Александр Гера - Набат-2
— Скажите, товарищ Жуков, — без приветствий обратился он к вошедшему, — каков должен быть дух, способный сделать невозможное?
Жуков явно не ожидал подобного вопроса влет. Но именно это и любил Сталин, испытывая своих сподвижников, как они умеют собираться с мыслями.
— Русский, товарищ Сталин. Тот дух, который вселился в ратников Дмитрия Донского, окрылил суворовских орлов в Альпах, кутузовских — под Бородино.
— А можете не общими словами? Вы говорите хорошо, но можете своими словами? — спросил он, раскуривая трубку. Впервые за неделю он набил ее и раскурил.
— Когда терять больше нечего, товарищ Сталин, — сказал, набравшись храбрости, Жуков.
— А жизнь? Разве это нечего терять? — смотрел Сталин на него рыжим глазом, в котором зарождался кошачий интерес: вырвется мышка или нет?
— Или пан, или пропал, — нашелся Жуков и спешно добавил: — Живой то есть.
— А вы правы, товарищ Жуков. Русский дух — в бесшабашности.
Жуков незаметно перевел дыхание. Сталин оживал.
— А кто хранитель этого духа? Вы не задумывались? — спросил он, и ободренный Жуков выпалил:
— Партия, товарищ Сталин!
Сталин больше чем внимательно посмотрел на него, и с Жукова махом слетела бодрость: поди угадай…
— Вы правы, товарищ Жуков. Беломорканал тоже нужен. Но есть истинно русский дух. Его хранитель — православие.
Жуков вытянулся в струнку. Он молчал и молил самому вождю продолжить тему. Она могла и тенькнуть на высокой ноте. И оборваться. Пан или пропал.
— Идите, товарищ Жуков. Мы встретимся чуть позже, — неожиданно закончил Сталин, к недоумению Жукова. Кто пан — известно, а кто пропал — еще нет…
Сталина боялись и восхищались им одновременно. Он был умен и осторожен, не нажил себе тайных проклятий, какие навлекли на себя соратники Ильича, бесшабашно расстрелявшие многих церковнослужителей, сославшие на Соловки верующих, ограбившие и промотавшие по пустякам храмовую утварь. В духовной семинарии, где он в отрочестве учился, был приобретен первый урок благоразумия: Церковь выживает всегда потому, что умеет выжидать.
Не он ли исповедовал это правило всю жизнь? В будущем многие попытаются очернить его, но кто докажет, что он самолично распоряжался расстрелами, гнал на Колыму или в подвалы Лубянки? Он выслушивал мнения и говорил им: делайте так, если считаете нужным. Или: мне это не нравится, но делайте. Они занимались самоедством, и он внимательно, как опытный овчар, следил, чтобы не упало поголовье стада, чтобы оставалось оно здоровым, способным преодолеть не один перевал. Он сам нагонял на них волков, чтоб те убирали хилых и больных, заразных, а потом убивал волков. Он боялся переборщить, и эта боязнь мешала ему спать, зато утром он слышал хвалу себе и заново сортировал стадо на больных и здоровых.
Не так ли Всевышний распоряжался своим стадом?
Сохнущая рука поначалу мерещилась ему карой божьей, но он убедил себя в обратном: слишком часто он сжимал в этой руке плеть и палку ради благих целей; а замахнулся — бей.
Он не случайно вспомнил о Церкви. Никогда не притеснял служителей и зорко оберегал ее владения, не допуская сектантской поросли, и Патриархия платила ему молчаливым послушанием.
Единственный храм он велел разрушить опять-таки при молчаливом согласии патриарха: при всей красоте и легкости своей, он нес масонские символы.
Ни один священник не пострадал от него. А кто попал в общую мясорубку — в семье не без урода. В этот трудный для него час, когда картонные болванчики писают и раскисают от страха, он твердо рассчитывал на понимание. В неровный час идут к сильному соседу.
«Я первым покажу пример коммунистам, что самый лучший друг тот, кто сопротивляется молчаливо», — решил он. Гитлер коварно обманул его, предал. Пусть это послужит ему уроком — не связываться с дьяволистами.
Сталин велел вызвать на дачу своего личного секретаря Поскребышева. Он напоминал ему сурового духовника. Он сам сделал его таковым для собственной отдушины.
— Товарищ Поскребышев, — обратился он к секретарю, прервав долгое хождение по гостиной, — а не встретиться ли нам с владыкой в сей неурочный час?
— Очень правильно, Иосиф Виссарионович, — с готовностью ответил тот, будто именно он битый час уговаривал вождя вызвать патриарха и поговорить с ним по душам.
— Тогда передайте Власику, что товарищ Сталин поедет к владыке в самое ближайшее время.
Поскребышев изумился до глубины души, сделал все возможное, чтобы не открылось его изумление вождю — чего он только не перевидел и не слышал, а такое впервые, — но рыжий глаз уже подкрасился зеленкой.
— Да, товарищ Поскребышев, — нажал голосом вождь, — товарищ Сталин может позволить себе хворать, не покидать этой комнаты, но не уважать божьего кесаря прав у него нету…
Со всеми мерами предосторожности кортеж выехал из ворот ближней дачи и на умеренной скорости двинулся к патриаршей резиденции. И как бы онемели в эту минуту его ближайшие сподвижники, будь они здесь, что первый выезд после отсидки он делал к владыке, минуя Кремль.
Владыка того боле изумился, когда ему сообщили о неурочном визите главы государства.
— Как быть будем? — спросил патриарх у своего духовника при сем сообщении.
— Владыко, не вем, — честно ответил духовник.
— Вот и я не вем, — призадумался патриарх.
— А если святотатство надумал? — спросил духовник.
— Не поехал бы, — разумно рассудил патриарх. — За отпущением грехов, вот как… Как быть будем? — повторил он.
— Так мыслю, владыко, — говорил духовник, сметливый и пытливый книгочей, за что держал его патриарх в непосредственной близости. — Заручиться хочет поддержкой Православной церкви. Боле идти ему не к кому. Грешен зело, гневен, но понятлив. За нами, почитай, Русь-матушка, не за ним.
— Ладно, оставь меня, дай с мыслию собраться. Неловко как, час поздний, и не всякий день такой гость…
Духовник исчез юрко, несмотря на преклонный возраст. Но в гостевые покои не направился, выжидал, заслонившись пилоном.
— Ты чего здесь? — прошипел он при виде послушника, бредущего с ендовой в руках мимо покоев владыки.
— За брусничной водицей послан, — ответствовал послушник без страха, намереваясь идти дальше.
__ Что-то не припомню тебя, — нахмурился духовник.
— Отрок Пармен я, из Чудова монастыря прислан и к трапезной приставлен, к отцу Паисию.
— Скройся! — цыкнул на монашка духовник, заслышав чужие шаги в пустом переходе от трапезной до покоев владыки, и сам порхнул скоро и дальше. Цокающие подковки сапог охраны выбили из него желание узреть гостя, которого втайне считал сатаною.
Послушник, наоборот, остановился бесстрашно и ждал приближения свиты.
В сопровождении митрополита Никодима первыми поднимались двое важных чинов в темных гимнастерках с эмблемой щита и меча на рукавах. Никодим при виде монашка напугался больше, чем самой миссии провожатого.
— Подь сюда! — скомандовал один из чинов негромко, но для Никодима голос прогрохотал в палатах и переходах, больно ударив по голове. — Кто таков?
— Послушник Пармен, за брусничной водицей послан, — почтительно склонил голову монашек.
Митрополит обмер.
Вопросов больше не последовало: главный посетитель входил в переход в белой форменной одежде и военной фуражке. Гость поднимался по ступеням не спеша, как бы раздумывая, остановиться со всеми или увлечь их к покоям владыки.
Монашек оказался совсем не трусливого десятка. Он не замечал ни озабоченности важных чинов, ни обмершего от страха митрополита, спокойно разглядывал пришельца прямо на пути его движения.
Гость остановился. Необычно добрыми стали его глаза.
Сегодня под утро он забылся недолгим беспокойным сном и увидел неожиданно приятеля своего детства Судико. Ему очень редко Снились сны, таких за всю жизнь было два, и каждый из них стал вещим. В третьем его посетил Судико. Сосо пробирался сквозь заросли кизила, палкой раздвигая колючие кусты. Судико налетел сбоку и выхватил палку. «Отдай!» — крикнул Сосо, а приятель со смехом убежал куда-то вверх к развалинам крепостушки и, невидимый, крикнул оттуда: «С палкой и дурак сможет, а ты без палки найди меня!»
Монашек удивительно был похож на Судико. Чистые синие глаза монашка породили улыбку гостя.
— Испейте вот, — протянул он ендову гостю, и тот, как принимают хлеб-соль, принял посудину и сразу обмакнул свои усы в напиток. — Все мы братья и сестры.
— Как ты сказал? — с улыбкой переспросил гость.
— Братья и сестры, — улыбнулся в ответ монашек.
— Правильно, — кивнул гость и повернулся к важным чинам сзади, к митрополиту, умирающему со страха ежесекундно. — Наверное, поздно тревожить владыку, если понесли ему брусничную воду? Не стесняйтесь. Все мы люди.
