E=mc2. Биография самого знаменитого уравнения мира - Боданис Дэвид
Для проведения исследований подобного рода недавно построенное новое здание Британской библиотеки подходит великолепнейшим образом: это одна из величайших библиотек мира и, возможно, последняя пирамидоподобная дань уважения доинтернетовскому веку. Многие из хранимых Библиотекой научных журналов все еще находятся в старых читальных залах, расположенных на Саутгемптон-Роу, — их интерьеры и кофейни несколько не дотягивают до уровня нового здания, однако этот недостаток во многом искупается развешанными по их стенам фотокопиями оригинальных патентных заявок (среди которых можно увидеть заявки Уиттла на реактивный двигатель, заявки на скрепку для бумаг, на термос и на закрученное крыло братьев Уайт).
Полезной оказалась и библиотека лондонского Юниверсити-Колледжа — несмотря на то, что в физическом ее обличии проступают результаты многолетней скудости финансирования, сотрудники библиотеки делают все, чтобы залатать трещины в ее стенах. Расположенная на Сент-Джеймсской площади Лондонская библиотека от недостатка финансирования не страдает, что составляет одну из серьезных причин, по которым этот город стоит того, чтобы в нем жить. Это ранневикторианское, но все еще работающее учреждение: на его открытых для доступа полках стоит около миллиона книг, в том числе и множество первых изданий. В ней я пристрастился к чтению текстов, содержащих ссылки на малодоступные труды ранних биографов, которые обычно удается отыскать, пусть их и покрывает тонкий слой пыли, стоящими на расстоянии вытянутой руки на той же полке, что и ссылающаяся на них книга..
Еще одно дополнительное достоинство этой библиотеки состоит в том, что я мог набирать в ней целую охапку трудов и писем Фарадея, Максвелла и им подобных, и оттаскивать все это на одну из скамей, врытых под дубами, что украшают центр Сент-Джеймсской площади, — на самое подходящее для чтения таких текстов место. По одну его сторону стоит красного кирпича дом, вмещавший в 1944-м, когда боязнь немецкой атомной бомбы достигла высшей точки, эйзенхауэровскую Главную штаб-квартиру экспедиционных сил Союзников; за спиной у меня висела мемориальная доска в честь Ады, графини Лавлейс, профессора компьютерного программирования девятнадцатого века, испытавшей немало взлетов и падений, которые сопровождали в то время карьеру женщины-ученого; направляясь на ленч в суши-бар, я проходил мимо дома на Джермин-стрит, в котором жил когда-то Ньютон; а, усевшись за ленч, оказывался прямо напротив огромного зала, в котором была впервые сообщена новость, подтвердившая справедливость предсказаний, сделанных общей теорией относительности Эйнштейна.
Большую часть собственно написания книги пришлась на время, когда моя жена Карен преобразовывалась из выдающегося историка в выдающегося бизнес-консультанта. Мы всегда проводили массу времени с нашими детьми, но теперь ей приходилось улетать в Женеву, Вашингтон, Берлин и, хотя впоследствии она помогала мне в работе со сменявшими один другого черновыми вариантами, давая добрые, хоть и язвительные советы, в ту пору я вынужден был посвящать детям большую, чем прежде, часть дневного времени. А это означало, что писательские труды мне нередко приходилось прерывать. Но, как это ни странно, работа над текстом шла у меня быстрее прежнего.
Думаю, дело в том, что отдавая время детям, я поневоле делал перерывы, которых писатели себе обычно не позволяют. Направляясь в детский, мы, бывало, ложились на землю, чтобы понаблюдать за ползающими в траве муравьями, или останавливались, чтобы поговорить с людьми, сверлившими в тротуаре какие-то дыры, а почти у каждого из них имелись младшие братья и сестры или собственные дети и потому они были только рады прерваться и рассказать, как работают их инструменты, заворожено слушавшим эти объяснения ребятишкам трех и пяти лет. Были у нас и компьютерные игры, и долгие ленчи и вечера. Мне случалось, конечно, задумываться о своем и впадать в сварливость (простите, ребята), однако по большей части я с нетерпением ждал времени, проводимого нами вместе, чудотворного восстановления сил, которое может дать только общение с обладателями очень юных, очень любознательных умов (спасибо, ребята).
Когда, наконец, наступал поздний час и дети отправлялись спать, я садился в большое стоявшее в их комнате кресло (казавшееся мне куда более удобным, чем то, что стоит в моем кабинете), раскладывал вокруг себя книги и заметки и с удовольствием посвящал этой книге час за часом, — пока за окнами темнело небо и стихали улицы Лондона. Бывало, что я, расписавшись вовсю, забывал даже о давно остывшем кофе и, спохватившись, обнаруживал, что просидел так всю ночь, — самый памятный из этих случаев приходится на то место книги, в котором я писал о химии Солнца, писал, пока его ревущий от термоядерных взрывов, коими правит E=mc 2, шар поднимался над горизонтом где-то далеко за устьем Темзы, чтобы напитать наши жизни.
Мне очень нравилось писать эту книгу.
