Ниал Фергюсон - Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира
Самый неожиданный аргумент Гиббона заключался в следующем: христианство – один из главных губителей “западной цивилизации версии 1,0”. Монотеизм с его акцентом на воздаянии в загробной жизни, совершенно не сочетался с пестрым язычеством империи периода расцвета. Однако заметим, что возникшая в xvi веке в Западной Европе разновидность христианства – протестантизм – дала “западной цивилизации версии 2,0” шестое из главных ее преимуществ: этику, поощрявшую упорный труд и бережливость. Пришло время уяснить себе, какую роль Бог сыграл в возвышении Запада, и объяснить, почему в конце XX века Запад от Него почти отвернулся.
Если бы вы жили в Европе в конце XIX века и были бы богатым промышленником, шанс, что вы оказались бы протестантом, непропорционально велик. Со времен Реформации, которая привела многие североевропейские государства к разрыву с римско-католической церковью, полюс экономического могущества сместился от католических Австрии, Франции, Италии, Португалии, Испании к протестантским Англии, Голландии, Пруссии, Саксонии и Шотландии. Стало казаться, будто вероисповедание и обрядность некоторым образом коррелируют с материальным достатком. Вопрос заключается в следующем: что особого в протестантизме? Что в учении Лютера и его преемников поощряло людей не только упорно трудиться, но и накапливать капитал? Наиболее популярный ответ на эти вопросы нашел склонный к депрессии немецкий профессор Макс Вебер – отец современной социологии и автор термина “протестантская этика”.
Вебер рано развился. Росший в Эрфурте, одной из цитаделей немецкой Реформации, Макс в 13 лет преподнес родителям на Рождество очерк “О направлении германской истории, с особым указанием на фигуры императора и папы римского”. В 14 лет он писал письма со ссылками на классических авторов, от Цицерона до Вергилия, и имел обширные познания в философии, в том числе Канта и Спинозы. Его ранняя академическая карьера представляла собой череду триумфов.
В возрасте 22 лет Вебер стал дипломированным адвокатом. За три следующих года он подготовил докторскую диссертацию на тему: “К истории торговых обществ в средние века”, а защита (в 27 лет) габилитационной работы “Римская аграрная история и ее значение для государственного и частного права” позволила ему читать лекции в Берлинском университете. В возрасте 30 лет Вебер стал профессором национальной экономии во Фрейбурге и наделал шуму своей вступительной лекцией, в которой призвал германский империализм действовать решительнее.
Карьерный взлет прервался в 1897 году, когда Вебер перенес нервный срыв, усугубленный смертью отца после тяжелой ссоры между ними. В 1899 году он решил оставить преподавание. В те три года, пока Вебер пытался восстановить здоровье, его сильно заинтересовала религия и ее связь с экономикой. Дед Макса Вебера со стороны матери был набожным кальвинистом, со стороны отца – преуспевающим торговцем льном. Протестантами являлись и оба его родителя. Мать была ревностной кальвинисткой и стремилась к аскезе, а отец, напротив, был бонвиваном и жил полной жизнью благодаря наследству. Связь между религией и экономикой кровно интересовала Вебера. У кого из его родителей было правильное отношение к “земным наслаждениям”?
До Реформации набожность отделяли от мирской суеты. Ссуживание под процент считалось грехом. Шансов у богача попасть в Царство Небесное было куда меньше, чем у бедняка. Награда за благочестие в земной жизни ждала человека в загробной. После 20-х годов xvi века, по крайней мере в странах, охваченных Реформацией, все изменилось. Вебер задался вопросом, что в Реформации было такого, что сделало север Европы восприимчивее к капитализму, чем юг. В поисках ответа ученый пересек океан.
В 1904 году Вебер приехал в Сент-Луис, штат Миссури, на Конгресс искусств и наук, который проводился в рамках Всемирной выставки[631]. Территория выставки занимала более 200 акров, и все же, казалась, она не могла вместить все, что мог предложить американский капитализм. Вебера ослепили яркие огни Дворца электричества. Там же можно было встретить собственной персоной Томаса А. Эдисона, Короля переменного тока и воплощенный дух американского предпринимательства. Сент-Луис переполняли чудеса современной техники, от телефонов до кинематографа. Что могло объяснить динамизм этого общества, на фоне которого даже индустриальная Германия казалась степенной и медлительной? Мучимый почти маниакальным беспокойством, ученый в поисках ответа отправился в путешествие по США. Вебер, напоминавший карикатурного профессора, произвел неизгладимое впечатление на Лолу и Мэгги Фалленштайн, своих американских кузин. Особенно их поразил наряд родственника: коричневый клетчатый костюм с брюками-гольф и коричневыми чулками. Но это ничто по сравнению с тем впечатлением, которое произвела Америка на Вебера. По пути из Сент-Луиса в Оклахому он заглянул в миссурийские городки вроде Бурбона и Кубы:
Места такого рода представляют собой действительно нечто невероятное: палаточные лагеря рабочих, особенно ремонтных рабочих для многочисленных железных дорог в стадии реконструкции; “улицы” в естественном состоянии, которые обычно поливают нефтью дважды за каждое лето, чтобы устранить пыль, и которые пахнут соответствующим образом; деревянные церкви по крайней мере 4–5 деноминаций… Добавьте к этому обычное сплетение телеграфных и телефонных проводов и электрических линий поездов в стадии строительства, поскольку “город” простирается на неограниченное расстояние[632].
Городок Сент-Джеймс примерно в 160 км к западу от Сент-Луиса – одно из поселений, тысячами возникавших вдоль железных дорог по мере того, как они тянулись на запад. Сто лет назад Вебера поразило изобилие здесь всевозможных церквей и часовен. Ученый, незадолго до того наблюдавший индустриальную фантасмагорию Всемирной выставки, разглядел своего рода священный союз между материальным успехом Америки и ее насыщенной религиозной жизнью.
Когда Вебер возвратился в Гейдельберг, он написал вторую часть работы “Протестантская этика и дух капитализма”[633]. В этой книге один из самых важных аргументов в дискуссии о западной цивилизации: ее экономический динамизм есть случайное следствие Реформации. В то время как другие религии связывали святость с отказом от всего мирского (монахи в монастырях, отшельники в пещерах), протестантские секты увидели в промышленности и бережливости своего рода набожность. Другими словами, капиталистический “запрос” был, по сути, религиозным: “Для обретения внутренней уверенности [причастности к числу избранных] рассматривается неутомимая деятельность… [Таким образом,] христианская аскеза… вышла на житейское торжище”[634]. “Неустанный труд” был самым верным знаком того, что вы принадлежите к избранным, к группе людей, предопределенных Богом к спасению. Протестантская религия “освобождала приобретательство от психологического гнета традиционалистской этики, разрывала оковы, ограничивавшие стремление к наживе, превращая его не только в законное, но и в угодное Богу… занятие”. Более того, протестантская этика предоставляла капиталистам “трезвых, добросовестных, чрезвычайно трудолюбивых рабочих, рассматривавших свою деятельность как угодную Богу цель жизни”[635]. На протяжении истории люди по большей части работали для того, чтобы жить. Протестанты жили, чтобы работать. Эта этика, по Веберу, породила “буржуазный промышленный капитализм с его рациональной организацией свободного труда”[636].
Тезис Вебера не бесспорен. Он полагал, что “рациональное жизненное поведение на основе идеи профессионального призвания” является одним из “конституционных компонентов современного капиталистического духа”[637]. Но в другом месте он признает иррациональный характер “христианского аскетизма”: идеальному типу “капиталистического предпринимателя… такого типа богатство ‘ничего не дает’, разве что иррациональное ощущение хорошо ‘исполненного долга’”, он живет для работы, а не наоборот – позиция, “столь иррациональная с точки зрения чисто эвдемонистических интересов отдельной личности”[638]. Еще большей загадкой для Вебера стала экономическая деятельность евреев[639]: “Еврейство находилось в сфере политически или спекулятивно ориентированного ‘авантюристического’ капитализма: его этос был… этосом капиталистических париев: пуританизм же был носителем этоса рационального буржуазного предпринимательства и рациональной организации труда”[640]. Вебер оказался на удивление слеп и к успехам католических предпринимателей Франции, Бельгии и других стран. Вообще, обращение с фактами – одно из главных недостатков его книги. Слова Мартина Лютера и Вестминстерского вероучения находятся в непростом соседстве с цитатами из Бенджамина Франклина и явно неудовлетворительными данными об образовательных успехах и доходах протестантов и католиков немецкого Бадена. Ученые (особенно экономический историк, фабианец Р. Г. Тоуни) позднее поставили под сомнение главный вывод Вебера о связи вероучения с моделью экономического поведения[641]. Так, движение к духу капитализма отмечено еще до Реформации в ломбардских и фландрских городах, а многие ведущие деятели Реформации выражали отчетливо антикапиталистические взгляды. Изучение жизни 276 немецких городов в 1300–1900 годах не выявило “влияния протестантизма на экономическое развитие”, если судить по урбанизации[642]. К подобным выводам пришли некоторые ученые, сопоставившие данные о разных странах[643].
