Полимат. История универсальных людей от Леонардо да Винчи до Сьюзен Сонтаг - Питер Бёрк
Британские естествоиспытатели
В Британии Викторианская эпоха тоже была временем разносторонних ученых-естествоиспытателей, которые внесли свой вклад в несколько дисциплин и сочетали естественно-научную культуру с литературной деятельностью.
Чарльз Дарвин, например, был, помимо прочего, викторианским писателем. Его отец хотел, чтобы он стал врачом, и отправил сына в Эдинбург, но Чарльз понял, что ненавидит анатомию. Он отправился в Кембридж, чтобы учиться на священника, но открыл для себя естествознание. Дарвин был почитателем Александра фон Гумбольдта и признавался: «Весь мой жизненный путь обусловлен тем, что в молодости я читал и перечитывал его „Рассказ о путешествиях в равноденственные регионы Нового Света в 1799–1804 годах“»[432]. Как и экспедиция Гумбольдта в Латинскую Америку, продолжительное плавание на корабле «Бигль» (1831–1836) изменило жизнь Дарвина. Во время путешествий «казалось, что его интересовало все – люди, места, животные, растения, климат, строение горных пород, политика, туземные племена»[433]. Впоследствии Дарвин опубликовал шесть книг по ботанике, три по геологии, а также книгу «О выражении эмоций у животных и человека» (The Expression of the Emotions in Man and Animals, 1859).
Прославившую Дарвина книгу «Происхождение видов путем естественного отбора» (On the Origin of Species by Means of Natural Selection, 1859) можно анализировать (что и делалось) как литературное произведение, представляющее теорию в форме повествования, которое подкреплялось и оживлялось примерами, точно подмеченными и ярко описанными[434]. Многие изложенные в этой книге идеи родились благодаря широкому кругу чтения ее автора, являя пример того, как полимат может внести вклад в ту или иную науку, заимствуя идеи у смежной дисциплины и адаптируя их к новой ситуации. «Начала геологии» (Principles of Geology, 1830–1833) Чарльза Лайеля, друга Дарвина, заставили последнего задуматься об эволюции видов как о чрезвычайно протяженном процессе, а «Опыт о законе народонаселения» (An Essay on the Principle of Population, 1798) Томаса Мальтуса подсказал ему идею о борьбе за существование[435].
Томас Генри Гексли, более всего известный своими публичными выступлениями в защиту Дарвина, был еще одним из полиматов, однажды возблагодарившим богов за присущее ему «разнообразие вкусов». Он говорил: «Если бы у меня было столько же жизней, сколько у кошки, я бы не оставил неисследованным ни один уголок». Подобно Дарвину, Гексли изучал медицину, но не получил научную степень. Как и у Дарвина, его жизнь изменилась благодаря научной экспедиции, в его случае – плаванию к Торресову проливу и берегам Австралии в 1846–1850 годах на британском корабле «Раттлснейк». Гексли заинтересовался зоологией и занялся изучением актиний, медуз и морских ежей. По возвращении в Британию он читал лекции по геологии в Горной школе в Лондоне. Интерес к геологии и эволюции привел его к палеонтологии, изучению динозавров и черепа неандертальца. После знакомства с Гербертом Спенсером Гексли вошел в круг авторов The Westminster Review и стал регулярно писать для этого журнала, открыв в себе талант к живой и доступной популяризации. Он также читал публичные лекции по самым разным вопросам, включая знаменитую лекцию «О куске мела», с которой выступил перед рабочими Нориджа в 1868 году. Собрание очерков и лекций Гексли насчитывает девять томов; в него вошла дискуссия с Мэтью Арнольдом о месте литературы и естествознания в образовании[436].
Еще один разносторонний ученый, Фрэнсис Гальтон, теперь известен – а лучше сказать, печально знаменит – своими выступлениями в защиту евгеники. Он тоже начинал карьеру как исследователь-путешественник: изучал Средний Восток и области Юго-Западной Африки, которые до той поры были неизвестны европейцам. Гальтон опубликовал книгу об искусстве путешествовать. Будучи кузеном Чарльза Дарвина, он особенно интересовался вопросами наследственности, изучая ее как у людей, так и у гороха. Гальтон также занимался математикой, статистикой, физической антропологией (основал антропометрическую лабораторию), психологическими экспериментами, особенно тестами на интеллект и визуальную память, и метеорологией (открыл антициклон и дал ему название). Он также классифицировал отпечатки пальцев, основываясь на работе Уильяма Джеймса Гершеля, сына полимата Джона Гершеля[437].
Уильям Генри Фокс Тальбот – яркий пример разносторонней личности, которую сейчас знают только благодаря достижениям в одной сфере, а именно фотографии. Но даже если бы он не изобрел фотоаппарат и не написал о фотографии в своей книге «Кисть натуры» (The pencil of nature, 1844), то все равно вошел бы в историю как полимат Викторианской эпохи. Он был признанным математиком – в его честь названа кривая Тальбота. После знакомства с Джоном Гершелем он занялся оптикой и сформулировал закон Тальбота. Работая со спектроскопом, он перешел от оптики к химии, продемонстрировав, что можно идентифицировать различные вещества по их спектру. Исследования вопросов оптики и химии объединились в сфере фотографии, но интересы Тальбота были еще шире. В ботанике он выделил два новых вида растений. Опубликовал три работы по астрономии и несколько – по теории чисел. Тальбот также писал об этимологии и был одним из первых, кому удалось расшифровать ассирийские клинописные тексты. Рассуждая как естествоиспытатель, он предложил своего рода эксперимент для проверки правильности перевода этих текстов, в ходе которого несколько ученых переводили вновь открытые надписи независимо друг от друга (к счастью, их версии не сильно различались). Тальбот также был членом парламента, а в число его произведений входят «Размышления об умеренной реформе в палате общин» (Thoughts on Moderate Reform in the House of Commons)[438].
К новому кризису
По мере того как количество информации в описываемый период постепенно возрастало, идея и практика разделения интеллектуального труда становились все более актуальными. Начиная с середины XVIII века специализация, в том числе специализация знаний, стала предметом публичного обсуждения. В 1748 году Дени Дидро уже говорил о развитии специализации в хирургии и предсказал (верно) аналогичную тенденцию во всей медицине[439].
Ремарки Адама Смита об интеллектуальной деятельности в его лекциях по праву (1763) предвосхищают знаменитую дискуссию о разделении труда в «Богатстве народов» (The Wealth of Nations, 1776): Смит отмечает, что философия (имеется в виду то, что мы называем наукой) «становится отдельной профессией, которая с течением времени, как и все остальные, разделяется на различные области» или на «большое число отраслей, каждая из которых дает работу определенной группе или классу философов». Кто-то может увидеть в словах Смита сарказм, но он продолжает: «По мере того как каждый становится все более сведущим в своей области, все больше работы делается для целого, в результате чего значительно возрастает объем научных знаний»[440].
В своих работах 1785 года Иммануил Кант соглашался со Смитом как в вопросе о разделении труда в целом, так и в плане философии, особенно в отношении разделения эмпирического и рационалистического подходов. Согласно Канту, следовало подумать, «не требуются ли для чистой философии во всех ее частях отдельные люди и не будет ли лучше для науки в целом, если те, кто в угоду вкусам публики привыкли продавать эмпирическое вместе с рациональным, смешивая их в неведомых даже им самим пропорциях, будут предупреждены об опасности делать одновременно два дела, которые сильно различаются по способам своего выполнения и каждое из которых, возможно, требует особого таланта, в то время как попытки сочетать их в одном человеке порождают лишь шарлатанов»[441].
В Англии Чарльз Бэббидж, несмотря на широту собственных интересов, приветствовал то, что он называл разделением «умственного труда»[442]. Главной темой в теории общественного развития Герберта Спенсера была тенденция к специализации, или «дифференциации», которая, по его мнению, способствовала прогрессу, или социальной «эволюции»[443]. Другие английские ученые были настроены не столь оптимистично. Особенно красноречив был Уильям Уэвелл, отмечавший «усиливающуюся тягу к разъединению и расчленению» в научной среде. «Математики отворачиваются от химиков, химики – от естествоиспытателей; математики, предоставленные самим себе, делятся на чистых математиков и прикладных математиков, которые вскоре тоже расстаются» и т. д.[444] Используя политическую метафору, которая с тех пор звучала не раз, Уэвелл выражал опасение, что общность, называемая им содружеством наук, может распасться, как распадаются
