Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 2
Если вдуматься в это, то мы заметим, что это было логическим следствием того взаимопроникновения интеллектуальной и эмпирической интуиций, которое, по-видимому, характеризовало метод прежней физики в середине XIX века. Физики имели тогда неразрушимую веру во всякую простую, ясную, отчетливую идею; рациональная очевидность была для них бессознательным критерием истинности и действительности. Поэтому они и не могли представить себе какого-нибудь предела для системы, раз она была основана на простых, ясных и отчетливых идеях. При их уверенности в основах теории гипотеза не могла иметь большого значения в развитии науки. Она играла лишь подготовительную роль в воображении ученого по поводу какого-нибудь частного исследования.
3. Такие притязания оказались, однако, несовместимыми с сознательным и точно определенным экспериментализмом. Опыт должен оставлять открытый простор для дальнейших изысканий. Следовательно, область гипотезы практически беспредельна. Если к этому прибавить, что, вероятно, нельзя считать полученные до сих пор результаты особенно значительными по сравнению с тем, что остается еще получить, то легко понять, какую роль и место занимает гипотеза в современной физике. Она является существенным элементом ее в двояком отношении: с одной стороны, наука может двигаться вперед, лишь формулируя гипотезы и вызывая исследования, необходимые для проверки их; с другой же стороны, при современном состоянии науки большинство положений ее – и особенно общих положений – может быть только гипотезами.
На этом последнем пункте следует остановиться несколько долее, ибо здесь опять-таки мы встречаем прямую противоположность между духом старой и духом новой физики.
Схоластическая физика имела притязания достигнуть прямо тех общих положений, из которых выводилась вся система природы. Против этого притязания восстала физика Возрождения; она, однако, имела достаточно веры в наш естественный разум, чтобы утверждать, что мы в состоянии достигнуть самой природы вещей. Эта природа вещей для нее уже не существенное свойство, охватывающее все частные свойства; это – факт, который находится во всех других фактах и который, складываясь сам с собой, воспроизводит их.
Этот основной факт дух замечает прежде всего, ибо он проще, чем все другие факты, а, раз он замечен, то физическая проблема сводится к следующему: найти, как другие факты вытекают из основного факта, воссоздать другие факты с помощью его. Для этого достаточно применить здесь общие правила математического доказательства, с помощью которых из уже известных элементов находят решение еще неразрешенных вопросов. Традиционная механистическая концепция, благодаря уже одному тому, что она основывается на очевидности простого отношения, этого ключа к своду физической теории, не сомневается и не может сомневаться в основах своих теории.
Теперешняя физика отказалась от всего этого. Она принимает, что наши первые открытия относятся, действительно, к крайне простым фактам; благодаря их простоте и удалось формулировать законы. Она принимает также, что эти законы играют очень важную роль в физике, потому что, благодаря обобщениям и приспособлениям их, удалось поднять обширнейшие участки поля физики. Но прошлый и будущий опыт являются единственной гарантией правильности этих обобщений и приспособлений. Из этого следует, что они не считаются больше окончательными, неизменными; они способны развиваться в качеств гипотез, которые – какими бы основными они были – непрерывно уточняются, дополняются, улучшаются.
Они, значит, всегда могут быть пересмотрены и ограничены. Нельзя отрицать того, что открытия эти – благодаря самой простоте их, которой они обязаны своим приоритетом перед другими открытиями – находятся в привилегированном положении. Они образуют особенно устойчивую область физики. Но никто ныне не думает, что эта область есть вся физика. В ней видят, наоборот, лишь совокупность необходимых условий, которых ничто не заставляет нас считать достаточными. Это очевидно в случае с Дюгемом: для него основные факты классической механистической концепции представляют основы частичной теории физики, теории самых простых или, вернее, самых упрощенных явлений. Это очевидно и в случае с Махом, который желает лишь систематизировать наипростейшим образом опыт и который всегда готов допустить новые принципы для новых фактов. Это очевидно также в случае с Пуанкаре, который полагает, что применение общих принципов может всегда быть ограничено новыми опытами, для объяснения которых недостаточны эти принципы и нужны другие.
Но это верно также и для современной механистической концепции. Она, правда, признает, что те простые отношения, в которых прежняя механистическая теория видела необходимые и достаточные условия объяснения природы, должны оставаться в этом объяснении. Но они составляют лишь или часть, и даже производную часть его, или же крайне общие, следовательно, крайне гипотетические, неполные и неопределенные черты его. Механистическая концепция предполагает, что тот способ, каким они были получены в опыте, является гарантией их устойчивости. Но исповедуемый ею эмпиризм запрещает ей видеть в этом что-нибудь иное, чем догадку, особенно пригодную для современной совокупности опыта, и запрещает видеть в этой догадке что-нибудь иное, чем простое начало: начато дело хорошо, но еще важнее хорошо продолжать его. И физиономия физики, если будут продолжать таким образом, должна будет измениться.
Иными словами, те элементы, которые старая физика, представленная традиционной механистической концепцией, считала особенно достоверными, новая физика считает гипотетическими. И считает она их такими именно в виду приписываемой им основной и общей роли. Того же взгляда придерживаются и современные механисты, хотя они гораздо больше, чем представители других школ, верят в эти гипотезы.
Основы, принципы, общие положения физики считаются теперь – в согласии с духом господствующего эмпиризма – менее достоверными, чем частные законы и факты.
4. Все современные концепции физики настаивают на одном, неизвестном или же едва замеченном классической физикой, факте: на эволюции теоретической физики. Но эволюция теоретической физики понятна лишь в том случае, если основы теории не установлены непоколебимым образом, – по крайней мере, во всех их подробностях. Теория может эволюционировать лишь тогда, когда она заключает в себе гипотезу.
Теперь мы понимаем, почему современные физические теории, как только они отходят от частных явлений, становятся крайне гибкими и пластичными, – мы понимаем, почему они скорее касаются поверхностно явлений, чем стремятся углубить их. В современной физике всякая общая теория действует путем общих указаний. Показывают возможность теории, как в «Трактате по электричеству» Максуэлля. Остерегаются дать полную и конкретную разработку ее. Стараются, одним словом, найти то, что – несмотря на неизвестность будущих опытов – может быть предположено в силу опытов прошлых. И огромная доля этой неизвестности заставляет неизбежно прибегать к весьма неопределенным общностям и к очень поверхностной систематизации.
Роль, играемая теперь гипотезой, характеризует не только современную физику, но и встречающееся в различных школах различие точек зрения. До тех пор, пока можно было думать, что основы физики установлены непоколебимым образом, не могло быть места для расхождений по вопросу о принципах. Физики спорили между собой по поводу частностей, а не общих проблем, и если какие-нибудь частные открытия, как, например, в теории теплоты или света (гипотеза теплорода и истечения) вызывали среди физиков разногласия, то эти разногласия касались лишь частной формы теории по частному же пункту, и эпоха позднейшая была столь же единой, сколько и предыдущая эпоха. Споры никогда не касались всей совокупности физики; ее видоизменяли в отдельных пунктах, рассматривая эти видоизменения, как специальные видоизменения, ни в чем не затрагивающая perennis physica. Тогда существовала традиционная физика.
Теперь, наоборот, думают – и это логически вытекает из предыдущего – что согласие возможно в частных вопросах, ибо эти вопросы могут быть решены опытом. Но что касается общих теорий, то здесь должна иметь место величайшая свобода и терпимость, ибо эти теории могут быть лишь гипотезами. Эта свобода гипотез повлекла за собой неизбежно во всей области обобщений, т. е. во всей теоретической физике, разногласия школ. Эти разногласия имеют свой raison d'être в том, что общая физика рассматривается вполне сознательно, как гипотетическая физика. Теперь мы знаем цену той критики объективной ценности физики, которая основывается на этих разногласиях. Эти последние затрагивают не содержание физики, но предвосхищения опыта в области, особенно далекой от единственного источника нашего знания. Не из уважения ли к теоретической ценности физики, к ее ценности, как знания, тщательно провели разделение между объективностью опыта и субъективностью гипотез? И не это ли объясняет многообразие, противоположность, противоречие гипотез? Можно было бы сказать без тени парадоксальности, что никогда не была так достоверно и ясно установлена объективная ценность науки, никогда она не была так достойна нашего доверия, как теперь, когда в области теоретической физики наступила эра полнейшего разногласия мнений. Это показывает, действительно, ясное и отчетливое понимание того, что реально и что гипотетично, что верно и неверно, объективно и субъективно, дано и создано.
