В. Зырянов - Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени
Особое место в описании собора должны занимать прозвища, которые, надо сказать, выдумывались не без фантазии. Здесь мы вспомним про специфическую речь, которая была неотделимой составляющей общей культуры собраний. Ее синтезировали из нецензурной брани, местами даже перебарщивая с ней, и языка офень – торговцев вразнос. Поэтому прозвища иерархов собора заставляют краснеть, читая исторические документы. Складывается очень справедливое впечатление, что этот антикультурный проект Петра Алексеевича Романова был одной сплошной пьяной оргией. Пьянство меж собой соборяне аллегорически именовали Ивашкой Хмельницким. Разврат же – Еремкой. Обряд анафемы также переименовали: вместо «анафемствовать» говорили «еб*матствовать».
Сам монарх в своей креатуре носил скромный сан протодьякона. Памятуя о любви самодержца к централизации и структурализации, ничуть не странным для нас будет читать подробный устав, регламентировавший порядок функционирования Всешутейшего собора. Устав писался как серьезная государственная бумага, с большой правовой грамотностью и пристрастием. Василий Осипович Ключевский, размышляя над тем, как веселились петровские подданные, пишет, что «еще хуже были увеселения, тоже штатные и непристойные до цинизма. Трудно сказать, что было причиной этого, потребность ли в грязном рассеянии после черной работы или непривычка обдумывать свои поступки. Петр старался облечь свой разгул с сотрудниками в канцелярские формы, сделать его постоянным учреждением».
Скрупулезно описывались чины избрания и поставления папы, порядок рукоположения на тот или иной сан. Определяющей заповедью было пьянство: под строжайший запрет попал трезвый сон. Выбрав своей целью моление Бахусу и прославление Бахуса, собор подчинялся строгой концепции пьянодействия, «служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками». Строгий порядок контролировал одежды пьющих, образ верной молитвы алкоголю, песнопения. В структуру этой маргинальной организации входили даже женщины: Дарья Гавриловна Ржевская до 1717 года была главной в женской иерархии, нося титул «княжны-игуменьи». Ей на смену пришла Анастасия Петровна Голицына. На ступень ниже стояли «архиигуменьи», затем «игуменьи», «диаконисы» и «монахуйни» («монахини»). Жены «служителей Бахуса» также становились участницами пьяных оргий.
Инициация напоминала обряд древней церкви: оглашенного в процессе «крещения» спрашивали издевательски «Пиеши ли?» взамен «Веруеши ли?» Трезвенники же, объявляемые размножающими ереси, лишались возможности посещать кабаки по всей империи. Анафема ждала «мудрствующих еретиков-пьяноборцев». В. О. Ключевский делал по сумме этих образов такой вывод: «Одним словом, это была неприличнейшая пародия церковной иерархии и церковного богослужения, казавшаяся набожным людям пагубой души, как бы вероотступлением, противление коему – путь к венцу мученическому».
Выборы папыО процедуре выбора нового папы хмельного собора позволяют судить два документа: «чин избрания» и «чин в князь-папы постановления [и] в епископы». Организованные в 1718 году выборы псевдопатриарха кощунственным образом пародировали выборы настоящего патриарха. Монахам поручили нести Бахуса, подобно высшему церковному иерарху. Выступление князя-кесаря с речью было поразительно похоже на принятые в Русском Царстве государевы речи по подобным поводам.
Выборы в подражание папскому конклаву носили закрытый характер. Кандидата сажали на кресло для отхожего места, затем проверяли его пол очевидным образом. После чего на латинском языке заявляли: «Pontificalia habet» («Священническое достоинство имеет»). Этот ритуал сформировался из-за слухов о том, что римская церковь в действительности практикует этот странный метод из-за случая с папессой Иоанной, ложь о существовании которой тогда разносили болтуны, греша против исторической правды. После этой процедуры избранного сажали в чан и несли в дом, где его, обнаженного, опускали в наполненный до краев вином и пивом чан. А вокруг чана, надрываясь, пели развратные песни на церковный лад обнаженные бояре и боярыни, время от времени отхлебывая из него.
Рукополагали «папу» так: «Рукополагаю аз, старый пьяный, сего нетрезваго во имя всех пьяниц, во имя всех скляниц, во имя всех зернщиков [зернщик – азартный игрок в кости, в зернь], во имя всех дураков, во имя всех шутов, во имя всех сумозбродов, во имя всех лотров [лотр – разбойник, забулдыга, гуляка], во имя всех водок, во имя всех вин, во имя всех пив, во имя всех медов, во имя всех каразинов [каразин – малиновая водка], во имя всех сулоев [сулой – сусло, квас], во имя всех браг, во имя всех бочек, во имя всех ведр, во имя всех кружек, во имя всех стаканов, во имя всех карт, во имя всех костей, во имя всех бирюлек, во имя всех табаков, во имя всех кабаков – яко жилище отца нашего Бахуса. Аминь». Потом наложили на главу его шапку и пели: «Аксиос!» [по-гречески: «Достоин!»]. Потом оный новопосвященный сел на свой престол – на великую покрытую бочку, и вкушал вина из «Великого орла», и протчим всем подавал. Певцы же в то время пели «Многолетие» кесарю и новопоставленному. И оное окончав, вси распущены в домы свои. Князь-папа же, разоблачаса от своея одежды, пошел в свои покоевы полаты и остался в том доме.
ЗаседанияКазимир Валишевский пишет: «Шутовским кардиналам строго воспрещалось покидать свои ложа до окончания конклава. Прислужникам, приставленным к каждому из них, поручалось их напаивать, побуждать к самым сумасбродным выходкам, непристойным дурачествам, а также, говорят, развязывать им языки и вызывать на откровенность. Царь присутствовал, прислушиваясь и делая заметки в записной книжке».
Увеселительные встречи соборян имели многообразные формы. Так, дворец Франца Лефорта 21 января 1699 года освящали в честь Бахуса. Процессия несла чаши с винами, водкой, медом. Князь-папа имел вместо креста перекрещенные курительные трубки. Комнаты дворца тщательно окуривали табаком.
Святки занимали в общей «работе» Собора не последнее место: москвичи и петербуржцы начала XVIII века не раз имели неудовольствие наблюдать на неделе после Рождества многочисленную компанию – до 200 человек, – размещенную не в одном десятке саней, со свистом проносящуюся по городу и славящую ночь напролет хмельных богов. Первые сани занимал антипатриарх, облаченный по правилам сборища, держащий в руке жезл, увенчанный жестяной митрой. Остальные сани заполнялись битком его свитой, отдавшейся хмелю и едва держащейся в транспорте. Те несчастные, кому пришлось принимать этих сомнительных гостей, обязаны были поить и кормить наглецов за свой счет. Причем в итоге образовывались немалые суммы: пили страшно.
Предметом глумления был и Великий пост. Традиционно организуемая всешутейшей братией покаянная процессия в вывернутых полушубках путешествовала на ослах, волах или же на санях, запряженных свиньями, медведями и козлами. В Вербное воскресенье соборяне потешались над шествием на осляти. Куракин пишет, что после обеда на потешном дворе процессия, состоящая из псевдопатриарха, князя-папы, усаженных на верблюда, отправлялась в набережный сад, где рекой лилось вино. Камер-юнкер Берхгольц же дополнял это описание словами про медведей, свиней, козлов, запряженных в сани, как и во время «покаянной процессии».
Свадьбы следует описывать особо. За историю собора их было две: 6 января 1715 года и 10 сентября 1721 года, Зотова и Бутурлина соответственно. На потеху выворачивали наизнанку традиционный русский свадебный обряд. У того же Берхгольца о свадьбе первого читаем: «Новобрачный и его молодая, лет 60, сидели за столом под прекрасными балдахинами, он с царем и господами кардиналами, она с дамами. Над головою князя-папы висел серебряный Бахус, сидящий верхом на бочке с водкой… После обеда сначала танцевали; потом царь и царица, в сопровождении множества масок, отвели молодых к брачному ложу. Жених в особенности был невообразимо пьян. Брачная комната находилась в широкой и большой деревянной пирамиде, стоящей пред домом Сената. Внутри ее нарочно осветили свечами, а ложе молодых обложили хмелем и обставили кругом бочками, наполненными вином, пивом и водкой. В постели новобрачные, в присутствии царя, должны были еще раз пить водку из сосудов, имевших форму partium genetalium… и притом довольно больших. Затем их оставили одних; но в пирамиде были дыры, в которые можно было видеть, что делали молодые в своем опьянении».
На все это с умеренным укором, а иногда и с одобрением смотрели иностранцы. Так, на Масленице 1699 года иностранный посол не выдержал вида кривляющегося князя-папы Никиты Зотова и покинул богатый обед. Зотов изо всех сил кривил традиционные архиерейские движения. Он благословлял гостей таким образом: последние преклоняли пред ним колена, и проносил над ними скрещенные чубуки, что напоминало архиерейское благословение дикирием и трикирием. Закончив обряд, тот бросился лихо отплясывать.
