Андрас Рона-Таш - По следам кочевников. Монголия глазами этнографа
Китайские переселенцы, в прошлом довольно многочисленные в долине Селенги, обрабатывали землю иначе. Они сооружали оросительные каналы и при помощи насосов и водяных мельниц гнали воду в арыки, откуда она растекалась по полям. Теперь поливное земледелие совсем исчезло, остались только следы оросительных каналов.
Госхоз представляет собой третий тип сельскохозяйственного предприятия, это современное европейское крупное хозяйство.
На другой день с утра отправляемся на поля госхоза, осматриваем безбрежные нивы зеленеющей пшеницы и любуемся «камнями с картинками» — очевидно, древние тюркские надгробные плиты. Надписей на них нет, но зато хорошо сохранились символические изображения солнца и луны в переплетающемся узоре бегущих оленей[74].
После обеда едем дальше. Машина внезапно тормозит — два журавля не желают уступить нам дорогу. Пернатая чета метнулась несколько в сторону и застыла в ожидании. У самых колес машины лежит журавленок. Когда я беру его в руки, родители своеобразными, но весьма красноречивыми жестами просят оставить детеныша в покое: птицы раскрывают большие крылья серо-стального цвета и двигают ими, касаясь земли. Монголы в таких случаях говорят, что журавль поклоняется богам, и не трогают его. Увидев, что их детеныш снова лежит на земле, родители радостно машут крыльями, как бы приветствуя нас.
Вот и начинаются леса. Ландшафт становится все живописнее. Сосна, береза, ясень поочередно пробегают мимо нас. Смешанные леса, кустарники, море цветов. День клонится к вечеру, когда мы подъезжаем к берегу Селенги. Через реку переправляемся на таком же пароме, как тот, что поразил меня на Мурэне. Устройство его очень остроумно. Состоит он из двух параллельных барж, соединенных бревнами. Посредине на вертикальной оси установлен барабан, к которому привязан длинный канат. С помощью большого деревянного весла паром, закрепленный на берегу выше по течению, ставится под углом к берегу и отталкивается. Течение подхватывает паром, и он сам идет к противоположному берегу, не надо ни грести, ни тянуть. Правда, река увлекает паром вниз, но поставленная под углом баржа идет вдоль протянутого каната. Чтобы вернуть паром обратно, его поворачивают на другую сторону, и он сам возвращается по канату. На пароме можно переправить что угодно: и грузовики, и скот.
Вскоре по обеим сторонам дороги показываются старые оросительные каналы. Видно, китайцы когда-то соорудили здесь густую ирригационную сеть. Главный канал прорыт высоко на склоне параллельно реке: от него отходят другие, меньших размеров, а от них совсем маленькие, по которым вода подавалась на поля. Воду по каналам направляли при помощи мотыги.
Подъезжаем к огороженному лугу. Здесь косят и складывают сено на зиму. На берегу реки — две лодки, выжженные из цельных (стволов. Одна из них по краям окована железом. Поразительно, до чего упорную жизнестойкость проявляют эти примитивные суда, известные человеку с самой глубокой древности и уживающиеся в наши дни с вполне современной техникой!
На опушке хвойного леса перед нами возвышается Хантай, известный курорт в бассейне Селенги. В наше распоряжение предоставляют один из маленьких деревянных коттеджей, оборудованных всем необходимым, и мы тут же ложимся спать.
На следующее утро нас будят солнечные лучи, с трудом пробивающие себе путь сквозь развесистые ветви огромных темно-зеленых сосен. Воздух напоен ароматом смоченной вчерашним дождем хвои. С раннего утра встречаем здесь старых знакомых: на курорте отдыхает семья шахтера из Налайхи, у которого мы раньше побывали в гостях. Нас приглашают поглядеть на игру в кости. Когда-то эта игра служила для развития глазомера при стрельбе из лука. Старики, отдыхающие на курорте, и теперь предпочитают эту игру всем другим. Игроки сидят за небольшим низким столом с чуть наклонной поверхностью. На приподнятом крае укреплена горизонтальная дощечка пальца в три шириной. За столиком ставят доску. На горизонтальную дощечку кладут кости: овечьи мослы различной величины, обращенные разными концами вперед. Одна кость выкрашена в красный цвет. На расстоянии девяти локтей и четырех вершков от стола садятся по два человека из соревнующихся команд (в каждой команде по четыре человека). Сидящие слева поджимают под себя левую ногу и сгибают правую, сидящие справа поджимают правую и сгибают левую. Игроки берут маленькую плоскую палочку, к которой примерно на расстоянии одной трети от конца прикреплена планка. На планку кладут плоскую обточенную круглую или четырехугольную кость, по которой щелкают средним пальцем, стараясь сбить ею как можно больше костей, лежащих на столике. Запасные игроки садятся попарно около стола и тихонько напевают. Если игрок попадает в цель, они повышают голос. Во время настоящих соревнований исполняются еще и «орлиные танцы»[75]. Есть несколько вариантов этой игры в зависимости от формы метаемой плоской кости (круглой или четырехугольной) и тех, которые сбивают, а также от того, каким пальцем делают бросок. Кроме этой старинной игры, в распоряжение отдыхающих предоставляются и современные: пинг-понг, шахматы, волейбол, бильярд. По вечерам отдыхающим аратам, рабочим и служащим показывают кинофильмы. Друзья водят нас по окрестностям, и мы набираем огромные букеты цветов. Показали нам и растение, луковицы которого монголы собирают и употребляют в пищу. Через поля красных и желтых лилий мы подошли к возвышенности, с которой открывается чудесный вид.
Как-то вечером к нам приходят четыре студента: два филолога, медик и ветеринар. Они приехали сюда не отдыхать, а в научную командировку: собирают народные песни, изучают народную медицину и целебные средства шаманов. Студенты с воодушевлением рассказывают о своей работе; приятно их слушать. Настоящие энтузиасты. На следующий день юноши садятся на велосипеды и уезжают; очевидно, для них такой способ передвижения легче верховой езды.
Проводим в этом чудесном уголке два с половиной дня, много беседуем с отдыхающими, приехавшими сюда со всех концов огромной страны. Кара научил ребятишек венгерской песенке «Высоки вы, горные поля», перевел ее на монгольский язык, и детишки стали исполнять ее с большим успехом. Не хватает, чтобы какой-нибудь венгерский музыковед услышал здесь через несколько лет эту песенку и построил на этом основании теорию о родстве между старинными венгерскими и монгольскими песнями!
Нас приветливо встречают на следующем этапе нашего пути — в сомонном центре Булган, но мы не можем удовлетворить просьбы гостеприимных хозяев и остановиться у них: отправляемся дальше, хотим еще в тот же день увидеть стелу с письменами.
В семь часов вечера подъезжаем к развалинам монастыря возле Бурэг-Хантая. Среди руин обнаруживаем три больших бронзовых котла; на одном из них надпись на монгольском языке с загадочной датой изготовления: «Сделан в седьмой год Света мудрости в счастливый день последнего весеннего месяца». «Светом мудрости» называют эру правления маньчжурского императора Сюань-цзуна. Правление императоров, восседавших на китайском троне, разбивалось на эры: император правил в течение одной или нескольких эр, и все они имеют особые девизы. Даты помечались так: указывалась эра правления и год по порядку. Эра «Света мудрости» начинается в 1821 году, значит, ее седьмой год падает на 1827-й. «Счастливый день» приходится на 15 число первого монгольского «белого» месяца, но под этим же названием фигурирует и 15 число любого месяца. Следовательно, дату можно расшифровать так: «Сделано 15 июня 1827 года».
Не задерживаясь у котлов, идем к ближайшей юрте расспросить, не знают ли ее обитатели о стеле с надписями. Вышедший из юрты старый монгол говорит, что ему ничего не известно о камне, но в конце долины, километра за три, живет другой старик, и уж тот наверняка должен об этом знать. Быстро находим и юрту и седого монгола в ней, но он, как в сказке, посылает нас еще дальше, к более древнему старику. Находим и его. Обращаясь к этому старику, называем его «старый господин». Он как бы не замечает знаков почтения и прямо говорит, куда нам ехать. Машина катит вверх и вниз по холмам. Местность вокруг безлюдная. Через некоторое время показывается аил из нескольких юрт.
В аиле работает маслобойка. Женщины доят коров. Местным жителям известна стела, и они дают нам провожатого. На оголенном склоне холма в потайном месте на наклонной плоскости мы видим начертанные кисточкой китайские иероглифы, несколько монгольских слов, более поздний буддийский рисунок и надпись «Ом мани падме хум» тибетскими буквами. Надпись полустерта водой и ветрами; на беду еще темнеет, и мы не можем ее как следует разобрать. Решаем заночевать в аиле и наутро сюда вернуться. Нас размещают в разных юртах. У моего хозяина жена и дочь куда-то уехали; дома остались только он да зять. Он извиняется, что не может меня ничем угостить, кроме холодной баранины. После ужина недолго беседуем, потом я залезаю в свой спальный мешок и тут же засыпаю. Старик спит на кровати. Поздно вечером возвращается дочь и ложится с мужем на войлоке у кровати отца. Накрываются они своей же одеждой. Обитатели юрты встают очень рано, часа в два-три, и уходят к скоту. Около половины шестого мы тоже завтракаем и отправляемся к надписи.
