Разговоры на песке. Как аборигенное мышление может спасти мир - Тайсон Янкапорта
Продвинутые и светлокожие
Это беседа о беседе – метабеседа, если хотите. Стоя в шумном зале рядом со школьной научной лабораторией, оба-мы обнаруживаем, как маргинальные истории зловеще переплетаются с большими нарративами. В шкафу-витрине перед нами открывается типичный набор научных экспонатов – несколько образцов черепа, отражающих эволюцию человека. Черепа окрашены и расставлены по порядку, от самого примитивного до самого развитого – черный, коричневый, бежевый и, наконец, белый. Та же последовательность тонов повторяется на плакатах об эволюции, развешанных на стенах: на них отчетливо видно, как со сменой эпох темные обезьяны постепенно теряют меланин, пока не достигают высшей точки прогресса – нордического самца.
Пока оба-мы стоим здесь и хихикаем, словно сорванцы над скабрезной шуткой, к нам подходит учитель, покачивая головой. Его не особо впечатлил курс повышения квалификации, посвященный перспективам коренных народов, который мы вели в последние два дня.
«Вот вы где, – говорит он. – Зачем вы на это смотрите? Наверняка придумываете очередную дебильную теорию заговора, чтобы мы снова почувствовали себя расистами».
«Да, – отвечаем мы. – Именно этим, блин, мы и занимаемся».
Пока я писал эту историю, у меня родился второй сын. Его зовут Дайвер[26] – в честь прапрадедушки, которого так назвала полиция, когда его в детстве выкрали из буша и передали под опеку государства. Английского имени у него не было, поэтому они его так назвали, когда он попытался сбежать, прыгнув в реку. Однако его семья и племенная принадлежность остаются неизвестными – обычное дело для австралийских аборигенов. Многим из них говорят, что у них нет права на существование, потому что они не могут подтвердить свою племенную идентичность на основе зарегистрированных кровных линий или неспособны их назвать из-за родственников, которые перековались в белых и не хотят (что вполне понятно), чтобы их комфортной жизни что-то угрожало. Таких историй полным-полно, и если они не согласуются с более масштабными нарративами, на основе которых строится политика и формируется бюджет, то их зачастую сжигают, а пепел развеивают вместе с их носителями.
Один из подобных нарративов касается вымирающей черной расы. Он положил начало политике отлова и переселения аборигенов во имя открыто декларированной цели искоренения аборигенов путем размывания генетического признака черного цвета кожи – в надежде, что такое решение станет «окончательным». Что ж, это не сработало, хотя позднее этот нарратив пережил второе рождение. Мы всё еще здесь. Вы можете высмеивать, отрицать, регулировать, менять или ограничивать нашу идентичность на основе каких угодно нарративов, но мы не исчезаем. Возможно, в начале следующего столетия какой-нибудь рыжеволосый китайский блэкфелла будет жить там, где раньше был Парламент, готовить вомбата и танцевать истории, рассказывающие о том, как это всё произошло. А мой сын Дайвер, гордый отпрыск двух сильных аборигенных семей, а также кучки безумных кельтов – кстати, он такой же блондин, как и его дед по материнской линии, родом из Ирландии, – будет рассказывать наши истории и передавать нашу культуру своим детям.
Сайон[27]. Это второе имя Дайвера. Третье – Джума, в честь старика, который хранит беседы о вечности.
Наши семейные истории переживут истории этой цивилизации, но в настоящее время они теряются в тени монолитных нарративов-гигантов вроде «прогресса». В основе этого нарратива лежит миф примитивизма – широко распространенное предположение, что до промышленной революции жизнь была короткой, жестокой, дикой и простой. Примитивизму противопоставляется миф развития, продвинутых обществ и народов Европы, которые воплощают собой прогресс и просвещение. Для поддержания этой иллюзии нужно демонстрировать восходящую тенденцию. Если массы после появления фильма Аватар охвачены депрессией, если они жалуются на свою унылую жизнь, с вечерних телеэкранов им напоминают, как всё ужасно было раньше – и насколько лучше, дольше и здоровее мы живем сегодня.
Препарирование этих нарративов и их пересказ с нашей, аборигенной точки зрения высвечивают некоторые нестыковки и упущенные фрагменты. Наша интерпретация разрушает догму, ограничивающую умы и потенциал, и оставляет пространство для размышлений более высокого порядка, которые порождают интересные вопросы.
Например, если жизнь в палеолите была такой скудной и примитивной, откуда у людей в мозгу взялись триллионы потенциальных нейронных связей, из которых мы используем лишь малую толику? Насколько сложным должен был быть образ жизни для того, чтобы за сотни тысяч лет сформировался такой большой мозг? Какое изобилие пищи требовалось для развития такого органа, который по большей части состоит из жира? Как коррелирует с этим фактом нарратив о трудном выживании во враждебных условиях? Если в доисторические времена наша жизнь была такой жестокой, тяжелой и дикой, откуда у нас взялась такая мягкая кожа, деликатные части тела и крайне умеренная мускульная сила?
Эти вопросы подрывают стереотип пещерного человека, но он всё равно живет в наших сердцах и умах – его усвоили и аборигены, и неаборигены. В современной цивилизации образ получил такое широкое хождение, что если я попрошу вас оторваться от чтения и мысленно представить его на мгновение, то, открыв глаза, вы увидите, что мое следующее предложение прекрасно воплощает ожидания:
Косматый, широконосый, густобровый дикарь с глупыми глазами стоит, облаченный в шкуры, и держит в руках деревянную дубину, вероятно, над согбенной женщиной, которую он только что вырубил, чтобы затащить себе в пещеру.
Для настоящей главы я отдал дань этому западному клише, вырезав две деревянные дубинки. В моем клане их называют yuk puuyngk – палки закона. Они выражают притязания хранителей на места и истории и утверждают культурный авторитет и даже право собственности на предметы и ресурсы. Их можно воткнуть в землю, чтобы заявить претензию на место или на предметы поблизости. Истории об их владельцах можно вырезать или нарисовать на ударном конце орудия. Дубинки поменьше можно использовать как палочки вестника для передачи историй и знаний разным группам и территориям. Но если вы откопали их в давно слежавшейся грязи на дне пещеры, то трудно представить какое-либо еще их применение, кроме нанесения побоев.
Обе дубинки вырезаны из дерева с красной древесиной, покрытой множеством трещин, заполненных черным соком, используемым в качестве клея или замазки. В историях, которыми я здесь делюсь, тоже есть трещины – большие нарративы и озорные контрнарративы, которыми я их подрываю. Пока я вырезал идеи и истории этой главы, я беседовал со многими людьми, но никто из них не проявил интереса к моей критике примитивизма. У них просто стекленели глаза и мне казалось, что я наталкивался на некую защитную стену, созданную при помощи мультфильмов, которые показывают по воскресеньям утром. Правда, всех их
