Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля
— Охотно верю! — Я потянулся за ложкой, чтобы положить себе еще паштета. — Мера предосторожности, — пояснил я, — для профилактики самоубийства.
— Я расскажу тебе еще одну историю, которая приходит мне на ум каждый раз, когда я слышу ломаный английский, на котором говорят многие эмигранты. Я вспоминаю одну старую эмигрантку, нищую, больную и беспомощную. Она собиралась покончить с собой и, конечно, привела бы свой замысел в исполнение, но, открывая газ, вспомнила, с каким неимоверным трудом ей давался английский язык и что только пару дней назад она впервые почувствовала, что понемногу начинает его понимать. Ей вдруг стало жалко бросить дело на полпути. Зачатки познаний в английском — вот и все, что у нее теперь было, и за них она уцепилась: мол, не пропадать же им! Так потихоньку и выкарабкалась. С тех пор я всегда вспоминаю о ней, когда заслышу этот невыносимый немецкий акцент: наши эмигранты, как ни старайся, не могут от него избавиться. От него меня тошнит, но он и трогает меня до слез. Смешное спасает от трагического, а трагическое от смешного не спасает. Ты только взгляни на этих несчастных! Вот они выстроились перед тарелками с селедкой, итальянским салатом и ростбифом — такие трогательные, с благодарными лицами, изрядно потрепанные, но все еще полные какого-то жалкого мужества! Они думают, что самое худшее уже миновало! Надо, мол, только как-нибудь перебиться, переголодать. А ведь худшее-то еще впереди!
— Это почему же? — удивился я.
— Сейчас у них еще есть надежда. На возвращение. Они мечтают о нем! Вот вернутся они — и справедливость тут же восторжествует. Они все так считают, даже если сами в этом не сознаются. На надежде все и держится. Но ведь это же иллюзия! На самом-то деле они даже не верят — только надеются. А когда они вернутся в Германию, о них никто и знать не захочет. Даже так называемые «хорошие немцы». Одни будут их ненавидеть открыто, другие — подспудно, чувствуя угрызения совести. Прежняя родина окажется гораздо хуже чужбины, где многое можно было стерпеть в надежде на возвращение и почетный прием, подобающий жертвам режима.
Хирш посмотрел на гостей, выстроившихся вдоль столов.
— Мне их так жалко! — тихо сказал он мне. — Они такие тихие, беспомощные! До того беспомощные, что хочется то плакать от жалости, то кричать от возмущения. Давай-ка уйдем отсюда. Нет сил смотреть — и так каждый раз!
Но уйти нам не удалось. Сперва я приметил венские шницели, которых не видел уже много лет.
— Роберт, — не выдержал я, — ты ведь помнишь первую заповедь «Ланского кодекса»: «Не дай эмоциям испортить твой аппетит. При должном навыке одно не мешает другому». На первый взгляд она цинична, но в ней скрыта глубокая мудрость. Позволь, я попробую шницель.
— Пробуй! Только быстро! — рассмеялся Хирш. — Сюда направляется госпожа Танненбаум.
Послышался шорох юбок — на всех парусах к нам неслась не женщина, а целая каравелла в красном наряде. Госпожа Танненбаум — высокая, полная дама — просто светилась от радушия.
— Господин Хирш! — начала она запыхавшимся голосом. — Господин Зоммер! Пойдемте со мной! Мы разрезаем торт. Тот, что из шоколада. Помогите нам его уничтожить!
Я беспомощно посмотрел на роскошный венский шницель у себя на тарелке. Хирш перехватил мой взгляд.
— Статья десятая «Ланского кодекса», — напомнил он. — «Все блюда сочетаются друг с другом». Стало быть, и венский шницель с шоколадным тортом!
Шоколадный торт был съеден почти моментально. Мне показалось, что после этого Танненбаум заметно повеселел.
— Чем вы сейчас живете, господин Зоммер? — робко поинтересовался он.
Я в двух словах рассказал ему о своей работе у Сильвера.
— Надолго устроились? — спросил Танненбаум.
— Нет. Наверно, еще недели две и закончу.
— В картинах разбираетесь?
— Не настолько, чтобы ими торговать. Так, немножко. А почему вы спрашиваете?
— Я знаю одного человека. Он ищет себе помощника. Что-то вроде того, чем вы сейчас заняты. Без официального разрешения. Как вам и нужно. Дело не срочное. Позвоните мне, когда будет известно, с какого дня вы освободитесь.
Я изумленно уставился на Танненбаума. Вот уже несколько дней я ломал себе голову над тем, что буду делать, когда работа у Сильвера закончится. Работать я мог только нелегально, а найти нелегальную работу было непросто, да и платили за нее гроши.
— Я уже свободен, — заволновался я. — У Сильвера я могу уволиться хоть завтра.
Танненбаум замахал руками:
— Что вы, это не к спеху! Позвоните через неделю — не опоздаете. Мне все равно еще надо поговорить с этим знакомым.
— Я бы очень не хотел упустить этот случай, господин Танненбаум.
— Я тоже, — с улыбкой подхватил он. — Я ведь за вас поручился.
Он поднялся со стула:
— Вы танцуете, господин Зоммер?
— Разве что от печки. А так нет. Я даже и не думал, что такой случай может представиться.
— Мы пригласили пару молодых людей. Знаете, в наше время как-то неловко устраивать веселые вечеринки. Сразу чувствуешь себя виноватым. Но мне все-таки хочется хоть раз устроить настоящий праздник для всей семьи. Особенно для моей дочери Рут. Не ждать же, пока найдется повод, который устроит всех?
— Безусловно. К тому же это ведь у вас своего рода благотворительный вечер. А их во время войны всегда устраивают. В одном Нью-Йорке они бывают пару раз в месяц.
С лица Танненбаума исчезло озабоченное выражение.
— Вы так думаете? Да, может быть. Конечно. Пожалуйста, угощайтесь. Моя жена будет очень рада. И Роза тоже, наша кухарка. В одиннадцать у нас будет ужин. К тому времени как раз поспеет гуляш. Он уже полдня как варится. Два сорта. Рекомендую сегедский!..
— Он пригласил тебя на гуляш? — спросил Хирш.
Я кивнул.
— Его готовят в больших котлах, — объяснил он. — А подают только в узком кругу. Друзьям семейства, кроме того, его выдают с собой в закрытых кастрюльках. Лучший гуляш в Америке, между прочим.
Вдруг он умолк.
— Видишь ту особу, которая набросилась на яблочный штрудель со сливками, словно не ела полгода?
Я посмотрел в указанном направлении.
— Это не какая-нибудь там особа, а необыкновенно красивая девушка, — возмутился я. — Какое удивительное лицо! — Я бросил еще один взгляд в ее сторону. — Что она здесь потеряла на этих поминках? Или у нее есть скрытые изъяны? Лодыжки как у слонихи? Таз обтянут кожей, как барабан?
— Ничего подобного. Подожди, пока она встанет. Она само совершенство. Лодыжки газели. Колени Дианы. Груди словно из мрамора. Любое избитое клише к ней подходит. На ногах ни намека на мозоли!
Я удивленно взглянул на Роберта. К таким дифирамбам из его уст я не привык.
— Что ты так уставился? Да, я точно знаю. Ну и в довершение всех клише: ее зовут Кармен.
— Ну и? — нетерпеливо спросил я. — Что с ней не так?
— Она глупа! Это прелестное создание полная дура! Не просто глупа, а феноменально глупа! Поглощение яблочного штруделя для нее уже выдающееся достижение разума — после такого умственного напряжения ей надо бы прилечь отдохнуть.
— Жалко, — огорчился я.
— Напротив! — возразил Хирш. — Это удивительно.
— Почему?
— Потому, что это так необычно.
— Статуя еще глупее.
— Статуя молчит. А эта разговаривает.
— О чем, Роберт? И откуда ты ее знаешь?
— Еще по Франции. Однажды я вытащил ее из западни. Ей нужно было срочно исчезнуть. Я решил увезти ее с собой. Приехал на автомобиле с дипломатическим номером. И тут ей втемяшилось, что сперва обязательно надо принять ванну и переодеться. Потом она битый час упаковывала свои платья. А в это время с минуты на минуту могли появиться гестаповцы. Я бы не удивился, если бы она собралась еще и к парикмахеру. По счастью, парикмахерских поблизости не было. Зато ей непременно надо было позавтракать. Она считала, что уходить из дома без завтрака — плохая примета. Я был готов запустить круассанами прямо в ее нежные щечки. Она все-таки позавтракала. Остатки круассанов и мармелада она тоже решила упаковать в дорогу. Меня уже била нервная дрожь. После этого она наконец неспешно погрузилась в машину и мы уехали. За четверть часа до появления гестаповского патруля.
— Это уже не просто глупость, — уважительно отметил я. — Это божий дар! Волшебный покров блаженного неведения!
Хирш кивнул.
— Позднее мне не раз доводилось о ней слышать. Она, как прекрасный парусник, лениво проходила через все опасности, словно между Сциллой и Харибдой. С ней случались самые невероятные вещи. Но каждый раз она выходила сухой из воды. Ее неописуемая непосредственность обезоруживала даже убийц. Ее даже ни разу не изнасиловали. Она, естественно, прибыла сюда самым последним самолетом из Лиссабона.
— Чем она сейчас занимается?
— С везучестью священной коровы она сразу получила место. В качестве манекенщицы. Она его не искала — это было бы ей чересчур утомительно. Ей его предложили!
