Людмила Иванова - Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1

Интересный материал был записан во время экспедиции 2011 года к карелам-людикам. О дне Кегри они помнят только то, что в старину был такой праздник, знаменовавший окончание полевых работ. Позже его называли Loppijäizet (Окончание? Концовка?), своеобразный День урожая, когда пекли особые пироги-серпы (cirpipiirait). Православная церковь приурочила ко дню Кегри праздник Иконы Казанской Божьей Матери (4 ноября). В селе Михайловском, пытаясь возродить празднование дня Кегри, восьмидесятилетние бабушки вспомнили интересный рассказ, который они слышали еще от своих прабабок.

Рождественский Сочельник. Морозная ночь, ярко светит месяц. Уставшая женщина прядет, так как надо одеть многочисленных детей. Вдруг распахивается дверь, и на пороге появляется копна сена, держащая в руках двенадцать веретен. Существо ударяет женщину по пальцам: «Бог спустился на землю, а ты прядешь! Чтобы до утра спряла на все эти веретена!» Пряха испугалась: и времени уже мало остается, и кудель заканчивается…Но она нашла выход: напрядет немного на веретено, и на лавку его положит…Уже к концу работа приближается… Вдруг петух пропел! И Сюндю пропал, только дверь скрипнула! С тех пор во время праздников не прядут и никакую грязную работу не делают! (ФА 3712).

Интересно, что бабушки разыгрывают данную сценку во время празднования дня Кегри, но называют персонажа Сюндю. То есть в воспоминаниях современных информантов происходит переплетение, наложение двух архаичных образов друг на друга. Это еще раз может свидетельствовать о том, что праздник Святок (то есть время, когда «земля принадлежит» Сюндю) в результате изменения календаря пришел на смену дню Кегри.

Но еще в конце XIX века карело-финское население Восточной Финляндии центральное место в этот праздник отводило обрядам, связанным с одним из самых архаичных культов, с культом мертвых[70]. В древности, по-видимому, именно он наряду с жертвоприношением составлял основу праздника, уступив позднее первенство ряженью, в котором в XX веке уже забывалась связь с тотемистическими представлениями, а приоритет отдавался развлекательной стороне. Накануне дня Кегри для покойных предков, на время возвращающихся с того света, топили баню, приносили воду и веник, чтобы они попарились и помылись. А в избе в это время готовили праздничное угощение. Через некоторое время в баню шли хозяева, а первопредки и умершие родственники (syndyzet), согласно древним верованиям, приходили в дом и начинали пировать. Затем хозяева, вернувшиеся из бани, стелили постель для ночлега покойных, и сами садились на их место за стол[71]. Всё это должно было обеспечить в будущем году хороший урожай, благополучие в доме, а особенно в животноводстве[72]. Карелы также поминали почивших родителей и считали Кегри своим духом-покровителем. Праздник этот выпадал на первую субботу ноября перед Дмитриевым днем и считался поминальной субботой[73]. В XX веке карелы ходили на кладбище, чтобы навестить прародителей и заручиться их покровительством. Там оставляли им угощение. Чаще всего это были рыбники, позже яйца (считалось, одним яйцом, как средоточием жизненной энергии, можно накормить сорок покойников); запрещалось брать изделия из картофеля (карелы считали его творением нечистого и называли karun tyrä, кила черта или половой орган черта). Одним из старинных поминальных угощений было толокно. В Суйстамо говорили: Кегри придет, надо бы толокняной муки достать (Кеgri tulou, pidäis talkkunajauhuo suaha[74]). Тверские карелы, по свидетельству «Летописи» 1869 года, в субботу «в день Кегр» варят много толокна, постятся до полудня, а затем, «помолившись, садятся за стол и с этим толокном поминают усопших родных»[75]. Имеются сведения, что во время праздничного пира «покойники иногда присутствовали через представителей, т. е. ряженых и маскированных посетителей и нищих, или в виде человекообразного чучела»[76].

Есть еще одна паремия, в которой прослеживается связь образа Кегри с культом предков: Смотрит Кегри в подполье, уже ли лен в пучках, заканчивается ли его обработка (Katsoo kekri karsinah, onko pelvas piivoisis, liinasen litsut loppusil[77]). В древности именно подпол был местом захоронения родичей, и именно к этому локусу приковано внимание Кегри.

Все это (обрядовое почитание покровителей-первопредков, аналогия мифологического персонажа с персонификаторами времени, предсказателями и вершителями человеческих судеб) будет прослеживаться и в карельских святочных образах. Поэтому взаимосвязь всех трех персонажей Кегри – Сюндю – Крещенская баба, персонифицирующих лиминальное время праздников, несомненна. То, что когда-то день Кегри знаменовал собой не только окончание сельскохозяйственного года, но и всего годового цикла, донесли до наших дней архаичные паремии, в которых этот праздник напрямую сопоставляется с христианским Рождеством: Есть Кегри и у бедняка, Рождество у убогого (On kekri köyhälläkin, joulujuhla vaivaisella[78]). Карелы и финны вспоминают, что «Рождество раньше не считали таким большим праздником, как Кегри» (Ei jouluu ennen niin suurena juhlana pidetty kuin kekrinä[79]).

1

Sygyzyllä oli se Kegrinpäivä. Sygyzyllä tol’kko oli t’yön perranda-aigaa. “Kezräkkiä t’erämbi langua, lapset! Ei ni Kegri tulou, ni t’eilä kiät kolottiu!“

No a meil’ä oli tiäl’ä t’otkalla, siid’ä miun podruškan oli t’otka, Suondärvessä, no ni hänel’ä oli syndymästä käzi n’äin, rovno oldii sormet, syndyn niin siid’ä. A meil’ä pid’äy tiijustaa, što mint’än hän on käzi lyhyt, t’äst’ä hänel’ä. Kezriäy, ni män’e kuin kezräzi, n’äin. No dai myö sanomma:

– Ol’oi-t’otka, mid’äbä on siula käzi se n’äin, sormiloi eule?

No nin kezriäy, ni yhet vai nyčykkäzet, ku pikkarazet ku b’ol’bozet näi.

– A vot, sanou, työ lopekkua kezrät’ä, pangua ikkunalla keräne, sanou, a ei, ni tulou miun luaduu Kegri, sanou, da kolottiu da vot tämmöine käzi teil’ä lienou.

A myö kuoželija luajima päriest’ä danin kezriämää rubiema, g’ei Kegri kropčis.

– Mimmone oli se Kegri? Nägikö, vain tak govorili?

– Eigo ožututtuahuže se meil’ä. Prosto tak govorittii, što Kegri tulou, kiät kolottiu teil’ä, ku että… Kezräkkiä t’yöd’ä. T’yöd’ä luajikkua, pangua keräne ikkunalla. Kegri tulou, kiät kolottiu.

– Se oli kezriännän emändä?

– No, kezriän’n’än, se štobi langua olis.

Осенью был этот день Кегри, осенью, во время трепания льна. «Прядите скорее нитки, дети! А то придёт Кегри, руки вам отобьёт!» А у нас здесь у тётки моей подружки в Суондале, у неё от рождения руки – вот такие были пальцы, от рождения. А нам надо узнать, почему у неё рука короткая. А прядёт, поди знай, как прядёт. Мы и говорим: «Олёй-тётка, почему у тебя рука такая, пальцев нет?» Так прядёт, а одни только коротышки, как маленькие пупырышки. «А вот вы, – говорит, – заканчивайте прясть. Положите клубок на окно. А то придёт, как и ко мне, Кегри и отобьёт вам пальцы, и вот такая у вас рука будет». А мы прялку из лучины сделаем и начинаем прясть, чтобы Кегри не побил.

– Какой он был, Кегри? Видели вы или так говорили?

– Не показывался он нам. Просто так говорили, что Кегри придёт, руки отобьёт вам, раз не прядёте. Прядите лён. Работайте, положите на окно клубок. Не то Кегри придёт, руки отобьёт.

– Это была как хозяйка прядения?

– Да, прядения. Это чтобы нитки были.

ФА. 2253/11. Зап. Никольская Р. Ф., Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

2

J. I. – Ka mie en tiijä, kačo, mitä šanottih, a kuulima, jotta oli Kekrin päivä. No oli, oli. Vanha rahvaš šanottih. Vielä šanottih, jotta Kekrihän še kellot kirvottau elukoilta kaklašta, jotta pitäy Kekrinä kellot kaklašta heittyä. Šen mie muissan, a tiijä en, jotta konša še on.

P. I. – Šykyšyllähän ne kellot heitetäh pois kaklašta.

J. I. – Ka no še onki Kekrin päivä, še, siinä šyyštalvešta.

Е. И. – Да я не знаю, что говорили. Но слышали, что был день Кегри. Был, был. Старики говорили. Ещё говорили, что Кегри, он колокольчики сбросит у животных с шеи. На Кегри надо снять колокольчики с шеи. Это я помню, но не знаю, когда он /Кегри/.

П. И. – Осенью эти колокольчики снимают с шеи?

Е. И. – Да, это и есть день Кегри, осенью, перед зимой.

ФА. 2328/23. Зап. Ремшуева Р.П. в 1975 г. в д. Луусалми от Савиной Е. И. и Кирилловой П. И.

3

Kegrie mainittih, kuulin, mistä mainittih: Kegri, Kegri tulou, Kegri tulou. En tiijä, mimmoni še oli Kegri… Pöläteldih: Kegri tulou… En uroa sanuo, oligo hän sygyžyllä vain kežällä, vain millä aigua se Kegri käveli… Oli, oli, muissan, Kegrie mainittih, jotta Kegrin päivä on. No oldih ne kaikki yksityizenä, mainittih, konža jedinolično žiili. Niidä Kegrin päivie šilloin piettih…

О Кегри вспоминали, помню, говорили: Кегри, Кегри придёт, Кегри придёт. Не знаю, какой он, Кегри. Пугали: Кегри придёт… Не могу сказать, был ли он осенью или летом, или в какое время Кегри ходил… Был, был, помню, о Кегри упоминали, что есть день Кегри. Но обо всём этом говорили, когда единолично жили. Тогда день Кегри отмечали…

ФА. 2946/4. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Ивановой И. И.

Святочные персонажи карелов

Благодаря длительному промежутку времени (прошло уже более семи веков с начала крещения карельского народа) и удачной тактике православной церкви христианские праздники прочно наложились на праздничные даты, которые приходились на это время по народному летоисчислению. Дни поминовения православных святых и праздники, связанные с событиями Священного Писания, оказывались соединенными с традиционными работами сельскохозяйственного годового цикла. Обряды и обычаи, приуроченные к церковному празднику, зачастую связывались с дохристианскими верованиями, заключали в себе остатки древних магических ритуалов, традиционных жертвоприношений, призванных обеспечить хозяйственное и жизненное благополучие крестьянства. Образы различных святых слились с образами языческих божеств и тотемов. К примеру, у русских сохранились свидетельства о «скотьем боге» Велесе, поклонение которому православная церковь заменила днем святого Власия, а из него народ в свою очередь сделал покровителя тех же домашних животных. У карелов был аналогичный праздник Vallasien päivy, когда совершались различные обряды, способствующие спокойствию и плодовитости скота.