Владимир Эфроимсон - Генетика этики и эстетики
Уводя начало развития эстетической восприимчивости в палеонтологические глубины, мы тем самым признаем, что искусство лишь в малой мере сводимо к эмоционально насыщенной, впечатляющей форме познания. Однако тезис, что искусство в значительной мере воспринимается подсознательно, может показаться еретичным, и, пожалуй, стоит подкрепить его некоторыми ссылками. По определению Канта, «прекрасно то, что нравится независимо от смысла», а по Пушкину, «поэзия должна быть, прости Господи, немного глуповатой». Л. Н. Толстой упоминает, как, поправляя этюд ученика, Брюллов в нескольких местах чуть тронул его, и плохой, мертвый этюд вдруг ожил. «Вот, чуть-чуть тронули, и все изменилось», — сказал один из учеников. «Искусство начинается там, где начинается "чутьчуть"»,— ответил Брюллов. По идее формалистов, цель художественной формы — это «почувствовать вещь», «сделать камень каменным», а В. Вундт (1914) прямо сказал: «Ближайшие причины художественного эффекта скрыты в подсознательном». Но если так думают величайшие философы прошлого, поэты, писатели, художники, то эволюционист-генетик может напомнить о том, что не только неандертальцы или примитивные народы на заре человечества умели создавать прекрасное; шимпанзе, как будет показано далее, очень хорошо подбирает краски своих веерных или параллельных композиций; не в расчете на человеческое ухо стал прекрасно петь соловей, а не в расчете на человеческий глаз в ходе эволюции создались чарующие окраски цветов и птиц. Но рациональному пониманию красоты положены какие-то рамки: очень значительная часть остается постижимой лишь чувством, а не разумом, не «лобными долями».
8.2. Эволюционное происхождение некоторых эмоций отвращения
Представление об эволюционно-генетическом происхождении нашей восприимчивости к красоте может показаться «с порога» еще более недопустимым, чем представление об эволюционном происхождении биологических основ взаимного альтруизма.
Поэтому мы вынуждены начать свой анализ с рассмотрения эволюционного происхождения эмоций, связанных не с эстетическим наслаждением, а, наоборот, с чувством отвращения.
Пожалуй, ничто не вызывает столь сильного отвращения у человека, как фекалии, в особенности человеческие, и падаль. Какая же форма естественного отбора могла породить это отвращение к фекалиям? По-видимому, налицо не менее двух разных типов отбора: отбор, вызванный паразитическими червями, и, вероятно позднее, — отбор, вызванный кишечными инфекциями.
Очень многие виды червей, эволюционируя в направлении почти .полной неспособности к непаразитической жизни и размножению, превратились в «мешки, набитые яйцами», прошли отбор также и в направлении полной зависимости от существования хозяина. В ходе эволюции, может быть, в результате отбора на относительную безвредность паразита, создались своеобразные барьеры для его размножения. Например, для многих паразитических червей характерна смена хозяев, а для некоторых (например, аскарид), образующих астрономическое количество яиц, характерна приостановка развития их яиц в кишечнике хозяина, необходимость выхода с фекалиями наружу и прохождение определенной стадии развития в фекалиях, но вне организма, после чего только и развивается способность к заражению при заглатывании человеком извне. Одиночная аскарида в кишечнике относительно мало опасна; но человек, благодаря антигигиеническому контакту с человеческими же фекалиями (своими или чужими) заглотивший извне хотя бы тысячную долю выделенных им яиц, обрекается на тяжелый аскаридоз, на истощение, зачастую приводившее к гибели. Едва ли поэтому можно сомневаться в интенсивности отбора на отвращение к фекалиям человека, который шел тысячи поколений и закрепился в форме человеческой эмоции. Этот отбор в дальнейшем усиливался и той опасностью, которую представляли фекалии людей в силу существования ряда только человеку свойственных возбудителей кишечных инфекций, например возбудителей дизентерии, брюшного тифа, холеры.
Насколько интенсивно действовал отбор на отвращение к фекалиям? В тропических странах и субтропиках даже в настоящее время сотни миллионов людей поражены анкилостомозом: стенки кишечника заражены массой червей. Эта изнуряющая, вызывающая малокровие и резкое снижение трудоспособности болезнь распространена всюду, где зараженные яйцами анкилостом фекалии человека валяются близ жилища. Из этих яиц вылупляются личинки, проникающие сквозь кожу. С фекалиями человека связано и распространение шистозомиаза — пожалуй, столь же массовой и распространенной болезни.
Вероятно, запрет употребления свинины, наложенный на магометан и иудеев, т. е. отвращение кодифицированное, связан с той опасностью, которую может представлять свиное мясо, зараженное глистами.
Отвращение к падали и ее запаху у человека выражено не менее, чем отвращение к фекалиям. Это отвращение характерно именно для человека и не разделяется ни хищными птицами, ни многими четвероногими хищниками, которые постоянно питаются падалью. Но дело в том, что эти животные устойчивы к часто развивающемуся в падали токсину ботулизма типа А. Эта устойчивость отсутствует у человека: он происходит от растительноядных приматов, которым почти не приходилось соприкасаться с этим токсином. Хотя в дальнейшем австралопитеки, синантропы и даже неандертальцы пожирают сырое мясо, но, вероятно, они, живя ордами, пожирали мясо жертвы сразу или не давали ему сгнить; позднее же пищу стали варить или жарить на огне, и отбор на устойчивость к ботулизму был, вероятно, не очень интенсивным, вызывая вымирание только тех, кто, голодая, не мог удержаться от пожирания гнили и падали, и закрепляя у уцелевших почти непреодолимое отвращение к ее запаху.
В связи с этим упомянем об отвращении, которое во все времена люди испытывали к мышам и крысам, почти никогда не нападавшим на человека. Отвращение к ним едва ли специально воспитывается, оно скорее инстинктивно и, разумеется, преодолимо. Резко контрастируя с той любовью, которой окружены котята, щенята, кошки, собаки, это отвращение может показаться чистейшим предрассудком. В действительности же и крысы, и мыши служили источником опаснейших инфекций, прежде всего чумной и сальмонеллезной, немалую опасность представляла обессиливающая на пару месяцев туляремия. Поэтому на протяжении всей истории человечества, вероятно, шел непрерывный отбор на усиление реакции отвращения к этим неопознанным, но постоянным источникам инфекции.
Почти всеобщее отвращение вызывает резкий запах звериного или даже человеческого тела. Но тот, кто обладал недостаточной восприимчивостью к этим запахам, становился добычей хищника и плохим охотником; он давал учуять себя за километры и потенциальному врагу, и потенциальной жертве. Это обстоятельство не сразу бросается в глаза жителям городов. Но надо мысленно перенестись в субтропические или тропические леса и степи, и вопрос становится ясным. Глазом увидеть и ухом услышать можно гораздо меньше, чем учуять носом. Недаром у многих животных обоняние на несколько порядков острее, чем у человека.
8.3. Некоторые эмоции, вызываемые цветом и симметрией
Если хищники необычайно остро распознают движущиеся предметы, то зрение приматов специализировано на распознавание самых слабых различий в форме и строении. В поисках пищи важно распознавание цвета, и в отличии от хищных плотоядных у приматов развилось хорошее цветовое зрение.
Д. Моррис в книге под названием «Биология искусства» (Morris D., 1962), посвященной картинам, нарисованным обезьянами, пришел к некоторым небезынтересным выводам. Были получены рисунки и картины от двадцати трех шимпанзе, двух горилл, трех орангутангов и четырех капуцинов. Обезьянам предоставлялся столик с листом бумаги, набор различных красок и кистей, и они могли делать, что им вздумается. Несмотря на значительные различия в степени приверженности к «выделыванию» рисунков, в большинстве случаев они обрабатывали бумагу красками довольно усердно и очень продуктивно, «выдавая» по нескольку картин за часовой сеанс. Любопытно, что все попытки побудить обезьян к имитации чужих рисунков оказались безуспешными. Однако, не получая никакого вознаграждения за свои произведения, обезьяны занимались своими картинами чрезвычайно интенсивно, в особенности два шимпанзе (один из них, Конго, научился даже рисовать серии правильных овалов). При этом они предпочитали изготовление рисунков пище и озлоблялись, если им начинали мешать, так что автор назвал эту их направленную активность «самовознаграждающей», или «активностью ради самой активности», дающей выход избыточной энергии. (К такого рода деятельности относится игра, удовлетворение любознательности, самовыражение.) При этом у обезьян, находящихся в неволе и тем самым избавленных от добывания пищи, наблюдается ритмическое повторение самовознаграждающей деятельности. Эта ритмика у шимпанзе периодически меняется и постепенно совершенствуется, что в особенности наблюдается при создании цветных картин.
