Александр Гера - Набат-2
Контрольная стрелка хронометра показывала, что до прибытия самолета оставалось чуть более двадцати минут. В штаб-квартире считали с предельной точностью, на этом строилась любая тактика — точность и беспрекословное исполнение.
Дронов извлек из карманчика рюкзака радиомаяк и запустил его. Пора осмотреться и доложить о себе.
Поляна оказалась искусственным прямоугольником, крышей какого-то подземного хранилища. Она поросла мелкой травой очень ядовитого цвета. Кое-где торчали грибки вытяжных вентиляторов, лючки и люки. Ступая осторожно, Дронов прошел в глубь полянки, и с каждым шагом его одолевало беспокойство. Покрытие оказалось крайне ущербным, частично куски бетона провалились, обнажив арматуру. Из таких дырок тянуло неприятным горчичным запахом. Случайно Дронов обратил внимание на свои сапожки: черный полиэтилен облез до белизны.
— Мать моя женщина, черт бы меня побрал! — ужаснулся Дронов и, не разбирая пути, побежал прочь. — Бинары!
Он попал на заброшенный склад отравляющих веществ, сам того не желая. Он не ошибся. Черт сидел в подземелье.
Когда-то в России засыпали в хранилища больше отравляющих веществ, чем пшеницы. Покупное зерно съедалось быстро, адская морилка хранилась десятилетиями и устойчиво прибавлялась. Одних рук не хватало для уборки урожаев, другие забывали отрывать за подобную осмотрительность. Одни сгорали в битве за урожай, другие к битвам готовились, не дождавшись, уходили на пенсию и получали ее исправно.
Когда-то Россия пол-Европы кормила своим зерном, ее уважали.
Звук реактивных турбин Дронов услышал издалека, но самолет появился неожиданно, как чертик, опередив свой звук и попытки Дронова связаться с Орденом. Перехватчик завис над площадкой с изумрудной зеленью. Пилот развернул клюв перехватчика в сторону Дронова, который отчаянно махал руками, и показал ему большой палец. Дронов замер в ужасе. Свист турбин стихал, амортизаторы шасси оседали, секунды сжимались в томительную паузу, и, как только. никелированные амортизаторы убрались в стаканы шасси, перехватчик, словно подстреленный ястреб, рухнул оземь и почти следом исчез под кровлей.
— Господи, помоги! — пришел в себя, завопил Дронов. Вместе с рухнувшим в преисподнюю самолетом рушились его честолюбивые планы, рушилась лестница восхождения, по которой уже не взойти. Он чувствовал это всеми фибрами души, и в тяжелый час душа обратилась к последнему прибежищу: — Господи!..
Истошным голосом орал снизу пилот и проклинал его неистово и страшно, а тут еще из дыры взметнулось оранжевое пламя.
Сейчас взорвется! — понял Дронов и представил ядовитый сполох. Ноги сами повлекли прочь, и он бежал, не разбирая пути, но не споткнувшись ни разу, до самого склона.
Больше часа, прячась за деревьями, он дожидался взрыва. Его не случилось. Видимо, Всевышний услышал его отчаянный крик, хотя мог оборонить заранее. Не хотел? Не посчитал нужным.
С еще большей осторожностью он добрался до края площадки и только оттуда рискнул крикнуть. Добираться до дыры не рискнул.
— Эй! — позвал он. И сильнее: — Эй!..
Молчание. Значит, бесполезно.
Теперь он вспомнил о мобильной связи и набрал код.
— Перехватчик погиб.
— Мы знаем, — ответил сам магистр. — Ты поступил гадко. Правило погибать и выручать товарища записано нами. Пилот держал^ с нами связь целых полчаса. Знаешь ли ты, каково это — полчаса?
— Он сел на подземное хранилище, я хотел предупредить его, — пытался оправдаться Дронов.
— Кайся! — услышал он последнее слово, и связь прекратилась.
Он неразумно потоптался на месте, посмотрел на небо, на полянку, на дальний склон и вспомнил о том озере, где привиделась ему женщина.
— Да пропади оно все в чертово гузно! — выругался он, посмотрел на безнадежный теперь мобильник в руке и зашвырнул его в болото.
3 — 16
Ноги отказались идти, и Кронид со слезами разглядывал своих неустанных помощников. Истертые в кровь, с ужасными трофическими язвами, они представляли жалкое зрелище. Один, под проливным дождем, не имея возможности отдохнуть по-человечески, он шел и шел, влекомый внутренним голосом.
Куда иду? — вопрошал он, и голос отвечал: ты идешь правильно, туда, где нужен ты и эти бесценные книги.
Если бы не книги… Плотно завернутые в спальный мешок, они весили изрядно. Без них идти было бы легко и отдыхать спокойно, но другого выхода он не видел. На привалах он первым делом заботливо устраивал книги, потом брался за ноги, как мог обихаживал их и только потом думал о желудке. Он понимал: надо отлежаться, хоть чуточку датьн ногам передых, подлечить раны, бессмысленно двигаться черепашьим шагом, добивая себя.
Но где найти приют, если на многие километры ни огонька, ни домашнего звука, хотя бы сухое место найти, лечь и расслабить мускулы. Только о сухом уголке молил он Всевышнего.
Ему повезло. Среди унылого мелколесья он разглядел кряжистый дуб. Патриарх среди жалких осинок, он стоял гордо, как единственный из оставшихся, хранитель древнего наказа.
Ему повезло еще больше, когда он приблизился к дубу. В корнях он разглядел лаз, обследовал его и убедился, что нора глубока и внутри сухо. Не раздумывая он затащил в нору книги и влез сам, блаженно закрыв глаза.
Ничего не хотелось. Ни есть, ни пить, лежать бы вот так в сухости и подремывать, слушая, как в ином мире падают капли и моросит уютный дождь, идти никуда не надо.
Но надо идти. Месить разбитыми опорками грязь, сдерживая нестерпимую боль в ногах, никого не проклиная, смиренно двигаться к цели.
Кронид ощутил в норе присутствие другого существа. Когда глаза привыкли к темноте, он обнаружил у своих ног собаку, которая не зарычала при его появлении, но дружелюбия не проявила, и вторжение Кронида всего лишь насторожило ее.
— Не бойся, — сказал Кронид. — Трудная пора, всем плохо. Чай, поместимся. Еще бы ноги мне восстановить.
Собака поняла его дружелюбный тон и положила голову на лапы, успокоившись.
Целебное масло Кронид использовал еще на лампадку. Пришлось выползать из норы, рвать листья. Нажевав их, он добавил в жвачку подорожник и целебной травки, обложил ею раны. Из рюкзака он добыл последние шерстяные носки и натянул на ноги. Стало совсем хорошо, оставалось просить Всевышнего дать ему покой до утра, чтобы ноги зажили и можно было двигаться дальше.
— Давай поспим, — обратился он к собаке, и та шумно вдохнула воздух, выражая понимание.
Обычно в пути Кронид обматывал ноги портянками, а носки берег для ночлега. Шерстяные носки остались последние, а портянки превратились в истлевшие лохмотья, которые не только надевать, а в руки брать противно.
В норе оказался лежалый мох, видно, уже кто-то ночевал здесь или прятался от непогоды. Устроившись удобнее, Кронид велел себе спать. Спать до тех пор, пока не устанет от сна.
— Слышишь, дружок? — обратился он к собаке. — Утро вечера мудренее.
Пес приподнял голову, будто переваривал слова, потом зевнул и прилег прямо на ноги Кронида, предварительно обнюхав шерстяные носки. Вроде бы запах понравился ему.
Проснулся Кронид от непонятного раздражающего фактора. Не открывая глаз, он думал, что именно мешает ему. Было спокойно, ничто не настораживало, только собаки на ногах не оказалось.
В норе стало чересчур светло.
Выглянув наружу, он зажмурился от неожиданности. Светило яркое солнце, небо очистилось от сырого низкого полога. Сколько он проспал, трудно высчитать сразу, но то, что не лило и светило солнце, это яснее ясного и прекраснее прекрасного.
Не болели ноги, тело просило движений. Стянув шерстяные носки, он не увидел язв.
— Солнце! Солнце! — ликовал он, воздев руки к небу, ощущая босыми ногами тепло земли.
Откуда ни возьмись появилась собака, запрыгала с лаем вокруг него, радуясь вместе с ним.
— Видишь, как оно? — погладил собаку Кронид. — Вернулось солнышко, теперь жить легче будет!
В ярком свете дня отчетливо проступали контуры предметов, видно было далеко и понятно глазу: с возвышения он обнаружил почти рядом озеро и маленький лесок возле и какое-то строение на берегу, а в другой стороне луговину с необычно яркой травой. Глаза упрямо поворачивались к озеру. Там была жизнь.
Наученный горьким опытом, к луговине он не пошел, а сразу устремился к воде. Там пища, там топливо и можно спокойно передохнуть перед броском через горы. Их очертания проступали теперь далеко на западе. Когда они направлялись на север, Пармен сказывал, что большая община старообрядцев и сторонников ведической веры обосновалась в Предуральс, их всегда примут там уважительно.
Оставались четыре галеты. Кронид с легким сердцем разделил нехитрый рацион надвое. Собака одним махом съела свою половину и вожделенно уставилась на оставшиеся две галеты.
