Лев Кривицкий - Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции
Конечно, мутационные изменения характерны для любых генетических систем и накладывают определенный отпечаток на их работу. Автор признает, что, несмотря на вредность и опасность огромного большинства подобных изменений для жизнедеятельности, они могут создавать материал и для эволюционных изменений. Но то, что происходящие на добиологическом уровне случайные изменения являются основным источником для действия отбора и, соответственно, для эволюции, как это предполагается в СТЭ, вызывает вполне естественные сомнения (Там же, с. 158).
И оснований для таких сомнений накопилось в науке достаточно. Их становится все больше с каждым новым шагом в развитии современной генетики и биологической теории в целом. Предлагаемая СТЭ схема эволюции охватывает лишь тот класс процессов, которые протекают на молекулярно-биохимическом уровне и имеют небиологическую природу. Биологическая природа генов оказывается непричастной к биологической эволюции как таковой.
По мнению Н. Кушиева, накопленные наукой данные однозначно говорят о недостаточности одних лишь случайных мутаций и их распределения в рекомбинациях для отбора на их основе нужного количества направленных изменений и формирования новых органов.
Основная схема эволюции, предлагаемая СТЭ, состоит их трех подразделений: «мутации (рекомбинации) – отбор – эволюция». Главными особенностями такой схемы являются признание первичности идущей от генов информации, одностороннего следования информационных процессов и пассивности фенотипа как объекта эволюции. Данные молекулярной генетики вполне подтверждают подобную схему, так что она выглядит неоспоримой с эмпирической точки зрения и обеспечивает устойчивость СТЭ по отношению к критике сторонников альтернативных подходов.
Но такая схема именно схематична и неуниверсальна, она отражает лишь один класс, одну форму взаимосвязей между генотипом и фенотипом, охватывает лишь ту часть комплекса происходящих в ходе эволюции процессов, которая обеспечивает чисто техническую сторону удовлетворения потребностей организмов в необходимых для жизни белках.
«Синтетическая теория эволюции, – констатирует Н. Кушиев, базируется полностью на представлениях классической генетики об одностороннем движении информации от генов к белкам. Теперь, когда стала очевидной односторонность данных представлений, отпадают и сомнения в отношении необходимости дальнейшего развития теории эволюции» (Там же, с. 159).
Фактически автор подводит свои рассуждения к пониманию необходимости создания теории нового пангенеза, о которой сегодня прямо говорят специалисты, требующие решительного реформирования СТЭ. Движение информации от белков к генам через межклеточные коммуникации предполагает информационную, а не вещественную природу пангенеза. Конечно, в рамках знаний нашего времени, как и во времена Дарвина, пангенез педставляет собой лишь гипотезу, но гипотезу, открывающую перспективы дальнейших исследований. Познание информационной природы частичной проницаемости барьера Вейсмана продвинуло бы теорию эволюции гораздо дальше, чем прямое следование центральной догме молекулярной генетики. Догмы в науке для того и создаются, чтобы их преодолевать дальнейшим ходом познания, чуждого догматизму в любых его формах, даже сугубо научных.
О. Барг видит основной недостаток СТЭ в отсутствии в ней представлений о механизме эволюции жизни, обеспечивающем ее поступательный и направленный прогресс. По мнению Барга СТЭ, будучи лидером современной эволюционной биологии, выявила «ряд фундаментальных и частных факторов и законов, без которых эволюционный прогресс был бы вообще необъясним». К ним относятся «закон естественного отбора, стохастический характер и разные формы отбора, закон необратимости эволюции, динамика популяции как эволюционной единицы, пусковые механизмы эволюции и многое другое» (Барг О.А. Живое в едином мировом процессе – Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1993 – 227 с., с. 175).
Вместе с тем «невозможность обойтись без них в объяснении прогресса порождает иногда впечатление об их достаточности для его объяснения», становится «основанием точки зрения, что в биологии не должно быть концепции направленного прогресса» (Там же).
Таким основанием, по Баргу, выступают прежде всего «спорные философские положения, препятствующие тому, чтобы принять идею единого закономерного мирового процесса в качестве ориентира в дальнейшем развитии эволюционной теории и правильно оценить фактическое и концептуальное содержание современной биологии» (Там же).
Барг, таким образом, связывает правильное понимание закономерностей биологического прогресса с мировоззрением универсального эволюционизма, он отстаивает «право философа участвовать в решении крупных конкретно-научных проблем как онтологической, а не только гносеологической предпосылки» (Там же, с. 174) и протестует против отождествления такой мировоззренческой ориентации с телеологией и финалистической точкой зрения. Он категорически не согласен с тем, что «случайности фактически отводится роль фактора, который определяет в конечном счете направленность и содержание эволюции» (Там же, с. 176).
При такой трактовке «случайность не дана в эволюции вместе с необходимостью, а предшествует ей», «естественный отбор кажется слепой силой, действия которой вообще не предсказуемы» (Там же, с. 177). Такая случайность и «слепота» плохо стыкуется с признанием творческого характера отбора как единственного направляющего фактора эволюции. Сама эволюция «оказывается цепью ни в чем не повторяющихся событий и ситуаций» (Там же, с. 183).
К сожалению, О. Барг очень недалеко ушел от своего почти однофамильца создателя номогенеза Льва Берга в представлениях о закономерностях эволюционного процесса. Он считает, что биологическая эволюция «приспособительна и прогрессивна, поскольку того требует физико-химическая основа жизни» (Там же, с. 186). Он выводит прогресс живого «из самоограничения ковариантной редупликации» (Там же, с. 174), видя в этом надуманном геноцентрическом представлении возможную основу нового эволюционного синтеза.
Универсальный эволюционизм О. Барг сводит к столь же надуманной и натурфилософской концепции «единого мирового процесса», согласно которой прогресс есть естественное состояние нашей Вселенной как единой системы, а эволюция – «это рост разнообразия форм материальной организации, вводимого в определенные рамки и ограничиваемого тенденцией к их единству и кооперативности» (Там же, с. 219).
В конечном счете получается объяснение, которое ничего не объясняет и сводится к простой тавтологии: живое прогрессирует потому, что прогресс заложен в природе жизни.
Прогресс не вытекает прямолинейно из сущности материи, не является ее атрибутом и прямым следствием единого мирового процесса. Материи свойствен как прогресс, так и регресс. Вытекая из определенной направленности хода эволюции, прогресс возникает на базе определенного строения конкурирующих между собой мобилизационных структур, которые, генерируя определенный порядок и побуждая движимые ими материальные образования к эволюционной работе, приводят к складыванию определенной тенденции к прогрессу организации. Прогресс относителен, эволюция же абсолютна.
Однако неспособность выявить глубинные механизмы эволюции, обусловливающие необходимость прогресса жизни, объяснение прогресса накоплением случайностей вряд ли можно считать реальной альтернативой телеологизму, финализму и, по выражению Дарвина, «этому дурацкому ламарковскому стремлению природы к совершенству». Это не альтернатива, а скорее крайность, противопоставленная другим крайностям.
«Крупнейший синтез биологии XX века, исторически трудно складывавшийся – современная синтетическая теория эволюции (в основном микроэволюции), – считает российский биолог Н. Печуркин, – также не дает строгого определения «прогресса» в направлении эволюции… Абсолютизация случайности плохо увязывается с очевидностью прогрессивного развития жизни от пробионта до высшего растения или животного, включая человека» (Печуркин Н.С. Энергия и жизнь – Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1988 – 190 с., с. 5, 166).
Большинство сторонников СТЭ видит абсолютизацию случайности и отсутствие обоснованных представлений о механизме и источниках исторической необходимости прогрессивной составляющей эволюционных процессов только в сальтационистских теориях, с которыми они полемизируют, не замечая такой абсолютизации в самой СТЭ, пытаясь построить такую необходимость на отборе и отрывая его тем самым от внутренних побудительных мотивов эволюционных преобразований.
Л. Давиташвили видит основной недостаток СТЭ в игнорировании явлений массовой направленной изменчивости организмов и форм их строения под действием факторов среды, о чем в натуралистической биологии накоплено колоссальное количество фактов. «Эти факты, – считает Давиташвили, – тем более важны для эволюционного учения, что без признания такой направленной однозначной изменчивости одновременно более или менее значительного числа особей данного вида трудно надеяться объяснить видообразование путем естественного отбора» (Давиташвили Л.Ш. Эволюционное учение, т.1. – Тбилиси: Мецнпереба, 1977 – 477 с., с. 13–14).
