Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух - Барри Сьюзен

Исследования, проведенные преимущественно в XXI веке, показали, что мозг взрослого человека намного более пластичен, чем считалось ранее, и ученые продолжают открывать новые механизмы нейропластичности[260]. Пусть мозг взрослого не настолько податлив, как мозг ребенка, все больше и больше научных статей поддерживают теорию о пользе обучения даже у пожилых людей, которые страдают от потери зрения и слуха[261]. Однако многие эти исследования ограничиваются результатами клинических тестов – например, сосредотачиваются на том, сколько строк на таблице для проверки зрения может прочитать пациент или как хорошо он различает слова в шумной обстановке. Такие тесты позволяют оценить отдельные навыки, но они не помогают понять, каково это – видеть или слышать совершенно по-новому, или как новые сенсорные возможности влияют на повседневную жизнь. Личный опыт пациента считается «субъективным», «единичным случаем»: в научных кругах такие эпитеты считаются смертельным приговором исследованию.

В результате во многих клинических испытаниях эмоциональная реакция пациента на обучение упоминается только вскользь – однако, чтобы обучение прошло успешно, нам совершенно необходимо принимать во внимание чувства пациента и его отношение к происходящему. Какими бы прекрасными ни были результаты обучения, пациент наверняка откажется от них, если не посчитает их важными и значимыми для своей повседневной жизни или если обучение покажется ему утомительным, скучным и неприятным. Как писала Арлин Ромофф, которая научилась слышать снова с кохлеарными имплантатами, «Конечная цель не в том, чтобы получить превосходный результат в тестовой лаборатории. Цель в поведении, а не в результатах тестов; она в том, чтобы с легкостью функционировать в слышащем мире»[262]. Научиться видеть или слышать в относительно взрослом возрасте – это не просто получить работающие глаза или уши или развить нужный набор навыков. Обретение нового чувства переворачивает весь ваш перцептивный мир. Новые ощущения и навыки должны встроиться в ваш личный взгляд на мир и вашу жизнь в целом.

Лабораторные эксперименты показывают, что изменение нейронных контуров слуховой и зрительной коры и обучение в целом обусловлены выбросом нейромедиаторов в других зонах мозга, в частности в стволе и базальном переднем мозге, что вызывается новизной и ожиданием вознаграждения[263]. Если пациент ждет от обучения положительного опыта, то он сам повышает свою пластичность, высвобождая нейромедиаторы в мозге. Такие исследования поддерживают идею о том, как важно отношение пациента к занятиям. Дочь моей подруги, Кейтлин, родилась с ДЦП. К десяти годам она набрала вес и с трудом ходила на костылях, и физиотерапия ей не помогала. Тогда моя подруга наняла физиотерапевта (по совместительству – личного тренера), который занимался с пациентами дома, и это все изменило. В представлении Кейтлин люди с травмами и инвалидностью должны ходить к физиотерапевту в больницу, а у богатых и знаменитых есть личные тренеры, которые приходят к ним домой. Кейтлин начала усердно заниматься со своим тренером, придерживалась диеты, похудела и смогла начать ходить по полтора километра в день.

Когда С. Б., слепой пациент Грегори и Уоллес, только начал видеть, он испытал счастье и абсолютный восторг[264]. Но этот восторг обернулся отчаянием, когда он понял, что никогда не сможет видеть, как человек, обладающим нормальным зрением. Возможность видеть стала для него тяжелым бременем, и меньше, чем через два года после обретения зрения, он серьезно заболел и умер. В своих воспоминаниях «Человек со звуковым оборудованием» (Wired for Sound) Беверли Байдерман тоже писала о том, какое отчаяние она испытывала в течение нескольких месяцев после получения кохлеарного имплантата[265]. Она не доверяла тому, что слышала, ей не нравились многие звуки, и она совершенно не могла расслабиться. Глубоко разочаровавшись в своей новой жизни, но не имея возможности вернуться к прежней, она потеряла желание жить.

Но Байдерман помогли специальные упражнения. Через полгода после того, как ей установили имплантат, ее клиника запустила программу реабилитации для людей с проблемами слуха. Работая со своим логопедом, Байдерман научилась различать похоже звучащие слова – например, tab, tap и tack. Кроме того, логопед называла ей некоторую тему, а затем по одной озвучивала фразы на эту тему. «Если зажмуриться и хорошо сосредоточиться, – писала Байдерман, – я могла понять ее и успешно повторить целые фразы. После этих занятий я чувствовала себя опустошенной эмоционально и физически, но в то же время испытывала восторг и вдохновение». Она начала расслабляться и наслаждаться тем, что слышит. Она почувствовала некоторый контроль над своими успехами и начала активно вовлекаться в процесс обучения. Ее опыт не уникален: исследователи компании «Адвансд Бионикс» (Advanced Bionics), ведущего производителя кохлеарных имплантатов, сейчас признают важность сенсорного обучения для взрослых. Они предлагают программу под названием SoundSuccess, которая предлагает пользователям прослушать разные фразы и затем пройти тест, чтобы определить, насколько хорошо они их расслышали.

Когда я прошла курс зрительной терапии, чтобы избавиться от косоглазия, я также испытала ощущение личностного роста, как будто я стала сильнее[266]. Я все лучше замечала, как я использую свои глаза, научилась анализировать проблемы и справляться с ними, и больше не считала себя жертвой сенсорного дефекта, который отравлял мне жизнь с самого детства. Люди казались мне добрее, да и весь мир стал менее враждебным – и точно такое же ощущение описала и Байдерман.

Величайший писатель и мыслитель Сэмюэл Джонсон однажды сказал: «Если мы надеемся что-либо выполнить с легкостью, мы должны сперва научиться выполнять это с усердием»[267]. Никогда эта цитата не была так актуальна, как в случае Лиама и Зохры и их историй обретения зрения и слуха. Они смогли научить себя базовым перцептивным навыкам, которые мы обычно обретаем во младенчестве. Поскольку для нас кажется естественным понимать, что именно мы видим и слышим, мы предполагаем, что во младенчестве наше зрение и слух развились спонтанно, – но это серьезное заблуждение. Несмотря на то, что при нормальном созревании глаз большинство из нас обретает хорошую остроту зрения в течение первых шести месяцев жизни, этого недостаточно для того, чтобы распознавать объекты; несмотря на то, что большинство из нас овладели стереоскопическим зрением в течение первых шестнадцати недель жизни, этого недостаточно для того, чтобы понимать трехмерную форму объектов и их окружения. Для всего этого необходимо активное исследование мира и экспериментальный подход – а в детстве мы очень мотивированы исследовать и экспериментировать. Повернув голову и глаза в направлении звука, мы можем начать определять, что же мы услышали. Водя ладошками перед своими глазами, мы учимся узнавать их под разными углами; используя предметы, роняя их на землю, сталкивая их вместе и обходя вокруг них, мы начинаем определять их формы и свойства. Мы лопотали и агукали – и так мы узнали, как звучит наш собственный голос, что позволило нам произнести первые слова. Когда мы начинаем ползать и ходить, мы приходим в движение, что позволяет нам изучать пространственное расположение предметов. Может быть, родители поощряли нас ко всем перечисленным выше действиям и обустраивали для нас соответствующую обстановку, но в целом мы в детстве учили сами себя[268].

Однако когда мы учимся видеть или слышать в подростковом или взрослом возрасте, это происходит уже не так инстинктивно и автоматически[269]. Выйдя из детского возраста, мы костенеем в своих привычках: они помогают нам с минимальными усилиями проживать повседневную жизнь, но они же ограничивают наши возможности для исследований и экспериментов. Чтобы научиться видеть и слышать, Лиам и Зохра должны были отбросить привычные методы действия и бытия и начать учить самих себя, как дети. Им нужно было анализировать, что они могли и не могли сделать, а затем конструировать для себя упражнения, выполнять их и отрабатывать решение все более и более сложных задач. Этот процесс, как описывал Хорост, был «остро сознательным действием», для которого требовалась дисциплина профессионального музыканта или спортсмена[270]. Но как только они овладевали навыком, он становился более автоматическим и требовал от них меньше усилий, что позволяло им расслабиться и воспринять более широкий контекст.