Марина Москвина - Учись видеть. Уроки творческих взлетов

Посмотрим, как это делается.

Глава 26

«Лягушка посадишь – лягушка выйдет!»

Во-первых, приближаясь к своему герою, мысленно или буквально, мы должны иметь в виду, что наблюдаем уникальную личность, божественное творение, летучий дух, прибывший на эту планету для выполнения какой-то особой, исключительной миссии. Гляди на него во все глаза, слушай со всей внимательностью, на какую ты способен, «обнюхивай», исследуй, какой бы он ни был, что бы ни натворил, пытайся его понять, почувствовать и принять. Не вздумай накладывать на этот образ твоих собственных или общественных стереотипов, предубеждений и трафаретов. Смотри, происходит чудо. Перед тобой раскрывается микрокосм. Вбирай его, удивляйся ему, наслаждайся, подмечай каждую особенность, взгляд, пластику, характерные жесты, пристрастия, чудачества, проникнись настолько, что тебе станет казаться (а это чистая и абсолютная реальность!), что ТЫ – это ОН! Недаром философ Сократ говорил: «Другой – это ты!» А потом садись и пиши. По возможности с той интонацией, с которой разговариваешь сам с собой.

Вот я вам рассказываю на уроке, как создается портрет, и по этому поводу прошу быть предельно внимательными к людям – на улице, в транспорте, повсюду вам может встретиться человек, портрет которого захочется написать. Скорее тогда доставайте блокнот и делайте наброски. Один, другой, третий. Как рисует эскизы художник, штрих за штрихом. Важно ведь не просто обнаружить деталь. Надо попасть в цель. И когда ты попал, сам воздух звенит тебе в ответ.

– А я уже сделал такой набросок! – сказал Андрей Буянов.

– Читай! – говорю.

И Андрей Буянов читает абсолютный шедевр:

«В метро сидел мужик.

Глаза голубые-голубые!!! ЗАТО ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ…»

Возможны миллионы способов создать портрет. И всякий раз надо изобретать особую стратегию. Раз как-то листаю «Курс лекций по фотоделу» педагога-фотографа Чистякова. И что я вижу? Оказывается, основное требование, предъявляемое к фотографическому портрету, сводится к тому, чтобы портрет имел полное сходство с портретируемым!!! Какой-то абсурд!

Я тогда вспомнила, как писатель Даур Зантария рассказывал: в Сухуме был фотограф-армянин. Его звали Кара. Когда ему женщины выражали недовольство своими фотографиями, Кара им отвечал: «Лягушка посадишь – лягушка выйдет!» Раз в жизни они готовились, один раз фотографировались, и так они у него выходили.

– Фотограф Кара, – говорил мне Даур, – расхохотался бы в лицо педагогу Чистякову, и все сухумские фотографы, бродившие в мирные времена по переполненному пляжу в шортах и сомбреро, с распахнутой грудью, седые волосы на груди, загорелые, с обезьянкой на плече или с питоном на шее, узнай они о том, что по Чистякову портрет композиционно может быть исключительно: а) во весь рост; б) поколенный; в) поясной; г) погрудный и д) головной!

«Причем внимательно приглядываясь к фигуре человека, – писал Чистяков, – вы должны проявить недюжинную тактичность. Подумайте, к примеру, удачен ли будет портрет во весь рост, если портретируемый одноног?!»

Слишком примитивный подход, даже для фотографа.

А уж нашему брату, имеющему дело с таким податливым инструментом, как слово, сам бог велел избирать не прямолинейное, лобовое движение, а вершить полностью непредсказуемый танец. Не брать «в клещи» или «на таран», а производить разные отвлекающие маневры, бродить вокруг да около, то одну черту подметил, то другую, то неожиданную реплику подхватил на лету, то тембр голоса или характерный жест либо прояснил что-то, может быть, отличающее этого человека от остальных, нечто такое, запавшее вам в душу, – опять-таки деталь…

И надо так ее подать, чтобы деталь, говорит Дина Рубина, засияла, как наливное яблочко на серебряном блюдце, как зеркальный елочный шар в темноте, – притягивала взоры. К примеру, необычное обстоятельство рождения.

Вот я пишу предисловие к книге сказочника Сергея Седова. И, разумеется, сразу, как говорится, беру быка за рога.

«Когда Сергей Седов родился, его никто не ждал. Все ждали сестру Седова Лариску и страшно были удивлены, что сразу после Лариски на свет появился ОН.

– …Да тут еще один?!! – вскричал изумленный доктор.

Так встретил мир писателя Сергея Седова».

Кто такой Сергей Седов? Почему я, увидев его впервые, в троллейбусе, с пишущей машинкой в авоське, остановила на нем свой завороженный взгляд? А художник Лёня Тишков нарисовал Седова плывущим в утлой лодке по морю и назвал эту картину «Человек со свечечкой». На танцплощадках, куда Серега ходит танцевать – обычно он танцует один – то среди стариков в парке «Сокольники», то в молодежных клубах, – его зовут просто и удивленно: Человек. Он пишет сказки, похожие на притчи, часами наизусть читает стихи, гуляет в парках, любуется цветущими деревьями. А иногда становится глубоководным водолазом, что следует из этой фотографии.

Вы, наверное, заметили: когда я пишу о ком-нибудь, то о рюмочке веду речь, то о пуговицах на пиджаке, а человек встает на моем рисунке, без ложной скромности скажу, как живой.

Вот и мы с вами делаем попытки уловить чей-то образ – лучше всего это нам удается с хорошо знакомыми и любимыми «портретируемыми» вроде теть и дядь, бабушек и дедушек. Но бывает, что в ваших рассказах вдруг возникают неясные очертания героя, растворенного в пейзаже. Так Юля Панкратьева рисует ночную рыбалку – водой и размытой тушью.

Японские мастера называют подобный метод «живопись суми».

Мы сидели у ночной реки. Луна строго следила за каждым движением воды. Было тихо, но камыши все равно шумели, не обращая внимания на то, что ветер давно улегся. Дома возле ночной реки молчали, но согревали своим окошечным светом, напоминая китайские фонарики, которые плывут по реке подобно душам предков.

Она глубоко вдохнула ночной воздух, будто пыталась вобрать его в себя весь.

– Жаль, рыбалка нам сегодня не удалась, – она усмехнулась и провела рукой по моим волосам, словно утешая. – Пойдем, ночь уже по колено…

Какая тишина и глубина в этом портрете, будто отраженном в воде.

А вот портрет-воспоминание, построенный Леной Степановой на таких облюбованных ею интонациях любимых людей и намертво запечатленных детством в памяти предметах, что вспоминается поэт Юрий Левитанский – один из лучших, а если вы спросите мое мнение – самый лучший из современных поэтов, хотя его уже нет на Земле. Почитайте его стихи, перечитывайте по мере взросления, они вам помогут в жизни, как мне сто раз помогали! У Юрия Левитанского есть такие строки:

Наше дело в том и состоит,чтоб восстановить за словом словои опять расставить по местамтак, как они некогда стояли.<…>Это все равно как вспоминатьмузыку, забытую давно,но когда-то слышанную нами.Вот и смотришь —так или не так,вспоминаешь —так или не так,начинаешь снова —нет, не так,из себя выходишь – нет, не так,Господи, да как же это было?И внезапно вздрогнешь —было так!И внезапно вспомнишь —вот как было!Ну конечно – так оно и было,только так и было, только так!

В бабушкином доме, в самой большой комнате, на стене между зеркалом и фотографиями висел в рамке и под стеклом лоскут поблекшей вышивки. Две крупные лошадиные головы склонились к водопою, одна – белая, другая – каряя. Бабушка рассказывала:

– Это Володя вышивал. Дуськин муж. Карий и Пегий лошади у нас были, давно-о. Володя хороший был. Помер рано. Да-а. Сорок лет. Любил Дуську. Вот, не вышла она замуж потом. Так всё.

Дуська – это старшая бабушкина дочь, тетка моя – тетя Дуся. У бабушки двенадцать детей было, пятеро умерло от голода, семеро осталось. Тетя Дуся самая старшая из всех. Просила тетю Дусю:

– Расскажи про дядю Володю.

– Что рассказать-то?

– Ну, вот про то, что вышивал…

– Да-а, вышива-ал, – голос, как у старой надтреснутой скрипки. – Ступай, играй во двор, пирожок там возьми: на столе под полотенцем.

Я неслась во двор, впечатывая пятки в гладкую восковую грязь, бежала к качелям на старой ветле. Солнце слепило меня сквозь листву. Вверх-вниз, вверх-вниз качели. И казалось мне, что эти качели смастерил для меня дядя Володя, эту ветлу посадил дядя Володя, что, может, сейчас он за домом на пасеке окуривает пчел… И жалела я только об одном, что не могу сказать дяде Володе: «Спасибо!»

Все тут портрет – старый дом, увешанная фотографиями стенка, богатый интонацией монолог бабушки, две лошади, вышитые на полотне, вся Дуськина судьба в маленькой фразе, протянутой задумчиво: «Да-а, вышива-ал…», маленькая, тогда уже острохарактерная Ленка и целиком и полностью присутствующий на этой картине, влюбленный в жизнь, солнечный просветленный герой дядя Володя.