Ирина Галинская - Культурология: Дайджест №2 / 2011

В эпоху Мэйдзи, однако, белокожесть стала восприниматься прежде всего как показатель приближенности японского тела к европейскому. Реклама косметических средств всячески подчеркивала, что мыло и кремы способствуют белокожести и как бы «отмывают» и «отстирывают» темную японскую кожу до состояния европейской. «Таким образом, постулировалось, <…> что разница в цвете кожи имеет не столько расовый, сколько культурный характер» (с. 260).

Победа Японии в войне с Китаем (1894–1895) спровоцировала разговоры о «желтой опасности». Раньше в общественном сознании японцы не воспринимались как люди с однозначно желтым цветом кожи. Хотя французский естествоиспытатель Ж. Кювье и выделял «белую», «желтую» и «черную» расы, европейцы обычно находили цвет кожи японцев «темным», «смуглым», «оливковым», «темно-бронзовым» и т.п. Такие определения, как «смугло-желтый» и «желтолицый» встречались, но до определенного времени не носили оскорбительного оттенка (с. 260). Японское правительство настойчиво заявляло, что Русско-японская война 1904–1905 гг. не имеет ничего общего со столкновением рас или религий, однако японским общественным мнением она в значительной степени воспринималась как расовая, имела «цветовую» окрашенность. «Желание воевать с Россией объяснялось в Японии не только экономическими и геополитическими соображениями. Ввязавшись в победоносную войну, японцы выживали из себя комплекс телесной неполноценности» (с. 261).

После Русско-японской войны японцы стали считать свою страну «державой», сопоставимой с державами мировыми. Казалось, что с дискриминацией со стороны Запада было покончено. Однако стойкое определение японцев как «желтых» лишало их шанса сравняться с европейцами. Признавая успехи Японии на пути приобщения к «цивилизации», европейцы все равно именовали японцев «обезьянами», имея в виду их способность к «внешнему» подражательству и неспособность к усвоению «сущности» западной цивилизации (с. 261).

Поскольку все попытки приравнять японское тело к европейскому закончились провалом, стали появляться сочинения, утверждающие, что японское тело хорошо и красиво само по себе. Писатели и поэты – часто с раздражением – отмечали, что по стилю жизни японцы теперь мало отличаются от европейцев, но от этого желание самоидентификации только становилось сильнее. Нарастают тенденции по отторжению западного телесного идеала (с. 261). В частности, стали утверждать, что желтая японская кожа «красивее» белой (с. 262). «Наблюдения японских литераторов отличаются безусловной тонкостью и вкусом. Однако <…> в конечном итоге они представляли собой перевернутый шовинизм белого человека» (с. 264).

РОМАНТИЗМ И ЯПОНСКАЯ ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ

Аннотация. В статье сопоставляются теоретические установки традиционной японской эстетики гэйдо и романтизма. Бегство в Природу – характерный жест художников гэйдо и романтиков. Однако их отношение к Природе различно. Японский художник воспринимал себя и свое творчество как ничтожную пылинку на многоцветной палитре Природы. Романтик, напротив, использовал весь природный арсенал для совершенствования своей личности творца и создания идеального произведения.

Ключевые слова: эстетика романтизма, эстетика гэйдо, даосизм, буддизм, природный универсум.

Annotation. Theoretical grounds of the traditional Japanese aesthetics geido and the aesthetics of Western Romanticism are compared in the article. Escape within the Nature is a characteristic gesture of the both geido artists and the romantics. Nevertheless their attitude towards Nature differs. The Japanese artist regards himself as a mere speck of dust on the colourful Nature's palette. The romantic, on the contrary, uses all the Nature's stores for self-affirmation as a creator of the ideal work of art.

Keywords: Aesthetics, Romanticism, Geido, Taoism, Buddhism, Nature.

Романтизм – очень широкое течение, затронувшее все сферы жизни западного общества. Не было ни одного деятеля искусства и литературы конца XVIII – первой половины XIX в., который не отдал бы ему дань. Одновременно ростки романтизма, приобретя эстетическую окраску, дали всходы и на философской почве.

Эпоха романтизма имела предшественников в лице И.Г. Гердера, И.В. Гёте и Ф. Шиллера в Германии и Ж. – Ж. Руссо – во Франции. Всех их объединял интерес к человеческой эмоции, к жизни сердца. Такие композиторы, как Моцарт и Бетховен также могут быть названы предромантиками в сфере непосредственно искусства.

Следует отметить, что вторая половина XVIII в. ознаменовалась бурным развитием эстетической науки, впервые был определен ее предмет, а также сфера ее интересов. Важно, что за эстетикой был признан статус философской науки. И хотя вначале она как «наука о чувственном познании» (А.Г. Баумгартен) занимала низшую по отношению к логике и гносеологии ступень, но вскоре именно благодаря взглядам романтиков эстетика стала ведущей философской дисциплиной. Ведь она рассматривала человека не как «приложение к познавательным способностям» (в рационалистической философии), а как целостное, телесно-чувственно-духовное существо, наиболее полно выражающее себя в сфере прекрасного – в искусстве.

Хронологические рамки романтизма как идейного течения, пришедшего на смену Просвещению, обычно ограничиваются двумя датами: Великой французской революции 1789 г. и буржуазно-демократических революций в Европе 1848 г. Однако это был идейный взрыв столь мощной силы, что его эхо докатилось и до творчества Э. Делакруа (1798–1863), У. Уитмена (1819–1892), Ш. Бодлера (1821–1867).

Искусство России первого десятилетия XX в. было, несомненно, цветком, выросшим на романтической почве. В русской литературе и искусстве Серебряного века явственно звучит чувственная мелодия романтизма, правда, сменившая темп с яростного presto на печальное lento.

География романтизма простирается от США, где он выступал под названием трансцендентализма, до России с центром в Европе – в Германии и Франции. Что же касается носителей идеи романтизма, то к ним относились не только и не столько мыслители философского толка, сколько писатели, художники, музыканты. Именно непосредственные творцы искусства считали своим долгом освоить и развить эстетику – новую и весьма модную философскую дисциплину. Нам известно большое количество эстетических кредо, трактатов и манифестов, принадлежащих перу таких мастеров, как Э. Делакруа, Г. Берлиоз, В. Гюго во Франции; К. Вебер, Р. Шуман, Р. Вагнер, Э.Т.А. Гофман – в Германии; В. Блейк, У. Вордсворт, С. Кольридж – в Англии; Э. По и Г.Д. Торо – в США.

Всплеск романтизма произошел после Великой французской революции. Она была итогом эпохи Просвещения, ставившей целью гармоничную организацию справедливой социальной и индивидуальной жизни на основах разума. Однако массовое революционное движение обернулось кровопролитием и несправедливостью, закабалением и обнищанием огромных масс трудящегося населения. «Наши современные фабрики являют нам жалкую картину самой глубокой деградации человека», – писал о том времени немецкий композитор Р. Вагнер (1, с. 435).

Как сами революции – коллективные действия, так и их результат – превращение людей в коллектив, обезличенную толпу, определили антисоциальный пафос воспевающего индивидуализм романтизма. Зло общественного обезличивания стимулировало эскапистские настроения. В качестве убежища романтического индивидуалиста выступали природа и искусство. Считалось, что как раз в этих областях человек достигает искомой свободы самовыражения.

Время революционных иллюзий, возникших на почве идей просвещения, породило романтическую личность, для которой индивидуальное бунтарство стало привычной формой поведения. Такая личность принципиально противопоставляла себя коллективу. Даже если она и была вынуждена участвовать в каких-либо коллективных бунтарских акциях (Вадим у М.Ю. Лермонтова, Овод у Э. Войнич), эта личность всегда стояла особняком. Классические примеры романтических героев-одиночек: Мцыри и Демон – у Лермонтова и Чайльд Гарольд и Дон Жуан – у Байрона.

Практическая невозможность мироустройства на разумных основаниях привела к разочарованию в разуме как источнике истинного знания. В умах произошла операция, известная в формальной логике под названием «Модус толленс»: «А > B; – B > – A». В нашем конкретном случае это означает: если строить жизнь на разумных основаниях (А), то в обществе должна воцариться социальная справедливость (В); поскольку она не только не наступила, а превратилась в свою полную противоположность (-В), то делается вывод о неправомерности подведения разумных оснований под гармоничное социальное и индивидуальное мироустройство (-А). Отказ от разумных оснований бытия привел к провозглашению чувства, эмоции главной истиной жизни. Однако сколь противоречивы сами чувства, столь же противоречивыми оказались социальные и художественные взгляды романтиков.

В сущности, романтизм был отрицанием магистрального пути западной мыслительной традиции, где еще со времен Платона и неоплатоников чувственное познание считалось вторичным. С точки зрения формальной логики чувственное познание дает основание только для индуктивных умозаключений, дедуктивные же, лежащие в фундаменте всякого научного знания, являются прерогативой разума.