Происхождение творчества. Провокационное исследование: почему человек стремится к созданию прекрасного - Эдвард Осборн Уилсон
Богатыми источниками для описания подобных экзистенциальных столкновений являются басни и сказки. Меня поразила удивительная гравюра Бена Карлсона, которая экспонируется в Национальном музее искусства дикой природы в Джексон-Холле, штат Вайоминг. На ней изображен лев-победитель, который собирается проглотить волка. Это иллюстрация к басне Эзопа о безрассудности гордыни:
Забрел однажды волк в пустынную местность,Когда уже склонялось на закат солнце.Измерив взглядом всю длину своей тени,Воскликнул он: «Насколько же я льва больше!Его бояться ли мне, ежели сам яТеперь достоин над животными править!»Вдруг из засады лев на хвастуна прыгнул,И у него в когтях воскликнул волк горько:«Увы мне! От гордыни от своей гибну!»[9]Связать посредством творчества гуманитарные науки с естественными – это трудная задача. Почему мы все же должны попытаться это сделать? Потому что творчество является одним из самых интеллектуально продвинутых и наиболее эфемерных человеческих начинаний. «Искусство несет правду о том, кто мы есть и кем мы были, – пишет Хелен Вендлер, сводя к минимуму перспективы синтеза, – о том, как мы живем и жили, – как отдельные люди, охваченные стремлениями и чувствами».
До этого места все хорошо, но затем Вендлер добавляет: «…но не как коллективные сущности или социологические парадигмы».
Здесь она говорит о магии непознаваемого, которую Ницше однажды назвал «радужными цветами на крайних пределах человеческого познавания и воображения»[10]. Она цитирует Джозефа Конрада, который восхищался «той таинственной, почти чудесной способностью добиваться эффекта, пользуясь неуловимыми средствами, – способностью, которая является последним словом высокого искусства»[11]. Она использует свой собственный источник убежденности в том, что мы воспринимаем поэзию напрямую, без интерпретаций, точно так же, как задумал ее поэт: «Все мои поздние работы, – заключает она, – выросли из необходимости объяснять прямое воздействие своеобразного стиля, передавать словами смысл поэзии».
Какое прекрасное путешествие предприняла Хелен Вендлер! Как хорошо она разметила дорогу, по которой за ней последуют другие. Тем не менее, мне представляется, что художественная критика должна идти гораздо глубже. Это означает, что она должна приобретать гораздо более глубокий смысл и определенно усиливаться благодаря знаниям, накопленным естественными науками. В противном случае искусство будет продолжать расти, как дерево, выросшее вне леса, вне части экосистемы живого мира.
Утешение известным, здесь – метафора недостатка, присущего как гуманитарным, так и естественным наукам. (Уильям Ф. Смит. Фонарный столб. 1938 год. Музей Метрополитен, Нью-Йорк.)
II
Гуманитарные направления человеческой деятельности, особенно художественное творчество и философия, продолжают терять уважение и поддержку в сравнении с естественными науками. Тому есть две основные причины. Во-первых, их лидеры упорно не желают выбираться из тесного аудиовизуального «пузыря», в котором мы случайно оказались благодаря нашим далеким предкам, существовавшим еще до появления человека. Во-вторых, они уделяют мало внимания вопросу о том, почему (а не только как) наше мышление приобрело свои отличительные черты. Таким образом, игнорируя бóльшую часть окружающего нас мира и оторвавшись от своих корней, гуманитарные науки добровольно обрекают себя на статичность.
6. Пределы гуманитарных наук
Гуманитарные науки будут оставаться без корней до тех пор, пока у нас не будет более детальной картины предыстории, и, следовательно, не будут прослежены эволюционные шаги, которые привели к возникновению современного человека. Природа человека, его суть, не сводится к генам, которые определяют наше развитие. Но она не сводится и к особенностям культур, наиболее распространенных в современных человеческих популяциях. Существует наследственная склонность изучать определенные формы поведения и избегать других – то, что психологи называют готовностью к обучению и противопоставляют неготовности. Среди многих тщательно задокументированных примеров готовности к обучению можно назвать страстное стремление младенцев к овладению языком для общения и стремление детей более старшего возраста играть таким образом, чтобы имитировать поведение взрослых. С другой стороны, мы изначально не настроены на то, чтобы доверять незнакомым людям или входить в неизвестный нам темный лес. Мы также всю жизнь боимся змей и пауков и пугаемся при каждой встрече с ними.
На шкале биологической эволюции нашего вида появление языка, с очевидностью, предшествовало появлению музыки, а язык и музыка явно возникли раньше изобразительного искусства. Правильно ли выстроена эта временная шкала, и если да, то к каким последствиям приводит наличие такой структуры? Каким образом связаны между собой эмоции, вызываемые произведениями литературы, музыкой и изобразительным искусством? Из исследований эволюционных изменений у других видов мы знаем, что промежуточные этапы, «звенья» эволюции, часто представляют собой мозаику. То есть некоторые особенности вида развиваются, другие достигают промежуточного состояния и останавливаются в своем развитии, а третьи меняются мало или вообще остаются неизменными. Когда, например, я в 1968 году исследовал первого обнаруженного муравья эпохи мезозоя (он девяносто миллионов лет хранился в янтаре), то понял, что он находился в середине крупномасштабной эволюционной мозаики. Это было «недостающее звено» между древними осами и современными муравьями в том смысле, что это насекомое имело мандибулы, как у осы, талию, как у муравьев, и усики, промежуточные по форме между усиками древних ос и усиками современных муравьев. Я дал ему научное название Sphecomyrma («осиный муравей»).
На каком уровне находились способности человека современного типа в то время, когда он вырвался из Африки и распространился по всему миру? И почему они так эволюционировали? Нельзя полностью понять человеческую природу, базируясь только на том, что по-английски называется STEM (science, technology, engineering, mathematics), то есть на данных естественных наук, технологий, инженерии и математики. Для этого нужно сочетать их с результатами, полученными в менее превозносимых ныне науках. Из последних наиболее важными являются те, которые я называю Большой пятеркой: палеонтология, антропология, психология, эволюционная биология и нейробиология. Эти области исследований могут создать благоприятную основу для естественных наук и начать создавать с ними полноценные союзы. Конечно, они примерно так же могут взаимодействовать с астрофизикой или с планетологией, но все же главной задачей для них остается описание того мегатеатра, в котором ставится пьеса о человеческих эмоциях, потому что до сих пор им никак не удавалось объяснить нам ее смысл.
Основным недостатком гуманитарных наук является их крайний антропоцентризм. Кажется, что для творческой деятельности и критического анализа гуманитарных проблем важно только то, что можно описать в рамках современной письменной культуры. Значимость любого явления, как правило, оценивается его непосредственным воздействием на людей. Смысловое содержание каждого события выводится из того, что оценивается исключительно в терминах, связанных с человеком. Самое важное следствие такого подхода состоит в том, что для сравнения нам остается только очень маленькая часть мира. Узость методов сжимает область, в рамках которой мы можем понимать и судить.
История, как она понимается в общепринятом смысле, является продуктом культурной эволюции. Историки – это ученые, которые анализируют непосредственные причины культурной эволюции в таких сферах, как торговля, миграция, экономика, идеология, военное дело, управление или мода. Они успешно проследили нашу жизнь до начала неолита, когда было изобретено сельское хозяйство и, как следствие, образовались излишки еды и возникли поселения, а вслед за ними – вожди, нации и империи. Насколько можно понять, именно совместное изменение всех этих структур и вылилось в культурную эволюцию, которая и создала современный мир. Но такая история является неполной, усеченной без предыстории, а предыстория, в свою очередь, неполной без биологии. Неолитическая революция началась около десяти тысяч лет тому назад, то есть недостаточно давно
