Виктор Тен - ...из пены морской. Инверсионная тeория антропогенеза
В психологии это отрицание вылилось в «бунт против сознания», как предмета науки. Сознание, как непрерывный процесс, в котором нет никаких «остановок», - вот коренная идея Джемса, которого иногда зачисляют также в «родоначальники экзистенциализма» (хотя это, безусловно, преувеличение: доктринальная идея экзистенциализма отнюдь не «поток сознания»; следует различать форму самовыражения и содержательную сторону).
Поведение можно разделить на акты, поэтому здесь возможны эксперимент и применение объективного метода. Над сознанием экспериментировать бесполезно, ибо оно имеет только «транзитивные» (переходные) состояния. Субстантивов (этапно завершенных, свое достаточных статичных состояний) в сознании нет. Экспериментировать над ним — все равно, что резать ножницами текучую воду.
Джемс объявил всю экспериментальную психологию, имеющую предметом сознание, лженаукой. Вспомним, что еще недавно экспериментальная психология, именуя себя «объективной наукой», объявила лженаукой субъективную психологию интроспекционизма.
Ясно, что после такого «мозгового штурма» (а идея «потока сознания» очень быстро вошла в моду) психология вынуждена была поменять свой предмет (я бы сказал: изменить ему), перейдя от изучения сознания к исследованию поведения и «пошла по рукам» чужих для самой себя, как науки, специалистов, — зоологов.
Сам Джемс, выговорившись очень эмоционально, бросил заниматься психологией и целиком переключился на философскую проблематику. Это произошло не только потому, что психология ему «надоела». Он, гуманитарий чистой воды, не мог конкурировать с зоологами в исследовании поведения животных, а без этого уже никак нельзя было обойтись, ибо психология стала сравнительной наукой, не имеющей предмета в себе самой. Такова «ирония истории»: попытка поднять сознание на недоступную высоту обернулась низвержением сознания, как предмета науки.
С другой стороны, как говорилось выше, сознания «стало слишком много», оно «нашлось» даже там, где его нет, и не может быть. Зоологи, ставшие психологами, тут же начали проповедовать антропоморфизм, начиная чуть ли не с амебы. Вообразив себя Богом, американская наука щедро наделила разумом всех бессловесных тварей.
«Пропасть Джемса» — это непереходимая бездна между непрерывностью и прерывностью, между дискретностью и «потоком сознания». Соединить эти два начала можно только на спекулятивной метафизической базе единства противоположностей, в позитивной науке они в принципе несводимы вместе. Разводить такие стрелки можно только с той высоты, на которой стоял Гегель. Правда, с этой вершины не видно конкретных мозгов.
Психология переключилась на животных, потому что их поведение представало, как отдельные акты. Мотивы легко поддавались фиксации и интерпретации. Физиологический механизм был понятен, благодаря «рефлекторной дуге», имеющей начало, проводники (афферентные, эфферентные волокна) и конец. Психология, впрочем, не смогла уйти от человека и проблемы сознания. Она перетекла в другие сферы познания: литературу и искусство, которые, - видимо, в качестве замещения, — в начале 20в. определялись психологическими установками, обостренным вниманием к внутреннему миру с его вопиющими противоречиями. Психологическая интроспекция, как метод познания, перешла в литературу и искусство.
Подлинной психологией 20в. является творчество М. Пруста, А. Камю, Д. Джойса, С. Дали и других художников слова и кисти, а не антропоморфические фантазии зоологов, вообразивших себя психологами.
Утверждение марксизма с его гегемонией социального фактора развития вызвало выдвижение психосоциальной проблемы на первый план. Здесь тоже обнаружилась пропасть, хотя первым марксистским психологам казалось, будто они на шаг от решения проблемы сознания на базе диалектического материализма. Однако идея Выготского о сознании, как интериоризации общественных отношений, оказалась похожа на старую притчу о курице и яйце.
Бесконечные схоластические дискуссии о том, «что первично», «что вторично», попытки разбить «интериоризацию» на отдельные составляющие путем введения новых понятий, — вот что характерно для советской школы, которая настолько сама устала от своего начетнического «материализма», что обрадовалась явной «антиидее» (если судить с парадигмальной для материализма точки зрения). Речь идет об «опережающем отражении» П. Анохина. Между тем, как ни крути, но зеркало, хоть на одно мгновение опережающее предметный мир; содержащее в отражаемом то, чего в предметном мире еще нет, — это субстанция. Психология, совершив круг, возвратилась к старой «пропасти Декарта». Сознание предстает, как субстанция, содержащая в себе то, что вне протяженности и не имеет своего места в пространстве. Это «мыслящая субстанция» Декарта.
Не найдя исток своего предмета, т.е. сознания, психология возвратилась к истоку самой себя, как науки.
Для нас отсюда следует один непреложный вывод. При попытке реконструировать начало человеческой истории исходить из такого человеческого эксклюзива, как сознание, невозможно.
Во-первых, сознание представляет собой результат, а не исходный пункт антропогенеза.
Во-вторых, психология не смогла определиться с истоком сознания и, по сути дела, именно на этом «сломалась», перестав существовать, как самостоятельная теоретическая дисциплина на стыке философии и естественных наук. Имея в руках такой сокрушительный отрицательный результат, строить теорию антропогенеза, исходя из истока сознания, невозможно, потому что о самом истоке нет даже смутного представления.
Начало сознания — самая сложная из проблем синтетической теории эволюции. Подход к ней представляется возможным только после того, как наука определенно выскажется относительно того, как возникло тело человека с его анатомо-морфологическими и физиологическими эксклюзивами. Подход со стороны тела в любом случае более прост, а, значит, более оправдан.
Глава 2. ИСХОДНЫЕ ПРИНЦИПЫ ИНВЕРСИОННОЙ ТЕОРИИ АНТРОПОГЕНЕЗА
1. Посыл первый: Коренное отличие человека от животных
В поисках специфической природной ниши животных предков человека следует исходить из более элементарных вещей, чем сознание или социум; разговор о природе человека следует начинать, сводя объем понятия к чистой биологии, к натуре. Если хотите, к натуре-дуре, временно оставляя социум, индивидуальность и сознание за скобками.
До Декарта именно такой подход и преобладал в натурфилософии. Платон определил человека, как двуногое существо без перьев. Диоген Киник ощипал живого петуха и выбросил его из своей бочки, сказав: вот Платонов человек! Подобных «натурфилософских» определений человека, исходящих из разных анатомо-физиологических особенностей, существует множество.
Христианство порвало с натурой, объявив, что человека от животных отличает наличие души, а ее происхождение трансцендентно. Общественный гнет этого мнения надолго положил конец натурфилософии, но здорово способствовал самопознанию человечества, которое окончательно разорвало духовную связь с Природой, как матерью. Человечество впервые осознало себя не частью живой природы, а чем-то отличным от нее и даже противоположным.
Незамеченная церковью подмена души сознанием, которую - подмену - «пиратски» протащил Декарт, вновь сделало возможным философствование о природе человека, но это было уже иное философствование, в свете которого древняя натурфилософия выглядела, как низкий уровень, как примитив. Религия смотрела на древнюю натурфилософию, как на идейного врага: картезианцы - как на примитив. Качественно различные подходы.
Последним западным натурфилософом был Б. Спиноза. Возможно, кому-то данное определение покажется неадекватным: философия Спинозы внешне выглядит, как самая радикальная теология, как все божие, пантеизм. Но, как известно, материалисты 19 в. тоже считали Спинозу «своим», например, Маркс. В спинозизме Бога «слишком много», нидерландский философ поставил знак равенства между Богом и Универсумом по объему понятий.
Бог Спинозы везде и во всем, а это значит, что мышление может сделать его «фигурой умолчания», как личное местоимение в некоторых языках. О том, что само собой подразумевается, можно и не говорить. Бог стал банальностью, общим местом, оставалось только забыть его и запереть, как господа Раневские забыли Фирса.
С Богом так поступили материалисты 19 в., считавшие Спинозу своим предтечей в большей степени, чем Декарта, который был материалистом наполовину. Духовным отцом атеистов стал неистовый пантеист Спиноза; безбожники взросли на все божии. Такова ирония процесса познания (вспомним бихевиористов с их простотой, которая обернулась усложнением проблемы; дезавуируя сознание, как предмет психологии, они добились того, что сознания стало слишком много).
