Эв Хазин - Откройте форточку! Как впустить новые возможности в свою жизнь. Книга-тренинг

Один из маркеров того, что произошедшее событие было травматическим, – его постоянное переживание заново: в психосоматических реакциях, воспоминаниях, кошмарных сновидениях. Психика сигнализирует – что-то пережито не до конца.

Будучи четырехлетней девочкой, я (Эв) шла с мамой по улице на гимнастику. Все было как обычно, мы непринужденно общались, как вдруг увидели, что прямо перед нами пьяный мужик средь бела дня на ходу, достав свое «хозяйство», шатаясь, мочился на прохожих. Мизансцена сама по себе неприятная, но неопасная, но в тот момент мне она таковой не показалась. В моей памяти она осталась зашкаливающей и шоковой. Я застыла в ужасе и больше ничего не помню. Во время занятий гимнастикой перед глазами все время маячила искаженная ненавистью пьяная физиономия того мужика. С приступами паники и страха я прожила несколько недель. Даже сейчас, почти тридцать лет спустя, эта картина предельно ясно и с подробностями всплывает в памяти, а вместе с ней и переживание ужаса. Страшно боюсь буйных пьяных и дергаюсь, когда кто-то в моем присутствии демонстрирует наготу.

Важно уточнить, что не каждое высокоинтенсивное событие становится травмой, и не каждая травма навеки остается в памяти тела. Одно и то же событие может быть достаточно легко пережито одним человеком и стать травмирующим для другого. К сожалению, многие из нас имеют опыт изнасилования. Как правило, он оставляет неизгладимый след в психике. К нашему удивлению, встречались и те, для кого подобное переживание не стало травматичным. Кто-то даже говорил, что испытывал удовольствие.

Посттравматический синдром развивается в 20–30 % пережитых травматических случаев, и тогда требуется профессиональное вмешательство. Все же человеческая психика снабжена подсознательными инструментами самоизлечения, иначе до зрелого возраста не дожил бы никто. В 70–80 % случаев наше подсознание распутывает сложнейший узел, уравновешивая психику самостоятельно.

Как правило, высокодраматичные переживания случаются в раннем детстве, еще в довербальном периоде. Это могло быть связано с тяжелыми родами или ситуацией, когда мы переживали острую боль, которую неспособны были вынести, и никого не было рядом. Чем раньше случилось травмирующее событие, тем его переживание сложнее. Еще более усугубляет его количество повторений.

Один наш клиент, будучи зрелым семьянином, тщетно пытался вылечиться от ожирения. В течение дня он примерно выдерживал диету и занимался спортом, а ночью, как лунатик, совершал набег на холодильник. Находясь в глубоком сне, он поглощал его содержимое без разбору и весь перемазанный едой снова ложился в постель. Утром, обнаружив себя в неприглядном виде, иногда с непрожеванной едой во рту, он недоумевал, как это могло случиться. Подобное поведение наблюдалось и у его брата. После работы с психотерапевтом выяснилось, что их мать, убежденная, что ночью младенцы должны спать, а питаться лишь днем, в строго отведенное время, с трехмесячного возраста не кормила их по ночам ни грудью, ни из бутылочки. Своим невесткам она рассказывала: иногда младенцы кричали в другой комнате за закрытыми дверями всю ночь, что не мешало ей крепко и умиротворенно спать. Она была совершенно уверена, что все делала правильно. Теперь ее детям вряд ли поможет диета.

Естественной реакцией во время травмирующего события у человека является одно из трех F – Fight, Flight, Freeze (атака, побег, застывание). Эта реакция автоматическая и не поддается контролю. Она наблюдается у всех млекопитающих.

«Я не помню своего первого расставания с мамой. Мне было 6 месяцев. Мама заболела, и нас с ней положили в больницу – в разные отделения, как это было принято в СССР. Иногда в ее палату приходил врач и рассказывал мамочкам, как поживают их дети, точнее, чем болеют. Маме, как правило, он ничего не говорил, ибо я не болела. Через месяц нас выписали. Мама была удивлена полным отсутствием у меня эмоций. Я не плакала, не смеялась, не общалась. Только через неделю я улыбнулась.

Второе расставание случилось, когда мне было 3,5 года. Меня оставили у родственников на пару месяцев. Помню, как дядя поднял меня на подоконник со словами “Смотри! Там твоя мама”. Освещенная ярким солнцем женщина выгружала багаж из машины. Он поставил меня на пол, и я побежала на крыльцо. В конце лестницы стояла мама. Все застыло. Она начала медленно подниматься, что-то говоря мне и протягивая руки. Потом, приблизившись, спросила “Ты помнишь меня?”, и я ответила: “Мама”. Мне говорили, что после я целый месяц не отпускала ее одну даже в туалет.

Когда у меня появились серьезные отношения, мой мужчина уехал на несколько дней из города, и я с нетерпением ждала его возвращения. Мне его не хватало. И вот он входит в дверь, улыбается и что-то говорит. А я стою в середине комнаты, и меня не тянет улыбнуться и подойти к нему. Будто равнодушный зритель, я наблюдаю за человеком, про которого знаю многое, но не испытываю никаких эмоций. В груди нет ни боли, ни радости – ничего. Мне неприятно обниматься – как будто какой-то незнакомец нарушает мое пространство. Такие молчаливые наблюдения длятся несколько дней, потом я начинаю оттаивать, и все приходит в норму».

Экзаменом на устойчивость для нас может стать что угодно: смерть близкого человека или домашнего животного, разрыв отношений, уход с работы, насилие, тяжелое заболевание, прилюдное унижение, переживание катастрофы или природных катаклизмов, аварии, ограбления, теракты, война. При наличии трех травматичных факторов, описанных выше, причиной травмы может стать не только непосредственное участие в событии, но и наблюдение за ним.

Наглядным примером этого служат шаблонно повторяющиеся зарисовки из жизни многих участников наших тренингов, в основном мужчин: пьяный отец или отчим вваливается в дом и бросается с побоями на мать. Страх, мордобой, вопли. Обычно мать принимает на себя удар. В это время мальчик бросается ее защищать. Тщетно. При этом он переживает свое полное бессилие и вину за то, что ничего не может изменить. Когда все заканчивается (до следующего раза), мать удаляется зализывать раны. Раз за разом ребенок накапливает шоковый опыт, вырастая в мужчину, перед которым стоит непосильная задача: наконец-то дать отпор уже несуществующему обидчику. Не случайно в России так развиты занятия восточными единоборствами. Громадные, сильные натренированные мужики, попадая в жизненные ситуации, при которых испытывают беспомощность, теряются и переживают отчаяние, перерастающее в ярость. Они, как правило, мстят давно исчезнувшему отцу, проецируя злой образ на других мужчин.

А теперь перейдем к самой важной мысли этого раздела. Речь пойдет о том, что происходит после…

Наука выживать

Будет ли конец света хеппи-эндом?

Не важно, пестуем ли мы свои драмы или вытеснили их напрочь, они продолжают влиять на нас каждый день. Чтобы ужиться с произошедшим, в момент, когда опасность уже миновала, нам необходимо поместить его в систему стереотипов после несложной обработки. Так событие обретает смысл.

Таким образом, вырабатывается умозаключение о себе и мире, призма, через которую мы будем рассматривать все последующие события и формировать свой жизненный сценарий. Неосознанно мы убедились, что для выживания нужно вести себя определенным образом. Если мы не прибегнем к этой стратегии, то умрем! Таково наше умозаключение, и никто не сможет убедить нас в его ошибочности – так мы защищаемся от разрушения.

В этом и проблема. Мы обобщили то, что не должно быть обобщено:

«Все мужчины опасны, их нужно избегать».

«Отец меня бросил, потому что я в принципе недостоин любви».

«Лучше быть тихим и не высовываться, тогда я не пострадаю».

«Быть талантливым и успешным – значит потерять всех, кого я люблю».

«Из-за моей шутки чуть не умер человек. Теперь я всю жизнь буду серьезен».

«Я больше никогда не дам себя в обиду, и все будут меня бояться».

«Я предатель и заслуживаю наказания…»

«До 7–8 лет я был открытым ребенком. Мне было жаль животных, которых убивали мои сверстники, а сверстников было немного, так как я жил за городом в военном городке. Дети эти в основном были из неблагополучных семей. И когда нас стали возить в школу в одной большой машине, где были только дети, начиналось самое страшное для меня время. Я явно отличался от них, мог говорить то, что думаю, и был чувствительным и добрым. Надо мной часто смеялись и издевались. Мне нельзя было сидеть на удобных местах – ребята меня сгоняли, а если я отказывался уступить им место, применяли силу. Помню, в первом классе я сел в эту машину в белой рубашке и с новым портфелем, а приехал с порванным портфелем и вырванными пуговицами. Они часто доводили меня до слез и истерик. Я их всех ненавидел. Меня называли девкой, если я плакал. Я был серьезным в сравнении с одним парнем, который строил из себя идиота, чтобы быть в центре внимания. Тогда я решил, что для того, чтобы быть в центре внимания и получать признание, нужно быть шутом. Когда мы переехали в город, я стал тоже строить из себя идиота и нашел в этом много полезного. Во-первых, надо мной все смеялись, и тем самым я получал внимание. Во-вторых, в этой позиции легко было скрыть свою “ничтожность” и “тупость”».