтобы запустить механизм, отвечающий за вербальное выражение понятия. Мы уже видели, что можно быть осведомленным о чем-то как осознанно, так и неосознанно, и при этом не суметь вспомнить название. Но когда в эпицентре понятия скапливается достаточно возбуждения, то его потока может хватить на то, чтобы активировать название понятия, которое, в свою очередь, повлечет за собой целую цепочку вербальных связей, достаточных для его описания. И как только активируются словесные суждения, возбуждение заканчивается.
Полный запас возбуждения ограничен, и это означает, что возбуждение части словесной карты должно происходить за счет возбуждения и движения в невербальной части «мозгового рельефа». Получается, чем больше возбуждения стягивает на себя «словесная карта» для построения осознанных теорий и объяснений, тем его меньше остается для стимуляции «мозгового рельефа». Сконцентрированное возбуждение, сосредоточенное на вербальном аспекте, поддерживает более абстрактные понятия и пути познания, пропуская много деталей и резонансы возбуждения.
В частности, обширное возбуждение меньшей интенсивности добавляет в представление о ситуации личные ассоциации. Чем дальше расходятся «круги» от эпицентра возбуждения, тем больше каналов подвергается стимуляции. Мысли и объекты восприятия буквально пропитаны смыслом, потому что их представление затрагивает аспекты чувств: надежды, страхи, планы и интересы. Поэтому ситуация вызывает гораздо больше ощущений: мы более четко начинаем понимать, где находимся, когда ощущения, которые генерирует эта ситуация, выявляются и действуют совместно. Наше внимание слегка затуманено, рассредоточено и охватывает большие территории, эти чувства не могут проявить себя бессознательно, но, тем не менее, их возникновение и воздействие гарантируют, что восприятие будет нести в себе какое-то значение.
Смысл воплощается в чувствах. Когда мы начинаем чувствовать смысл глубоко внутри, это не только обычное понимание – мы ощущаем его физически: смысл нас подталкивает и ведет. Если смысл – это ткань, то его основа вплетена в полотно ощущений, которое в большинстве своем состоит из ощущений тела. В целом и внутренние, и внешние ощущения участвуют в образовании потока и задают основные направления мозговой активности, и, когда активность распределена, состояние внутренних органов, а также общего тонуса организма, страхи и потребности объединяются в единое целое с представлением о ситуации{138}.
Рис. 11. «Мозговой рельеф» и «словесная карта». На схеме видно, что не все понятия имеют названия и не все названия соотносятся с понятиями
И наоборот, когда фокус возбуждения сужается, картина мира становится более абстрактной, более философской, но менее богатой эмоциями и значениями. Дэвид Гелернтер, доказавший наличие связи между концентрацией и эмоциями, так сказал об этом: «Когда мы сужаем внимание, с каждым шагом… мышление костенеет. Мы все меньше чувствуем воспоминания, мы их просто наблюдаем со стороны… Мысли утрачивают живость… и, в конце концов, мы находим слабое утешение только в логике, которая помогает нам скрепить вместе мощный и всепроникающий, [но] при этом заледенелый и потускневший поток мыслей, чтобы дальше гнать его вперед».
Цепочки мыслей, инициированные в «словесной карте», менее подвижны и более стереотипны, то есть в большей степени определены нормами языковой культуры в целом, чем схемы «мозгового рельефа». Так, любой творческий человек вам подтвердит, что намного сложнее быть оригинальным в умении выражать мысли, а не в умении интуитивно ощущать или выявлять и «допрашивать» особенности культуры, которые реализуются все время, пока создается «словесная карта».
Остается нераскрытым один важный аспект работы мозга: как, где и почему возникает сознание? Если мы ставим вопрос таким образом, значит, мы изначально допускаем, что сознание – это продукт мозга, а не, скажем, универсальное свойство любой сущности. Или, например, сознание – это сигнал из ниоткуда, а мозг только принимает его, аналогично тому, как радиоприемник принимает волну. На самом деле обе эти версии на протяжении истории человечества рассматривались и в философии, и в религии. Но я присоединюсь к мнению нейробиологов, с точки зрения которых сознание – своего рода работа определенного вида и степени сложности, происходящая в нервной системе.
В конце концов, на первый взгляд оснований для такой отправной точки очень много. Исходя из опыта, мы точно знаем, что члены (или, если быть совсем точным, по крайней мере один член) одного политипического вида – homo sapiens – обладает сознанием. Наличие сознания у амебы, или цветов, или булыжника – в лучшем случае лишь предположение или догадка. И мы знаем, что то, что наносит вред центральной нервной системе гораздо больше, чем печени или легким, например, может повлечь за собой изменение или даже потерю сознания.
Однако если мы принимаем, что сознание – это способность мозга, тем не менее мы можем быть уверены, что это не способность конкретных нейронов. Мы воспринимаем и мыслим в терминах, понятиях и образах, которые ассоциируются с большими группами нейронов, а не с единичными клетками, и поэтому мы отбрасываем идею о том, что сознание может быть локализовано в каких-то конкретных областях или структурах мозга. Множество попыток найти центр или основу сознания так и не увенчались успехом, а ведь мы знаем, что каждый нейронный кластер простирается довольно широко, и, учитывая это, мы можем даже и не пытаться найти этот центр. Декарт полагал, что эпифиз, который находится в самом центре мозга, и был «корнем души», а Дэниел Деннет описал его как «вход в кинотеатр, откуда сознание проецируется на экран». Однако мы совершенно точно знаем, что в мозгу не существует локализованного «центра управления», куда поступают все запросы и откуда отдаются приказы{139}.
Тем не менее нужно рассуждать о сознании как о состоянии нервной системы, а не о каком-то конкретном месте в ней. Поэтому вопрос должен звучать так: «Какие условия необходимы и / или достаточны мозгу, чтобы осознавать свою деятельность?» Если ответить кратко: «Никто не знает наверняка». Над ответом и философы, и теологи бьются веками. Найти этот ответ – заветная мечта всех, кто сейчас занимается нейробиологией и когнитивной наукой. И все же есть несколько зацепок. Прежде всего имеет значение сила или концентрация возбуждения в нейронном кластере, то есть сознание зависит от интенсивности. Громкие, яркие или очень сильные сигналы притягивают сознательное внимание, а раздражители, которые обрабатываются неосознанно, могут вторгнуться в сознание, если возрастает их значение.
Например, даже человек со слепозрением может осознать, что происходит в «поле зрения» слепого пятна, если раздражитель станет ярче или будет двигаться быстрее. При другом неврологическом расстройстве, которое называется «прозопагнозия», люди не узнают лица, хотя на самом деле они им хорошо знакомы. Если показать им фотографию принцессы Дианы, они ее не узнают и не смогут соотнести фото с ее именем. Однако если им до этого показать фотографию принца Чарльза, которого они тоже не узнают, их шансы узнать принцессу Диану возрастут. Даже если сам принц Чарльз не поднимет порог сознания и не будет узнан, его изображение будет узнано неосознанно; этого будет достаточно, чтобы возбудить часть нейронной сети, отвечающую за узнавание Дианы, и этого, вдобавок к возбуждению, полученному от фотографии Дианы, будет достаточно, чтобы образ достиг сознания{140}.
Однако только лишь интенсивности недостаточно. Даже самый сильный раздражитель может со временем быть проигнорирован, а также существует доказательство, что удивительным образом некоторые нейроны можно возбудить неосознанными раздражителями сильнее, чем осознанными. Например, в части мозга, отвечающей за зрение, есть клетки, которые сильнее реагируют на свет перед глазами животного, находящегося под наркозом, а не того, которое бодрствует{141}.
