Владимир Обручев - От Кяхты до Кульджи. Путешествие в Центральную Азию и Китай
Своеобразен Гостиный двор Кяхты. В его крытых помещениях вскрывали и проверяли цыбики (тюки) чаев, прибывших из Китая, как байховых, так и кирпичных. Последние представляют толстые плитки, спрессованные из мелочи и отсевков байхового чая; они шли в большом количестве в Сибирь, где крестьяне и туземные народности (буряты, якуты, тунгусы и др.) предпочитали его байховому. После осмотра и сортировки цыбики зашивались на дворе в сырые бычачьи шкуры, шерстью внутрь, чтобы предохранить чай от подмочки на далеком пути через Сибирь.
Благополучию Кяхты сильный удар нанесла постройка Сибирской жел. дороги. Когда она была закончена, чай из Южного Китая повезли на пароходах во Владивосток и оттуда по жел. дороге через Сибирь. Его перестали возить через Монголию, и Кяхта начала хиреть. Торговля с Монголией также падала изза конкуренции китайцев и японцев, привозивших более дешевые товары. Ко времени революции большинство старых кяхтинских купцов умерло, их дети частью выселились, фирмы закрывались, Кяхта пустела. Прежде времена затишья в делах постоянно сменялись временами оживления, когда прибывали караваны с чаем, везде суетились, хлопотали, во всех дворах стояли монгольские двуколки, стояли и лежали верблюды, по улице и по дворам сновали монголы, буряты, китайцы и служащие кяхтинцев, слышались окрики, говор, смех, побрякиванье колокольцев, ржанье лошадей, рев верблюдов и быков. В конторах хлопали двери, в гостином дворе десятки рабочих зашивали цыбики, нагружали двуколки для отправки по тракту в Мысовую. В те времена таможня находилась в Иркутске, где чай и оплачивался пошлиной, а в Забайкалье и Амурскую область китайские и японские товары проникали беспошлинно. Поэтому здесь хороший чай можно было получить дешево.
В конце сентября все приготовления были закончены, и я простился с гостеприимным домом Лушникова. Для багажа до Урги были наняты четыре монгольские двуколки, я и мой казак Цоктоев ехали верхом. Сборы, как всегда, затянулись, багаж отправили вперед, а я после прощального обеда выехал в экипаже, в сопровождении нескольких кяхтинцев до первой остановки на речке Киран. Дорога шла по широкой степи, протянувшейся вдоль подножия лесистых пограничных гор. Коегде виднелись монгольские юрты, в стороне осталось озерко Гиляннор. Затем начался сосновый бор, и там на берегу речки мы нашли расставленную палатку и моих спутников — двух монголов и Цоктоева. После ужина провожавшие уехали назад, а я остался ночевать в своей новой палатке. Она была монгольского, но улучшенного типа в виде двускатной крыши, лежавшей на двух, прочных кольях и перекладине между ними; она была сшита из прочного тика на бумазейной подкладке, для утепления, и прослужила мне два года почти без починки. На землю расстилался брезент, постель состояла из войлока, небольшой медвежьей шкуры, подушки и бараньей шубы, заменявшей в холодное время одеяло. Багаж состоял из двух больших мягких кожаных чемоданов фасона, рекомендованного Пржевальским, двух небольших вьючных сундуков для инструментов, письменных принадлежностей, справочных книг, кухонной и столовой посуды, расходной провизии; да еще двух сундучков среднего и двух большого размера, содержавших резерв провианта, книг, свечей, бумаги, фотографических пластинок, пороха, патронов и пр., которые обычно не вносились в палатку, а оставались на возах, как равно и один из чемоданов с запасом сухарей, белья, платья и обуви. К переднему колу палатки прикреплялся маленький столик на двух ножках, на котором при свете фонарика вечером записывались в дневник путевые наблюдения, осматривались и этикетировались собранные образцы горных пород, разложенные на полу и на постели, вычерчивалась маршрутная карта. Монголывозчики и Цоктоев имели свою палатку.
После отъезда провожающих мне, оставшемуся в одиночестве, немного взгрустнулось. Рядом монотонно журчала речка, сосны шумели при порывах ветра; вблизи потрескивал костер, возле которого возчики и Цоктоев вели беседу на непонятном мне языке попивая бесконечный чай; ночь уже спустилась. Я оторвался на два года от культурной городской жизни и семьи и начинал путь по огромной незнакомой стране, населенной народами с совершенно другими нравами и обычаями, отчасти враждебно настроенными к чужеземцам, стране, изобилующей естественными трудностями в виде пустынь, безлюдных гор и непредвиденными опасностями. Быстрый проезд по степи от Кяхты не дал никаких наблюдений, и в дневник нечего было писать. Я сидел у выхода из палатки и, вперемежку с воспоминаниями, прислушивался к звукам леса и ночи, пока не захотелось спать.
Путь от Кяхты до Урги, длиной около 300 км, мы прошли в 9 дней. Местность на всем пути гористая, — это западные отроги хребта Кентей, орошенные притоками р. Селенги. Только первый день после ночлега на Киране мы долго шли сосновым бором по равнине, а затем ежедневно пересекали один или два хребта, поднимаясь на них по долинам. В промежутках между хребтами дорога пересекала более значительные реки. Через первую из них, большую р. Иро, весной и летом для переправы служит нечто в роде парома из трех, связанных перекладинами, долбленых лодокдушегубок, на который устанавливается только одна двуколка; перевозчики работают шестами, лошади идут вплавь. Но вследствие осеннего мелководья возчики повели нас в брод, избавив от большой потери времени. Недалеко от брода на берегу реки белели здания монгольской кумирни, т. е. буддийского монастыря.
Рис 1. Горы Куйтун, моя палатка и монгольские двуколки. Утро после первого снега
Горные хребты, которые мы пересекали, были совершенно безлесны и представляли собою степь или же по их северным склонам полосами спускались отдельные рощи лиственицы, березы, сосны и осины, южные же были безлесны. Только самый высокий из хребтов на половине пути был покрыт негустым лесом на обоих склонах. Рис. 1 дает понятие об этих степных горах Северной Монголии; это котловина в хребте Куйтун, где мы ночевали и где ночью выпал первый снег. На снимке видна моя палатка и двуколки с багажом перед запряжкой.
В Монголии каждый перевал дороги через горы, а также выдающиеся вершины украшены «обо». Обо — большая или малая куча камней, в которой попадаются также кости, тряпки, ржавое железо и в которую часто воткнуты палки с защемленными в них или привязанными полосками или обрывками ткани или пучком конских волос. Обо — это приношения горным духам. Каждый монгол, поднявшись на перевал, считал долгом увеличить кучу обо чемнибудь, что попалось под руку на подъеме, в виде жертвы духу за благополучный проезд. Более благочестивый втыкает палку и привязывает к ней хадак — нечто в роде шарфика из редкой шелковой или полушелковой ткани, который подносят хозяину юрты или гостю в виде подарка. Эти обо, видные издалека на вершинах гор, удобны в качестве сигналов для топографической съемки (рис. 2).
Долины между хребтами также безлесные, степные; в них довольно часто попадались монгольские юрты и пасущиеся стада овец, в меньшем количестве встречались коровы и лошади. Станции, на которых путешественники, едущие без остановки, меняют лошадей, также состояли из юрт. Мы ехали медленно на лошадях, нанятых на весь путь до Урги, и предпочитали ночевать не на станциях, а гденибудь подальше от них на берегу речки или в горной долине, где лошади находили корм в степи, а мы приют в палатках.
Для разведения огня и варки пищи мы пользовались и здесь, если лес был далеко, обычным для всей Монголии топливом «аргалом» — высохшими лепешками коровьего помета, которые собирали в степи вблизи палатки. Сухой аргал горит хорошо, дает сильный жар и дым с своеобразным приятным запахом. Если мало коровьего аргала, для этой цели также употребляются лошадиный и верблюжий помет.
Путевой распорядок до Урги у нас был такой: вставали с восходом солнца, варили чай, завтракали; лошади в это время получали порцию овса. Затем снимали палатки, укладывали багаж на возы, запрягали и отправлялись в путь. Двуколки ехали шагом по дороге, а я с Цоктоевым верхом то опережал их, то отставал, останавливался для осмотра обнажений горных пород, затем догонял обоз рысью. Около полудня делали привал для завтрака, не раскидывая палаток; варили чай, закусывали холодной провизией; лошади паслись. Часа через два запрягали и ехали дальше, а перед закатом останавливались в подходящем месте на ночлег, ставили палатки, варили ужин. В ожидании его я определял дневные сборы горных пород, писал дневник, вычерчивал съемку. После ужина пили чай и скоро ложились спать, потому что свежий воздух и работа с раннего утра до позднего вечера достаточно утомляли.
На девятый день, спустившись с последнего перевала через хр. Тологойту, мы вышли под вечер в широкую долину р. Толы и мимо храмов, домов и огороженных частоколом стойбищ города Урги прошли в русское консульство, расположенное уединенно среди степи к востоку от города.
