Джон Кампфнер - Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи
В июле 1760 года Клайв снова приехал в Англию. Он отчаянно хотел купить себе статус английского джентльмена. Питт, впечатленный упорством этого выбившегося в люди торговца и офицера, превозносил его в парламенте как «генерала от бога»[419]. Он стал известен как Клайв Индийский. Король Георг II во время обсуждения того, куда отправить одного из своих молодых придворных для получения военного образования, воскликнул: «Если он хочет познать искусство войны, пусть едет к Клайву»[420].
После первого неудачного опыта в политике Клайв был твердо намерен обеспечить себе место в парламенте и сохранить его. «Если бы я мог попасть в парламент, я был бы очень рад, но мне больше не нужны проблемы с министрами», — писал он отцу[421]. И призывал его не принимать свою ставку слишком всерьез. Намеренное умаление было более правильным путем к успеху: «Я бы хотел, чтобы ты предпринял что-то, дабы умерить его ожидания, ибо хотя я намереваюсь попасть в парламент и надеюсь обратить на себя некоторое внимание Его Величества, все же ты знаешь, что достоинство любых действий сильно умаляется, когда ими слишком много хвалятся»[422]. Теперь, когда общественный статус Клайва заметно вырос, никто уже не должен был стоять у него на пути, не так ли? В 1761 году он действительно был избран членом парламента, получив одно из двух мест в округе Шрусбери. В том же году он удостоился титула барона Плессийского, хотя и был расстроен тем, что ирландское пэрство — в отличие от английского — не давало права заседать в Палате Лордов[423]. Тем не менее такой депутатский мандат от сельского округа был для него способом улучшить свою репутацию как джентльмена. Пасторальная пышность, охота, рыбалка — этот нувориш жаждал признания со стороны старой аристократии[424].
Клайв был готов оплатить дорогу в парламент и другим людям. Он обеспечил своему брату Уильяму место в Бишопс Касл, помог избраться и прочим своим наперсникам из Ост-Индской компании — например, сэру Генри Стрэчи и Джону Карнаку. Но пока Клайв укреплял свою базу поддержки, его отношения с руководством компании испортились. В 1763 году произошел страшный скандал. Сначала спор касался способов, которыми служащие компании переводили свои деньги на родину, но потом он превратился в личное столкновение между Клайвом и его соперником Лоренсом Саливаном. Поскольку последний тоже был членом парламента, конфликт перенесся в самое сердце Вестминстера. Саливан обрушился с нападками на джагир, ежегодную ренту, получаемую Клайвом, под тем предлогом, что в 1760 году компания сместила с должности Мир Джафара, который эту ренту и выделил. Клайв осудил компанию за неблагодарность и стал защищать доставшуюся ему с таким трудом добычу. Он отчаянно хотел сохранить свой главный (и весьма обильный) источник доходов, а потому согласился не участвовать в делах компании в обмен на признание джагира. Вопрос был вынесен на высший суд компании — орган, в котором мог голосовать любой, кто имел акции на 500 фунтов и более. После сложных юридических препирательств суд разрешил Клайву оставить за собой доход от джагира на десять лет[425]. Саливан же стал распространять слухи, что Клайв и его сторонники «разделили» свои акции, ссудив доли по 500 фунтов друзьям на время судебного заседания, чтобы набрать больше голосов[426].
Клайв еще однажды — и уже в последний раз — побывал в Индии: он служил губернатором Бенгалии в 1765–1767 годах. Хотя внутренняя политика Индии оставалась нестабильной и сохранялись внешние угрозы, компания по-прежнему давала привлекательные возможности для инвестиций. Клайв пользовался инсайдерской информацией, чтобы приумножить свои доходы. В частных письмах отдельным влиятельным людям он немало преувеличивал те суммы, которые Ост-Индская компания должна была собрать в виде налогов в трех провинциях, и преуменьшал трудности, с которыми была связана отправка этих денег в Англию[427]. Вскоре в прессе зазвучали цифры в 4 миллиона фунтов в год. Клайв советовал друзьям и своим собственным агентам покупать акции, предсказывая, что их цена за три года удвоится. Все это привело к спекулятивному буму. Джон Уолш, представитель Клайва в Лондоне, потом признал, что тот «говорил [об акциях Английской Ост-Индской компании] со множеством людей, называя вложения в эти акции очень выгодными, и некоторые из этих людей, как он понимал, вследствие этого приобрели акции»[428]. Сторонники Клайва голосовали вместе со спекулянтами за повышение дивидендов; директора компании потерпели поражение, а Клайв в итоге получил отличную прибавку к годовому доходу от своих акций — 7500 фунтов. Председатель совета директоров компании написал Клайву, что такое поведение «выглядело странным для всех настоящих и прежних владельцев, которые в целом наши друзья»[429]. В 1767 году вмешался парламент: были установлены пределы дивидендов, которые могла выплачивать компания, и это вызвало бурное возмущение акционеров[430]. Протесты богатых людей против государственного вмешательства, даже совершенно обоснованного, идут в Британии уже очень давно.
В том же году Клайв в третий и последний раз вернулся в Британию. Он укрепил позиции компании в Бенгалии и долгосрочные перспективы для правительства. Да и у него самого дела шли отнюдь не плохо. Он подарил королеве Шарлотте бриллианты стоимостью 12 тысяч фунтов, а королю Георгу III — инкрустированные мечи и другие ценные предметы на 20 тысяч[431]. Впрочем, эти дары едва ли были сравнимы с состоянием в миллион фунтов, которое он нажил сам.
Теперь Клайв воспринимал свои достижения более уверенно и поэтому открыто демонстрировал свое богатство. Он привозил из Индии экзотических животных, которые потом жили в домах его новых друзей-аристократов. «Тигр Мальборо», который содержался в Бленхеймском дворце[432], был «украшен чудесными полосками, от кончика носа до самой оконечности хвоста». Дикую кошку, которую Клайв подарил дяде герцога Камберлендского, сопровождал смотритель; «когда он говорит с ней на индийском языке, она слушает любую его команду»[433]. В стремлении Клайва одарять своих друзей и союзников было что-то отчаянное. Но некоторые из его жестов, похоже, были искренними. Он обеспечил щедрое ежегодное довольствие всем своим сестрам, а также старым военным товарищам вроде Стрингера Лоуренса.
Благодаря своему портфелю недвижимости Клайв мог бы посоперничать с любым современным девелопером. Большинство своих домов он оставлял за собой, для личного пользования. Он перемещался между тремя своими поместьями в Уолкоте, Клермонте и Оукли, но бывал и в старом семейном доме в Стайчи-Холл, который сам отреставрировал. В Лондоне он останавливался в своем особняке на Беркли-сквер, фасад которого был спроектирован[434] в модном и роскошном палладианском стиле[435]. Он тщательно взвешивал свои покупки и инновации. Уолкот был выкуплен у члена парламента, переживавшего финансовые трудности, за впечатляющую сумму в 90 тысяч фунтов[436]. Клермонт обошелся в 25 тысяч, но Клайв потратил вчетверо большую сумму, чтобы привести его в порядок. Для оформления садов он нанял знаменитого ландшафтного архитектора Капабилити Брауна. Хотя сам Клайв там фактически не жил[437].
Столь нарочитое бахвальство вызывало критику у многих. Набоб (переделка слова «наваб») стал предметом насмешек — вульгарный торговец, вернувшийся в Англию после своих авантюр. Его к всеобщему веселью воплотил на лондонской сцене сэр Питер Пагода, персонаж пьес Ричарда Тикелла. Но, возможно, самое резкое изображение этого типажа появилось в пьесе Сэмюела Фута «Набоб» (1768), герою которой приходится учиться у официанта бросать кости, чтобы быть принятым за игральными столами в высшем свете[438]. Аудитория неплохо представляла, кто стал прообразом этого героя.
Слухи о масштабах богатства Клайва усиливались. «Годовой регистр»[439] Берка в 1760 году сообщал, что его состояние равняется 1,2 миллиона фунтов в деньгах и драгоценностях, плюс драгоценности на 200 тысяч фунтов, принадлежавшие его жене. Его ежегодный доход оценивался в 40 тысяч фунтов в год (он был одним из богатейших людей в стране), и, кроме того, Клайв имел право на сбор налогов в Бенгалии. Он не предпринимал особых усилий, чтобы помешать публикации этих статей, и не видел смысла отвечать на них. Но со временем раздражение росло.
После выборов 1768 года девятнадцать набобов Клайва снова оказались в парламенте, причем многие представляли там те самые «гнилые местечки», которые он как реформатор, наверное, презирал[440]. В глазах политического класса, впрочем, скандал состоял не в том, как именно эти люди попали в парламент. Коррупция в XVIII веке казалась нормой. Проблемой была откровенность Клайва, его вульгарность, из-за которой вся система приобретала дурную славу. На выборах 1774 года, когда Джону Уолшу удалось купить место в парламенте от города Вустер, общественное возмущение было столь острым, что кто-то даже сжег на улице чучело Клайва. История восхождения Уолша казалась представителям истеблишмента безвкусицей. Уолш, который начал работать на Ост-Индскую компанию в пятнадцать лет, вскоре стал личным секретарем Клайва. По возвращении Уолша в Англию его состояние оценивалось в 150 тысяч фунтов, и оно было неразрывно связано с богатством шефа.
