Анатолий Ромов - Перед выходом в рейс
— Отдел информации слушает.
— Простите, вы не подскажете, Гаева Вера Сергеевна вышла на работу?
— Я Гаева, а с кем я говорю?
— Вера Сергеевна, с вами говорит капитан милиции Тауров из ОБХСС. Хотелось бы кое-что у вас узнать. Вы будете сейчас на месте?
— Буду, но… Если не секрет, что именно вас интересует?
— Это не секрет, но лучше я объясню, когда подъеду, хорошо? Я буду через полчаса, вы подождете?
— Подожду, конечно.
Все еще хороша
После звонка Таурова она положила трубку и посмотрела на вошедшую в кабинет с грудой проспектов пожилую приземистую Кочиеву. Надо попросить Валентину Андреевну оставить их с Тауровым одних. Лучше, если они будут сейчас одни. Все получилось так, как она и предполагала. Милиция на нее вышла. Любимый тоже сказал, что милиция ее найдет, но дело не в этом. А в чем же? В том, что теперь она может снова называть его так: Любимый. Как хорошо, что позавчера, в этот ужасный день, ужасный, страшный, она решилась позвонить. Правда, до Него она не дозвонилась, но дозвонилась до Алексея. Алексей приехал, и она все ему рассказала. Все до конца. Алексей обещал передать, и Любимый приехал — этой ночью, вот этой, только что закончившейся. И этой же ночью она повторила Ему все снова. Любимый вышел из себя, накричал на нее, даже ударил, но она была счастлива. Счастлива, потому что именно в тот момент увидела: Он ее еще любит. Любит. Потом Он успокоился, попросил заварить кофе и долго сидел, по своей привычке поворачивая чашку двумя пальцами, указательным и средним. Она вдруг поняла, что в ней опять ожил страх перед Ним, но подумала: пусть лучше страх, чем ощущение брошенности, ненужности. Потом… Потом своим обычным и ровным голосом Любимый сказал, как она должна вести себя с милицией. От точки до точки, до последнего слова. Позже своим женским чутьем она поняла — это единственный выход. Единственный. И поняла еще одно: сама она никогда бы до этого не додумалась. Усевшись за стол, Кочиева вопросительно посмотрела на нее, она в ответ улыбнулась:
— Валентина Андреевна… Я хотела…
— Да, Верочка? Ну, говори, говори. Что-нибудь нужно? Что ты молчишь?
— Понимаете, ко мне сейчас должен зайти один человек…
Кочиева укоризненно вздохнула, сложила проспекты:
— Зачем столько предисловий? Я давно собиралась в буфет, могу и тебе занять очередь, придешь?
Если бы только Кочиева знала о ее заботах.
— Нет, спасибо, обедайте без меня.
— Все понимаю, можешь мне не объяснять.
После ухода Кочиевой она встала, подошла к зеркалу. Глубоко вздохнула, расслабилась. Спокойней. Еще спокойней. Вот так. Морщинки разгладились, лицо выглядит немного усталым. Хорошо, ведь она как раз этого и добивалась. Нарочно пришла сегодня на работу почти без грима, в глухом, под горло, свитере и длинной юбке. Если она всерьез хочет воздействовать на этого Таурова, не нужно ничего резкого, ни во внешности, ни в словах. Мягкость, спокойствие, ровность. Что же лучше — не мудрствуя лукаво, поговорить с Тауровым обо всем здесь? Или пригласить домой? Домой лучше, но домой он может не пойти, милиционеры обычно очень осторожны. Обычно. Но если она ему понравится? Очень понравится, действительно о-чень? Ведь такое вполне может случиться? Жаль, она так и не смогла выяснить, женат Тауров или нет. Никто на заводе этого не знает. Если бы она узнала, то уже сейчас, заранее, могла бы решить, как себя с ним вести. Ничего, она что-нибудь придумает. Придумает, конечно. Главное действовать, как подсказал Любимый: ничего не говорить до конца, одни намеки. Горько улыбнулась сама себе. Хорошо, намеки так намеки, это она сумеет. Вера, Верочка, Верунчик. Тебе сейчас тяжело, больно, но ты все еще хороша. Хороша.
Вера Сергеевна Гаева
Тауров постучал в дверь с табличкой: «Отдел технической информации». Услышал «да, да», открыл. Навстречу поднялась, как он понял, Гаева — и он несколько опешил. Конечно, он предполагал, что может увидеть интересную женщину, но никак не думал, что Гаева окажется такой… Он даже не смог подобрать слова — какой. Внешность Гаевой показалась ему какой-то особенной, хотя в ней не было ничего вызывающего. Она была спокойной, неброской, будто эта женщина изо всех сил пыталась спрятать, скрыть себя и свою привлекательность.
— Разрешите? Вера Сергеевна Гаева?
Темно-синий свитер подчеркивает чистоту линий. Нежный подбородок с ямочкой, пухлые губы, необычно закругленный маленький нос. Большие серые глаза. Улыбнулась:
— Да, это я, а вы… Тауров?
— Тауров, совершенно верно. Разрешите?
— Конечно. Присаживайтесь. Я не знаю, как вас по имени-отчеству.
— Вячеслав Петрович.
— Присаживайтесь, Вячеслав Петрович. Вот сюда.
Усевшись на стул, Тауров продолжал незаметно рассматривать Гаеву. Удивительно, если сравнить с уже знакомой ему фотографией в личном деле. Там была просто смазливая девчонка, здесь же — спокойная, уверенная в себе женщина. И ведь вполне может быть, это та самая, которую он всю жизнь хотел встретить… На вид не больше двадцати трех, хотя он отлично знает, что по паспорту ей двадцать семь.
Улыбнулась неловко, ему показалось — эта улыбка означала то ли вызов, то ли какую-то скрытую боль.
— Вы, конечно, получили…
Замолчала. Ясно, записку написала она, и все-таки он должен уточнить, что она имеет в виду.
— Получил — смотря что?
— Ну… — Она по-прежнему не смотрит в его сторону. — Вы ведь знаете. Или… — Повернулась, в глазах что-то вроде надежды. — Или вы не получили? Записку?
— Если вы имеете в виду это… — Достал из кармана бумажку, развернул, не показывая. — Вот этот листок. Узнаете?
— Вы… не хотите мне это показать?
— Пожалуйста, я покажу вам эту записку, но только в одном случае — если это писали вы. — Он все еще не переворачивал бумажку. — Вы могли бы повторить, что здесь написано?
— Я написала явную глупость. Якобы…
— Да, «якобы»?
— Якобы в форпике «Петропавловска-Камчатского» вы можете найти золото.
— Значит, это не так?
— Золото здесь ни при чем… Вячеслав Петрович, я не хотела бы продолжать разговор именно в этой комнате. Скоро придет моя сослуживица, и … Поймите меня правильно, я бы не хотела, чтобы на заводе узнали о записке.
— Понимаю. Не беспокойтесь, о записке никто не узнает, обещаю вам. Но у меня все-таки есть вопросы.
— Пожалуйста, я отвечу на любые вопросы. Но прошу, только не здесь. Пожалуйста. Может вот-вот войти Валентина Андреевна. Давайте не здесь. Я вас очень прошу. Очень. Видите ли, я живу одна, вы могли бы просто зайти вечером ко мне? На полчаса, на чашку кофе? Ну… Поймите меня правильно. Я все-таки хочу объяснить историю с этой дурацкой запиской. Если, конечно, вам это удобно?
— Вера Сергеевна, я просто обязан поговорить с вами об этом. Говорите, куда и когда, и я подойду.
— Я живу на Луговой улице. Луговая, двадцать три, квартира двадцать один. Запишите на всякий случай телефон. Я буду вас ждать, ну, скажем, часов в восемь? Вас устроит?
— Очень устроит. В восемь я у вас.
Краска «КО»
Выйдя из отдела информации, Тауров уже знал: чтобы рассеять наконец все сомнения с ремонтом питьевых танков на «Петропавловске-Камчатском», ему надо поговорить с Горбуновым из трубопроводного цеха еще раз. И все. Впрочем, достаточно будет задать пару вопросов любому из тех, кто имел отношение к ремонту, например, производственному мастеру, посреднику или строителю, и по их ответам он просто обязан понять, чисто или нечисто с этим форпиком. И тогда разговоры с людьми можно будет оставить и поработать с документами. Документы не соврут, это уж точно. Что же касается опущенной ему в карман записки и «личного»… Выяснить все это будет легче именно накоротке, за чашкой кофе, дома у Гаевой.
В стоящем на отшибе на заводской территории трубопроводном цехе Горбунова не оказалось, хотя Тауров обошел все работающие здесь бригады. Сторонясь от разлетающихся веером искр сварки, под лязг двигающихся под потолком мостовых кранов прошел в комнатушку, которую все называли дежуркой. Здесь, усевшись на табуретки, спорили о чем-то сменный мастер Лытков и инженер отдела снабжения Болышев. Одетый в добротную куртку осанистый Болышев криво усмехался. Было ясно — у него всегда есть свое мнение и он будет стоять на нем непоколебимо. Тауров хорошо знал и недавно работавшего Лыткова, и Болышева, считавшегося на заводе старожилом. Прервал их спор:
— Прошу прощения, не видели Горбунова?
— По расписанию Горбунов вроде на «Кондопоге», — сказал Болышев. — В первом доке. Вычеслав Петрович, хотите, вместе поищем. Мне он тоже нужен.
Выйдя из цеха, они с Болышевым двинулись вдоль причалов. На вид Болышеву было под пятьдесят. По причалам он шел легко, ловко переступая через натянутые, швартовы. Пройдя немного, заметил:
