Игорь Вишневецкий - «Евразийское уклонение» в музыке 1920-1930-х годов

Л[урье] А[ртур]. Концерты в Париже: Отто Клемперер // Евразия: Еженедельник по вопросам культуры и политики. — Кламар, 1929. — № 8. — С. 8.

Lourié Arthur. Serge Koussevitzky and His Epoch: A Biographical Chronicle / Tr. from the Russian by S. W. Pring. — New York: A. A. Knopf, 1931.

Лурье Артур. Смерть Дон-Жуана (Из «Вариаций о Моцарте») // Числа: Сборники. — Париж, 1933. — Кн. 9. — С. 172–175.

Lourié Arthur. Musings on Music // The Musical Quarterly. — New York: G. Schirmer, Inc., 1941. — Vol. XXVII. — P. 235–242. (Частично и с добавлением значительного числа новых фрагментов переиздано по-русски под заголовками «Из дневника» и «Чешуя в неводе (Памяти М. А. Кузмина)».)

Lourié Arthur. Notes on the «New Order» // Modern Music: A Quarterly Review Published by the League of Composers. — New York, 1941. — Vol. XIX, Number 1. — P. 3–9.

Лурье Артур. Из дневника // Новоселье: Ежемесячный литературно-художественный журнал. — Нью-Йорк, 1942. — № 8. — С. 53–59. (Частично издано по-английски как «Musings on Music».)

Сергей Кусевицкий (при участии Артура Лурье[*]). Музыка и христианство; Об интерпретации; Несколько слов об американских оркестрах // Новоселье: Ежемесячный литературно-художественный журнал. — Нью-Йорк, 1943. — № 6. — С. 39–46.

Lourié Arthur. A Tribute to Koussevitzky / Tr. by G. R. // The Musical Quarterly. — New York: G. Schirmer, Inc., 1944. — Vol. XXX, № 3. — P. 270–276. (Русский оригинал статьи издан под заголовком «Сергей Кусевицкий и техника современного оркестра».)

Лурье Артур. Сергей Кусевицкий и техника современного оркестра // Новоселье: Ежемесячный литературно-художественный журнал. — Нью-Йорк, 1944. — № 14/15. — С. 67–73.

Lourié Arthur. Review of Gerald Abraham, «Eight Soviet Composers» (London: Oxford University Press, 1943) // The Musical Quarterly. — New York: G. Schirmer, Inc., 1945. — Vol. XXXI, № 1. — P. 127–129.

Лурье Артур. Творимая легенда // Новоселье: Ежемесячный литературно-художественный журнал. — Нью-Йорк, 1946. — № 26. — С. 76–79.

Лурье Артур. Чешуя в неводе (Памяти М. А. Кузмина) // Воздушные пути: Альманах. — Нью-Йорк, 1961. — Вып. II. — С. 186–214. (Частично издано по-английски как «Musings on Music».)

Лурье Артур. Вариации о Моцарте // Новый журнал. — Нью-Йорк, 1962. — Кн. 67. — С. 78–96.

Лурье Артур. Детский рай // Воздушные пути: Альманах. — Нью-Йорк, 1963. — Вып. III. — С. 161–172.

Lourié Arthur. Profanation et sanctification du Temps: Journal musical 1910–1960. Saint-Pétersburg— Paris— New York. — Paris: Desclée de Brouwer, 1966. (Издание содержит французские варианты следующих статей: «О мелодии» (1929; в книге указана неверная дата — 1930), «О гармонии» (1937), «О музыкальной форме» (1933), «Уроки Баха» (1932), «Вариации о Моцарте» (1930), «Игорь Стравинский» (1944), «Народничество в искусстве» (название английской версии — «Приближение к массам», 1944), «Феномен и ноумен в музыке» (1959) — и воспоминаний 1910–1960 гг. «Ферруччо Бузони», «Видение Скрябина», «Смерть художника: Бела Барток», «Виртуоз», «Прокофьев — Рихард Штраус», «Детский рай».)

Лурье Артур. Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина // Воздушные пути: Альманах. — Нью-Йорк, 1967. — Вып. V. — С 139–145.

Лурье Артур. Наш марш // Новый журнал. — Нью-Йорк, 1969. — Кн. 94. — С. 127–142.

Лурье Артур. Артисты и грех // Новый журнал. — Нью-Йорк, 1996. — Кн. 201. — С. 287–294.

Мой первый друг, мой друг бесценный: Письма Артура Лурье к Ивану Яковкину (1912–1915) // Л. Белякаева-Казанская. Эхо Серебряного века. Малоизвестные страницы петербургской культуры первой трети XX века. — СПб.: Канон, 1998. — С. 131–162.

[Белякаева-]Казанская Л. В. Артур Лурье и его первая музыкально-критическая статья «Капризы и лики. Бетховен и Вагнер» // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1995 год / Отв. ред.: Т. Г. Иванова. — СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. — С. 52–69. (Сама статья на с. 62–69.)

2. Петр Сувчинский

Три статьи из газеты «Евразия» (1928–1929)

Русская тяга к Западу являлась всегда одним из существеннейших инстинктов русского жизнеощущения. По-видимому, «давление» России, ее психологическое и внешне-пластическое воздействие, тяжелое и однообразное, вызывали во все времена у русских людей с повышенной восприимчивостью непреодолимое стремление к новым образам и искание другого жизненного «давления».

Оставляя в стороне общекультурные корни русского западничества, психологически оно имеет свое если не оправдание, то объяснение именно в этом свойстве месторазвития и самой типологии русской жизни. Не только западники типа Чаадаева или Бакунина, но и сам Гоголь томился Россией и создал себе двойную жизнь, одновременно далекую от нее и в то же время глубоко близкую. И еще в последнее время над мало выезжавшим из России Толстым веял «западный ветер», и в наше время Горький в Италии пишет об Артамоновых и Самгине. Нужно думать, однако, что давний спор между западниками и самобытниками если не разрешен в пользу какой-либо из сторон, то, во всяком случае, навсегда оборван революцией, и само соотношение этих понятий должно существенно перестроиться. В русском сознании Европа всегда считалась страной разрешенных проблем. В то время как Россия судорожно билась на месте, казалось, что Запад, легко и просто следуя за жизнью, без затруднения переходил от одной удачи к другой и безболезненно распутывал узлы жизни. Дело исторической синхрологии установить, насколько подобная расценка Европы в отношении России соответствовала в разное время действительному положению вещей. Важно было то, что подобный миф существовал, и им жили как Россия, так и сам Запад. Но еще важнее, что вера в этот миф теперь надломилась на глазах у всех, причем русская революция для этого надлома сделала больше, чем мировая война, с безысходностью всех ее последствий. Под нависшей сложностью социальных проблем и политических затруднений европейский потолок за последние десятилетия безмерно снизился. Но более всего начинает давать о себе знать [неблагополучие в самом основании западной культуры. Самый строй и обиход жизни классической Европы, слагающий ее традиции и силы, всегда ощущавшиеся закономерными и абсолютными, начинают раздражать и изнашивать значительно большее количество людей в самой Европе, чем это кажется с виду.

Принцип личных свобод и индивидуального самоопределения, выдвинутый всеми европейскими революциями, с течением времени обратился в жесткий социальный индифферентизм, при котором судьба и социальное положение каждого человека не гарантируются ничем, кроме его самого. И даже право на гражданство должно, в сущности, каждым завоевываться, и при этом в условиях всеобщей и беспощадной конкуренции, что должно утомлять и ожесточать не одних отсталых и выбитых из строя неудачников. Естественно, что среди непрекращающейся жизненной тревоги и бесплодной социальной динамики в широких массах начинает возникать жажда социальной стабильности и искания иной жизненной системы, при которой личная судьба человека гарантировалась бы какой-либо обязательной и объективной инстанцией. Именно в этом нужно искать корни европейского коммунизма и все растущее сочувствие «русскому» принципу несвободного равенства, выдвигаемого самой жизнью взамен распадающегося, ему противоположного «западного» принципа свободного неравенства, при котором действительно[е] неравенство прикрывается якобы свободой, а свобода погибает в неравенстве.

В некритическом сочувствии европейского пролетариата и радикальной интеллигенции всему происходящему в России есть много слепой наивности и непонимания. Возникнув в определенной исторической среде и развившись в прошлом по своим социальным закономерностям, русская революция как комплекс предпосылок и заданий для будущего европейскому, даже революционному сознанию в целом недоступна, в частности, непонятна и та переработка, которой подвергается в условиях советской государственной системы и самый руководящий принцип коллективизма, положенный в свое время в основание замысла русской революции. Реальное существование Советского Союза, требующее непрестанной координации принципа с жизнью, в процессе постепенного усложнения первоначальной революционной темы поставило как перед самой Россией, так и перед всем миром проблему нового типа государства, которое можно было бы назвать в противоположность нейтральной, безответственной государственности западных демократий государством страховым[575].

Основа принципа страхового государства, заданного в советской народной автократии, заключается в том, что не только права и обязанности, но и само понятие гражданства, понимаемого во всем объеме этого слова, должны быть первично и изначально гарантированы. Каждая личность в конечном итоге страхуется всем государством, путем установления восходящей и неразрывной пени последовательных «гарантийных инстанций», причем система экономических и социальных гарантий идет параллельно системе политического оформления, что дает возможность отождествить сферу политики со сферой экономики, безнадежно разъединенные на Западе. Таким образом, политика «экономизируется», а экономика «политизируется», в результате чего должна создаться некоторая новая монистическая система широкого человеческого общежития. Что же касается «последнего» обоснования подобной конструкции, то оно должно заключаться в первичном законе социальной этики, согласно которому этическая целеположенность жизни вообще для всех и каждого пропорциональна степени действительного соучастия всех и каждого. Иначе говоря, в нарождающейся социально-политической интуиции новой России понятие социального взаимоучастия имманентно понятиям жизненной цели и ее этического смысла.