Мариэтта Чудакова - Беседы об архивах (с илл.)
Можно было бы предложить несколько предварительных рекомендаций. Так, документы прошлого века (и, конечно, более раннего времени) и первых двух десятилетий нашего века, оказавшиеся в домашних архивах, настоятельно нуждаются в научной экспертизе архивов, независимо от степени известности тех лиц, с которыми они связаны. Их следует незамедлительно приносить в архивы для определения их исторической ценности и для решения вопроса о целесообразности приема их на государственное хранение. Так же следует поступать с архивами достаточно известных деятелей науки, искусства и техники, общественных деятелей и т. п. и с единичными документами этих людей (письмами, творческими рукописями, фотографиями, книгами с дарственными надписями и т. д.), оказавшимися по разным причинам в вашем доме. Что касается архивов «простых смертных», о которых и идет речь в этой главе, то они, во-первых, должны накапливаться, вовторых, сохраняться; в-третьих же, есть такие группы материалов и в этих «рядовых архивах», в которых уже сегодня заинтересованы архивохранилища, — это дневники и воспоминания, пусть даже самого недавнего времени. Но к этим документам мы еще вернемся.
Итак, хранить неизвестно до какого времени, с неопределенной целью?.. Это многих может расхолодить, но мы и не хотели бы приобретать сторонников ценою элементарных и, так сказать, компактных, не соответствующих самой сути предмета рекомендаций.
Замечено, что современный человек склонен безоговорочно одобрять все, позволяющее сделать большее при помощи меньшего, — маленькие транзисторы, совсем маленькие магнитофоны и т. п. Это в сфере потребления; в сфере, связанной с производством духовных ценностей, с творчеством в широком смысле слова, этот критерий будет, по-видимому, неприменим еще долгое время.
Не станем скрывать — в том роде деятельности, границы которого мы пытаемся здесь наметить, нет прямой зависимости «действие — результат». Действия, о которых идет речь, — непривычны, рассчитаны на длительные сроки, результаты их отдалены, не вычисляемы заранее и могут не соответствовать затраченным усилиям. Но ведь, как и во многих других случаях частной нашей жизни, задача в том, чтобы исполнять свой долг, как сам его понимаешь, не ожидая непременно приличного вознаграждения; мы воистину виновны только тогда, когда не исполняем нами же предначертанное.
«ПИШИТЕ ПИСЬМА!»
Настанет время, когда…переписка заменится електрическим разговором.
В. Одоевский— Что писать? — спросил Егор и умокнул перо.
А. Чехов.Ваше письмо. Вот только будет ли оно написано? Вероятнее всего — заменится двумя-тремя телефонными разговорами
«Пиши!» — кричат друзья и родные, провожая поезд. Провожающие рисуют в воздухе ломаные линии — строчки будущего вашего письма…
— Вот только будет ли оно написано? Вероятнее всего — заменится двумя-тремя телефонными разговорами и телеграммой о приезде, — совсем не так, как у людей предшествующих поколений, полвека и далее назад.
Да, в архивах XVIII–XIX веков переписка занимает огромное место. Супруги, братья, друзья писали друг другу — так сказать, «для себя», а нужны оказались нам. В их письмах — непосредственное впечатление от событий, ставших со временем историческими, имена, привлекшие благодарное внимание потомков, факты, даты, острые суждения, подробности хозяйственной жизни, важные для экономиста… Не перечислить всего, что извлекают современные исследователи из частных писем давно умерших корреспондентов.
Архивы наших современников с каждым годом скудеют перепиской. Нередко в государственные архивохранилища поступают в полном объеме бумаги писателя, ученого, издательского работника; среди рукописей, удостоверений, автобиографий и прочего не могло не быть большого количества писем, однако же они отсутствуют: родственники рассказывают, что переписка целиком или в значительной своей части была уничтожена ими или самим владельцем в предвоенные или военные годы. Сегодня это происходит намного реже. Но, быть может, не менее печальное для архивистов и историков, а, в сущности, для общества в целом обстоятельство заключается в том, что люди вообще все меньше и меньше переписываются.
В 1930-е годы они переписывались меньше, чем десятилетием раньше. Одно из писем 1935 года замечательного писателя и ученого Ю. Тынянова ближайшему своему другу начинается иронически-горькими словами: «Ты напомнил мне своим письмом старинный обычай (первая четверть XX века) переписку».
Но в 1940-е и 1950-е годы люди стали писать друг другу еще меньше, чем в 1930-е, и не нужно быть ни историком, ни архивистом, чтобы заметить, с каким ускорением вытесняется переписка из нашей повседневности. Люди, живущие в одном городе, уже не переписываются почти вовсе. Характерный случай: взяв в руки конверт с письмом от знакомого, живущего в одном городе, человек испугался. «Я подумал, — рассказывал он потом, — что-то случилось? Разрыв отношений?» Этот молодой филолог, замечательный знаток архивов XIX и XX веков, автор интересных публикаций, никогда, оказывается, не писал сам и не получал писем от людей, живущих в одном с ним городе: общение исчерпывалось личными встречами и телефоном.
Но и люди, живущие в разных городах, все охотнее берутся за телефонную трубку прежде, чем вспомнят о пере и бумаге. Попробуем же задуматься над тем, чем грозит нам это обстоятельство — причем не в отдаленном будущем и не потомкам нашим, а именно нам лично и сегодня.
В середине прошлого века Владимир Иванович Даль, работая над своим «Толковым словарем», давал слову «письмо» такое разъяснение: «Письменная речь, беседа, посылаемая от одного лица к другому». Беседа, только воспроизведенная средствами письма! Теперь такое определение многих удивит. Беседы в письмах почти исчезли из обихода. Письмо — сообщение (сообщение в узком смысле слова — как уведомление о некоем факте, деле и т. п.) заменило письмо-беседу.
И что же беседовать в письме, если можно в течение полутора часов оказаться в любом конце большого города и даже в пригороде, куда раньше добирались едва ли не целый день. Исчезает сама возможность такой когда-то богатой содержанием эпистолярной формы, как письма с дороги: не успел написать, как уже приехал, да и писать особенно не о чем — много ли увидишь через стекло вагонного окна или тем более из самолета? Ныне в любой почти поездке вычленяются лишь два момента — отъезд и приезд — как отметки об отбытии и прибытии на командировочном удостоверении. И в письмах ограничиваются обычно сообщением о том, как выехал, или о том, как приехал.
Бессмысленно сетовать по поводу исчезновения некоторых эпистолярных жанров или гневаться на телефонный аппарат. Телефон, наиболее распространенный сегодня способ человеческих связей, имеет бесспорное преимущество немедленности действия.
Сплошь и рядом он мобилизуется, однако, для всех видов общения.
В обиходной фразе: «К вам никогда не дозвонишься — у вас по часу телефон занят!» — за поверхностной раздраженностью скрыто неосознанное, но справедливое неодобрение «неправильному» использованию современнейшего из способов связи. Правила подчеркиваются исключениями. В. Шкловский признавался в одной из своих статей: «Лучший год моей жизни — это тот год, когда я изо дня в день говорил по часу, по два по телефону со Львом Якубинским. У телефонов мы поставили столики». Это был год работы двух филологов над близкими проблемами, безмерно их увлекавшими. Ежедневный обмен идеями был необходим, как воздух, без него они задыхались. Но съезжаться ежедневно было невозможно. Телефон взял на себя функции, необычность которых подчеркнута и самим В. Шкловским.
Но, как правило, повторим, этот канал слишком узок для той нагрузки, которая сейчас все активнее, все с меньшей разборчивостью на него возлагается. Говоря это, мы выступаем не в защиту техники от порчи, оставляя эти заботы специалистам, а прежде всего в защиту многосторонности человеческого общения, неоспоримо сужающегося при столь решительном предпочтении одного его способа всем остальным. Если бы В. Шкловский, заметим в скобках, ограничивался телефонными разговорами со своими коллегами — до наших дней не дошла бы его переписка с Ю. Тыняновым, замечательный литературный документ и вместе с тем незаменимый источник для историков нашей науки и литературы двадцатых-тридцатых годов.
А зачем, например, писать письмо человеку, если живешь с ним в одном городе?
— Но ведь они жили в разных городах. А зачем, например, писать письмо человеку, если живешь с ним в одном городе?
— Действительно, эта мысль начинает уже казаться анахронизмом. Когда несколько лет назад была опубликована переписка М. Булгакова с В. Вересаевым (не будь ее, мы никогда не узнали бы перипетий их совместной работы над пьесой о Пушкине), не все, наверное, обратили внимание на то, что корреспонденты жили в одном городе.
