Петр Романов - Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II
Занимая уже высокий пост советника в Лондоне, Горчаков, выведенный из терпения бездеятельностью и ограниченностью посла России Ливена, имел неосторожность признаться одному из знакомых, насколько это невыносимо «быть живым привязанным к трупу». «Труп», узнав о подобной оценке, тут же ожил и, проявив немалую активность, добился отправки Горчакова в Рим с понижением в должности.
Широкую известность приобрела и размолвка Горчакова с шефом жандармов графом Бенкендорфом. Сам князь уже в старости так рассказывал эту историю:
Я не пользовался благоволением императора Николая Павловича вследствие неприязни ко мне графа Нессельроде. Многие годы сидел я в Вене, не получая очередных почетных наград. Любопытно, что этому способствовал один ничтожный случай, который, однако, в среде лиц, окружавших государя Николая Павловича, составил мне известность либерала, известность, для того времени весьма печальную.
Как-то однажды в небольшой свите императора Николая Павловича приехал в Вену граф Александр Христофорович Бенкендорф. За отсутствием посланника, я, исполнявший его должность в качестве старшего советника посольства, поспешил явиться между прочим и к графу Бенкендорфу. После нескольких холодных фраз он, не приглашая меня сесть, сказал: «Потрудитесь заказать хозяину отеля на сегодняшний день мне обед». Я совершенно спокойно подошел к колокольчику и вызвал метрдотеля гостиницы. «Что это значит?» – сердито спросил граф Бенкендорф. – «Ничего более, граф, как то, что с заказом об обеде вы можете сами обратиться к метрдотелю гостиницы». Этот ответ составил для меня в глазах всесильного тогда графа Бенкендорфа репутацию либерала.
Неудивительно, что в полицейском досье в течение многих лет содержалась такая замечательная характеристика на потомка Рюриковичей: «Князь Александр Горчаков не без способностей, но не любит России».
На самом деле Горчаков не любил Нессельроде, Бенкендорфа, Меттерниха, а из европейских стран лишь «вечную изменницу» Австрию, про которую презрительно говорил, что «это не государство, это только правительство». Но в те времена в российском МИДе и жандармском отделении это как раз и означало «не любить России».
Что же касается полицейской оценки талантов князя, то здесь III Отделение против истины не погрешило. Во всяком случае, знаменитый пруссак Отто фон Бисмарк, познакомившийся с Горчаковым в 1850 году во Франкфурте, где оба исполняли должности послов при только что воссозданном Германском союзе, называл русского дипломата своим учителем. А это недурная рекомендация.
На пост министра иностранных дел Горчакова привел неимоверный кадровый голод, который испытывал новый государь. В наследство от отца ему достались не только многочисленные проблемы, но и тяжеловесный, престарелый, во многом уже недееспособный Кабинет министров. По понятным причинам замена во внешнеполитическом ведомстве произошла одной из первых.
Выбор нового министра, сделанный Александром II, огорчил за рубежом многих, поскольку в европейских столицах сразу же поняли, с кем им теперь предстоит иметь дело. Европейская дипломатия знала, например, о блестящей деятельности Горчакова в Вене, благодаря которой России удалось предотвратить прямое участие австрийских сил в Крымской войне.
Свои задачи на новом посту Горчаков весьма образно сформулировал в беседе с Павлом Киселевым, назначенным послом во Францию. Он заявил, что «ищет человека, который помог бы ему уничтожить параграфы Парижского трактата, касающегося Черноморского флота и границы Бессарабии, что он его ищет и найдет».
Эту же мысль, только другими словами, Горчаков высказал и поверенному в делах Пьемонта в России графу Ольдоини. В своем дневнике Ольдоини пишет:
Когда речь зашла о Парижском трактате и о небольших его нарушениях, которые допускались с общего согласия, он сказал мне со всей откровенностью: «Я очень доволен, что этому трактату наносят удары перочинным ножом, в свое время мы нанесем ему удар саблей».
Одним из первых решений нового министра стала серьезная качественная чистка в МИДе, и прежде всего на посольских должностях. Киселев поехал в Париж, Бруннов в Берлин, Хребтович в Лондон, Балабин в Вену, Бутенев в Константинополь. Заместителем министра назначен Иван Матвеевич Толстой, директором Азиатского департамента – Егор Петрович Ковалевский. То, что все это русские фамилии, говорит о многом. Очевидный перекос, существовавший в течение десятилетий в российском МИДе, Горчаков устранил решительно и жестко.
Двадцать первого августа 1856 года всем российским посольствам был разослан знаменитый в истории дипломатии циркуляр, отражавший новый внешнеполитический курс России, курс Александра II и Александра Горчакова:
Император желает жить в добром согласии со всеми правительствами… Единение с теми, кто в течение многих лет поддерживал с нами начала, коим Европа обязана миром, продолжавшимся более четверти столетия, уже не существует более в прежней целости… Обстоятельства возвратили нам полную свободу действий. Император решился посвятить преимущественную заботливость благосостоянию своих подданных и сосредоточить на развитии внутренних средств страны деятельность, которая будет распространяться за пределы империи, лишь когда того безусловно потребуют положительные пользы России. Россию упрекают в том, что она заключается в одиночестве и хранит молчание в виду явлений, несогласных ни с правом, ни со справедливостью. Говорят, что Россия сердится. Нет, Россия не сердится, Россия собирается с силами.
Что же касается до молчания, в котором нас обвиняют, то мы могли бы напомнить, что еще недавно искусственная коалиция была организована против нас, потому что голос наш возвышался каждый раз, когда мы считали это нужным для поддержания права. Деятельность эта, спасительная для многих правительств, но из которой Россия не извлекла для себя никакой выгоды, послужила лишь поводом к обвинению нас невесть в каких замыслах всемирного господства. Мы могли укрыть наше молчание под впечатлением этих воспоминаний. Но такое положение не представляется нам приличествующим державе, которой Провидение определило в Европе то место, что занимает Россия. Настоящая депеша, которую я вам пишу по повелению его императорского величества, доказывает, что наш августейший государь не ограничивается такою ролью, когда считает долгом высказать свое мнение. Так будет и впредь каждый раз, когда доведется России возвысить свой голос в пользу права…
Что же касается до введения в действие наших вещественных сил, то император представляет это свободному своему усмотрению. Политика нашего августейшего государя национальна, но она не своекорыстна, и хотя его императорское величество ставит в первом ряду пользы своих народов, но не допускает и мысли, чтобы даже удовлетворение их могло извинить нарушение чужого права.
Слова Горчакова о том, что «Россия не сердится, а собирается с силами», стали хрестоматийными, но в целом и весь этот документ – явление для русской дипломатии, пожалуй, уникальное – настолько ясно, твердо и с чувством собственного достоинства выражена в нем позиция великой державы, временно попавшей в нелегкую ситуацию. Русская дипломатия заговорила голосом Рюриковича, воспитанного к тому же блистательным Царскосельским лицеем.
Вскоре к Горчакову пришел и первый крупный успех. Можно не сомневаться, что эта победа принесла ему огромное удовлетворение, поскольку была одержана над Австрией, да еще французскими руками. Нельзя не обратить внимания на то, что Горчаков победил австрийцев их же любимым оружием, доказав, что русская дипломатия вполне способна действовать не напролом, а используя тонкие и многоходовые политические комбинации.
Чтобы окончательно расшатать недавнюю враждебную России европейскую коалицию, русский министр начал сложную игру, добиваясь сближения с Францией и подстегивая ее к противостоянию с австрийцами по поводу итальянских территорий, находившихся тогда под контролем Вены. Горчаков абсолютно верно учел здесь интересы Франции, стремившейся овладеть Ниццой и Савойей, и тщеславие самого Наполеона III, мечтавшего превзойти в воинской славе великого корсиканца.
Игра дала результаты. Сначала в сентябре 1856 года в Штутгарте состоялась встреча русского и французского императоров, а 19 февраля (3 марта) 1859 года между Парижем и Петербургом был подписан соответствующий секретный договор.
Еще через месяц началась война Австрии с Францией и Пьемонтом, закончившаяся быстрым поражением австрийцев. К разгрому австрийской армии снова в немалой степени приложил руку Горчаков. Когда Пруссия мобилизовала свои вооруженные силы, чтобы поддержать австрийцев, русская дипломатия нейтрализовала Берлин, немедленно предложив пруссакам свое посредничество между ними и Францией. Как с благодарностью говорили французские генералы русскому послу в Париже графу Киселеву, этот блестящий маневр был равносилен помощи стотысячной армией.
