Происхождение творчества. Провокационное исследование: почему человек стремится к созданию прекрасного - Эдвард Осборн Уилсон
То же относится и к обонянию. Самцы бабочек тянутся к очень специфическим химическим веществам, которые выпускают в воздух ожидающие их самки того же вида. При этом в одну ночь такие послания могут отправлять бабочки сотен разных видов, но никакой путаницы это не создаст, потому что каждая особь использует очень точный химический сигнал (половой феромон), присущий ее виду. Когда такое вещество во время испытаний наносится на бесформенные манекены, то самцы нужных видов не только находят его ночью по запаху, не только приземляются на манекены, но и пытаются спариться с ними. Существуют даже бактерии, которые собирают гены и обмениваются ими с другими бактериями при условии, что они испускают один и тот же сигнал.
Сигнальные стимулы или, по крайней мере, сигналы и ансамбли сигналов, которые служат одной и той же функции, являются также частью человеческой психики. Их присутствие подтверждается существованием другого феномена, обнаруженного учеными-бихевиористами у животных: сверхнормальные стимулы. Хорошо известно, что когда яйцо серебристой чайки выкатывается из находящегося на земле гнезда (ну или когда его вынимает и кладет рядом исследователь), то один из родителей закатывает яйцо обратно в гнездо. Гораздо менее известно (даже большинству натуралистов), что если поместить рядом с гнездом два фальшивых яйца, то родители сначала обращаются к большому яйцу, даже если оно ненормально большое. Они выбирают большее фиктивное яйцо даже в том случае, когда оно настолько велико, что взрослой чайке приходится на него забираться.
Разумеется, люди не являются такими тупыми созданиями (во всяком случае, на протяжении большей части своей жизни), но все же инстинкты нами управляют в гораздо большей степени, чем большинству из нас кажется. Так, например, наследственная «предвзятость» была выявлена у людей, которые оценивали красоту лиц молодых женщин. Долгое время считалось, что наиболее привлекательными являются лица, у которых каждый размер имеет среднее значение по большому числу лиц здоровой популяции. Однако, когда эта гипотеза была проверена в экспериментах с участием постоянных обитателей регионов Северной Америки, Европы и Азии, то выяснилось, что это предположение близко к истине, но все же не совсем правильно. Самое красивое лицо имеет по отношению к усредненному лицу чуть меньший подбородок, чуть более разнесенные глаза и чуть более высокие скуловые кости. Думаю, что в модельных агентствах, компаниях, занимающихся кастингом для Голливуда, и среди художников, рисующих большеглазых героев аниме, этот результат уже давным-давно знают.
Поскольку врожденные предпочтения не могли возникнуть беспричинно, то, естественно, у эволюционных биологов возник вопрос, почему они существуют. Поиск конечной причины в конце концов приводит нас к тому, что называется дарвиновской причиной. Спрашивается, какое преимущество, с точки зрения выживания и размножения (если таковые имеются), могут иметь девушки с такой конфигурацией лица? Один из возможных ответов состоит в том, что такое лицо является признаком юности: его владелица с большей вероятностью будет моложе, чем прочие, а, значит, с большей вероятностью является девственницей и обладает относительно более длительной возможностью к репродукции.
Такой же общий принцип имеет место и в литературе. Рассмотрим эстетически экстремальные проявления эмоций, для чего сначала обратимся к стихам Эмили Дикинсон.
Это не смерть – ведь я стою –А мертвые лежат[5].Близко к противоположному концу спектра звучит крик моряка у героя Уолта Уитмена:
О капитан! Мой капитан! Рейс трудный завершен,Все бури выдержал корабль, увенчан славой он…[6]Вы возбуждены, вы понимаете, о чем идет речь, вы навсегда запомните, что чувствовали Дикинсон и Уитмен, когда водили пером по бумаге…
Часто большую эстетическую силу, кроющуюся в одном способе выражения, удается соединить с другим способом выражения, что усиливает воздействие. Такой пример мы находим в описании рукописей Уильяма Блейка, освещенных светом свечи, которое дает Александр Гилкрист. Когда Гилкрист обнаружил эти рукописи, то они показались ему святынями (основные труды Блейка были опубликованы в 1863 году).
Вечно колеблющиеся цвета, разноцветные пятнышки, которые катаются, летают, прыгают среди букв; зрелый цвет потайных углов, живительный свет и вспышки пламени… все это заставляет страницу двигаться и дрожать в отведенных ей пределах.
Иногда описание демонстрирует неотразимую красоту даже тогда, когда (а это часто встречается в изобразительном искусстве) оно преувеличивает реальные свойства предмета. Таково, например, прекрасное завершение романа Френсиса Скотта Фицджеральда «Великий Гэтсби»:
И по мере того, как луна поднималась выше, стирая очертания ненужных построек, я прозревал древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков, – нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; должно быть, на один короткий, очарованный миг человек затаил дыхание перед новым континентом, невольно поддавшись красоте зрелища, которого он не понимал и не искал, – ведь история в последний раз поставила его лицом к лицу с чем-то соизмеримым заложенной в нем способности к восхищению[7].
Понимание произведения художественными критиками, как называются специалисты по этим вопросам, имеет тенденцию проходить через несколько этапов. Их обзоры конкретной работы и ее особенностей часто даются в сравнении с более ранними работами на фоне общей репутации художника. Это сохраняет интерес читателей до тех пор, пока (в развернутых обзорах) не пойдет речь о содержании работы. Далее могут следовать размышления критика о том, что же намеревался сказать художник, с учетом истории его жизни и обстоятельств, которые привели к этой конкретной работе. Наконец, в завершение приводится суждение критика, подводятся итоги и дается оценка по шкале, простирающейся от полного неприятия до чрезмерной похвалы. Критические обзоры и рецензии могут сами по себе стать произведениями искусства, хотя и несколько иного рода. Так, Вторая симфония Брамса – это великое произведение искусства, а его анализ, выполненный Райнхольдом Бринкманом, – это великолепный пример художественной критики.
Некоторые из характерных особенностей творчества вызывают не просто эстетическое удивление, а эстетический шок. Лучший способ вызвать такой эффект – это за каждым высказыванием сразу ставить полностью ему противоположное. И, наверное, никто и никогда не сделает это лучше, чем Чарльз Диккенс в начале «Повести о двух городах».
Это было лучшее из всех времен, это было худшее из всех времен; это был век мудрости, это был век глупости; это была эпоха веры, это была эпоха безверия; это были годы света, это были годы мрака; это была весна надежд, это была зима отчаяния; у нас было все впереди, у нас не было ничего впереди; все мы стремительно мчались в рай, все мы стремительно мчались в ад, – словом, то время было так похоже на наше, что наиболее крикливые его представители требовали, чтобы к нему применялась и в дурном и хорошем лишь превосходная степень сравнения[8].
В другом искусстве, в фотографии, таким примером может послужить коллекция Рейчел Сассман «Старейшие в мире» – это фотографии деревьев и других растений, проживших тысячи лет. Подобно редчайшим долгожителям в мире людей (110 лет и старше), они, как правило, имеют вид горизонтальных, растянутых, искривленных и асимметричных структур, что внушает нам страх и заставляет задуматься о реальности того исчезнувшего времени, в котором прошла их молодость. Рассматривание таких уникальных объектов вызывает у нас тревожные и вообще негативные ощущения; многие из видов,
