Лев Кривицкий - Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции
1948 год стал роковым как для Шмальгаузена, так и для всей научной биологии в СССР, которая после своего идеологического погрома на сессии ВАСХНИЛ подверглась преследованиям, сопоставимым только с деяниями инквизиции. Одновременно подобные гонения готовились на физическую науку, однако физикам удалось объяснить сталинскому руководству, что признание теории относительности и квантовой механики «продажными девками буржуазной идеологии» (как это было сделано с генетикой и кибернетикой) сделает невозможным создание атомной бомбы.
Шмальгаузена иногда упрекают в том, что на сессии ВАСХНИЛ 1948 года он якобы сдал свои позиции и стал оправдываться перед лысенковцами, вместо того, чтобы использовать свой громадный научный авторитет для защиты нормальной науки. Те, кто так считает, совершенно не понимают ни природы сталинизма, ни той обстановки «охоты на ведьм», которая сложилась 5 августа 1948 года. Когда Шмальгаузен, ещё не выздоровевший от тяжелой болезни, вышел на трибуну и пытался разъяснить предвзятой и враждебно настроенной аудитории основы своих взглядов на эволюцию, в системной форме изложенные в учебнике «Проблемы дарвинизма», он повторил свою критику неодарвинизма и ранней генетики, ответил на выдвигавшиеся против него злобные обвинения, искажающие его взгляды. В заключение он даже похвалил Лысенко, назвав его «достижения» замечательными. Не помогло. Для Шмальгаузена начинается период неопубликованных работ (См. Шмальгаузен И.И. Вопросы дарвинизма: Неопубликованные работы – М.: Наука, 1990 – 160с.).
Имя Шмальгаузена как лидера антилысенковской оппозиции было занесено в «черный список», и ни один печатный орган на протяжении многих лет не принял эти работы к опубликованию. В них Шмальгаузен, несмотря на всю безнадежность своего положения, не только продолжает борьбу с ненавистной ему лысенковщиной, но и развивает и уточняет некоторые моменты эволюционной морфологии. Снятый со всех постов в Академии наук, потерявший возможность публиковать свои произведения, обреченный на доживание в качестве заведующего малозаметной лабораторией, Шмальгаузен продолжает необычайно интенсивную исследовательскую работу в сфере морфологии животных.
В период разработки на Западе синтетической теории эволюции как системно организованного итога развития неодарвинизма Шмальгаузен, немало сделавший для становления этого синтеза на ранних его этапах, оказался полностью изолированным от мирового научного сообщества. И тем не менее его идеи, выдвинутые и обоснованные на базе эволюционной морфологии, во многом превзошли неодарвинистский синтез. Нельзя не согласиться с авторами предисловия к сборнику неопубликованных работ Шмальгаузена А.Ивановым, И.Медведевой и Э.Воробьевой, которые утверждают, что Шмальгаузен «заложил фундамент качественно более совершенного по сравнению с СТЭ эволюционного синтеза» (Там же, с. 8).
Во всяком случае работы Шмальгаузена в их совокупности, базирующиеся на достижениях эволюционной морфологии, выходят за рамки СТЭ, составляют ей в известной мере действенную альтернативу и открывают собой переходный от монополии СТЭ к созданию более совершенного эволюционного синтеза, создавая для него многие необходимые предпосылки.
Хрущёвская «оттепель» не принесла ожидавшегося нормальными учеными разоблачения лысенковщины, поскольку при личном знакомстве Хрущёва с «достижениями» народного академика, тому удалось показать товар лицом и выдать результаты тщательного ухода за растениями и животными (резко отличавшиеся от того, что происходило на колхозных полях и фермах) за успехи селекционной деятельности. Кроме того, руководитель СССР и руководитель сельскохозяйственной науки по уровню безграмотности и авантюризма в нововведениях в сельском хозяйстве ни в чем не уступали друг другу. Поэтому доминирование лысенковщины продолжалось до самого свержения Хрущева в 1963 году, то есть до года смерти Ивана Шмальгаузена.
Однако в годы «оттепели» монополия Лысенко и его приспешников на публичное выражение взглядов была ограничена, что позволило ученым, подвергаясь зубодробительной критике со страниц коммунистических газет, все же продолжать исследования и публиковать некоторые научные материалы. В этот период Шмальгаузен не только пишет яркие публицистические статьи, разъясняющие шарлатанство и научную несостоятельность сторонников лысенковщины, но и открывает новое направление своего научного творчества, связанное с использованием в эволюционной биологии кибернетических моделей и основ теории информации.
29.7 Эволюционная морфология и биокибернетика
В последние годы своей жизни Шмальгаузен продолжает упорно работать и совершает новый рывок в изучении внутренних механизмов эволюции – он создает основы биокибернетики, науки о связи и управлении в живой природе и в живых организмах. Эволюционная морфология Шмальгаузена и раньше строилась на понимании биологической эволюции как регуляторного процесса, осуществляющегося на всех уровнях организации жизни. С созданием кибернетики и информатики появилась возможность конкретизации механизмов регуляции в живой природе на базе аналогии между кибернетическими устройствами и саморегулирующимися системами жизнеобеспечения.
Написав множество статей, посвященных проблемам биокибернетики, Шмальгаузен собирался создать обширную монографию по этим проблемам и даже успел подготовить черновые наброски нескольких глав. К сожалению, смерть прервала работу над этим новым обобщающим трудом и не позволила провести комплексное исследование механизмов эволюции с точки зрения процессов управления, самонастройки и самоорганизации живых систем. Материалы этого исследования были собраны после смерти ученого и опубликованы в отдельной книге (Шмальгаузен И.И. Кибернетические вопросы биологии – М.: Наука, 1967 – 327с.).
Величайшее открытие генетики – выявление в 1953 году Уотсоном и Криком информационного устройства структур ДНК и расшифровка генетического кода создало весьма основательные предпосылки для кибернетического истолкования генетических процессов и рассмотрения наследственности с позиций теории информации. Для Шмальгаузена это было особенно важно, поскольку использование кибернетики в решении проблем наследственности позволяло найти связку между фактами генетики и фактами эволюционной морфологии, а не подчинять всю эволюционную биологию тому состоянию генетической науки, которое сложилось в данный момент времени.
Следовательно, попытка синтеза генетики и кибернетики была нужна Шмальгаузену для того, чтобы привязать генетику к эволюционной морфологии, а не плестись у нее в хвосте, сверяя каждый шаг в исследовании эволюции жизни с тем, что в данный момент показали манипуляции в пробирке с дрозофилами. Источником недовольства Шмальгаузена, разумеется, была не сама по себе генетика, а диктат геноцентризма в эволюционной науке.
«Первые успехи генетики, – констатирует Шмальгаузен, – привели, как это обычно бывает, к значительной переоценке ее достижений. Генетикам того периода казалось, что для объяснения всего эволюционного процесса достаточно лишь двух изучаемых ими явлений – изменчивости и наследственности. После более внимательного анализа пришлось добавить ещё свободу скрещивания и изоляцию. Генетики пришли, правда, и к признанию значения естественного отбора, но первоначально лишь в его отрицательной форме – в качестве уничтожающего фактора. Лишь в последнее время пробивает себе дорогу понимание положительной роли естественного отбора как фактора, создающего такие редкие комбинации и комплексы наследственных единиц – генов, которые без направляющего действия отбора практически никогда бы не осуществились» (Там же. С. 19).
Ранее в своих книгах Шмальгаузен настаивал на ведущей роли именно отрицательной, элиминирующей стороны отбора, что, безусловно, было связано с необходимостью приспособления теоретической базы эволюционной морфологии к чересчур переоцененным успехам генетики. Здесь он уже не видит такой необходимости и прямо заявляет об ограниченности эволюционных горизонтов генетики и о необходимости ревизии ее вклада в теорию эволюции. Особенно это касается популяционной генетики, которая сыграла важнейшую роль в эволюционных представлениях XX века.
«Быстрое развитие генетики, и в частности, популяционной генетики, – продолжает свою методологическую рефлексию над генетикой Шмальгаузен, – не сопровождалось, однако, таким же прогрессом других биологических дисциплин. Поэтому синтез новых данных на современном уровне оказался невозможным. Вместо него произошло поглощение дарвинизма генетикой: дарвинизм был заменен «генетической теорией естественного отбора». Эта теория дает очень много, но она не охватывает всей сложности эволюционного процесса и не может объяснить всех его закономерностей» (Там же, с. 19–20).
