Карен Армстронг - Поля крови. Религия и история насилия
положить конец насилию и покончить с обидами, а не бороться с другими за добычу. Поэтому, когда воины благожелательного мужа становятся лагерем, они вызывают к себе уважение как к богам. Всюду, где они проходят, они преображают людей{401}.
Однако его ученик Ли Сы поднял на смех эту теорию: Цинь – самое могущественное царство в Китае, поскольку обладает самой сильной армией и экономикой, и «жэнь» тут вовсе ни при чем{402}. Во время визита Сюнь-цзы в Цинь царь Чжао без обиняков сказал ему: «От конфуцианцев (“жу”) нет толка в управлении государством»{403}.
Вскоре Цинем было завоевано царство Чжао, родина Сюнь-цзы, и хотя чжаоский царь сдался, циньские войска похоронили заживо 400 000 его солдат. Как мог цзюнь-цзы обуздать такой режим? Ли Сы, ученик Сюнь-цзы, эмигрировал в Цинь, получил должность первого министра и провел молниеносную кампанию, которая привела к окончательной победе Цинь и установлению Китайской империи в 221 г. до н. э.
Парадоксальным образом легисты оперировали теми же понятиями и тем же языком, что и даосы. Мол, царю подобает недеяние (у-вэй): невмешательство в дао закона, которое должно работать, как хорошо смазанный механизм. Легист Хань Фэй (280–233 гг. до н. э.) полагал, что от перемены законов народу только хуже, поэтому просвещенный правитель ждет «в спокойствии и пустоте» и позволяет «делу определиться самому»{404}. Он не нуждается ни в нравственности, ни в знании: он – Перводвигатель, который остается неподвижным, тогда как министров и подданных вовлекает в деятельность:
Будучи храбрым, сдерживает себя:он заставляет чиновников проявить свои военные способности…{405}
Конечно, даосов и легистов разделяла пропасть: даосам претили правители, навязывавшие подданным неестественный фа, их мудрый царь медитировал, чтобы избавиться от эгоизма, а не «достичь результатов»{406}. Однако те же идеи и образы использовались политологами, военными стратегами и мистиками. Получается, что убеждения у всех были одни и те же, но выводы делались разные. Военные стратеги полагали, что жестокий прагматизм в их текстах вдохновлен свыше, но и созерцатели давали царям стратегические советы. Даже конфуцианцы теперь опирались на эти понятия: Сюнь-цзы верил, что Путь можно постичь лишь умом «пустым, цельным и спокойным»{407}.
Многие люди почувствовали облегчение, когда победа царства Цинь положила конец бесконечной междоусобице, и надеялись, что с возвышением империи наступит мир. Однако начало имперского владычества сопровождалось потрясениями. По совету Ли Сы, своего главного сановника, первый император стал абсолютным правителем. Чжоускую аристократию – 120 000 семей – насильно переселили в столицу, конфисковав у нее оружие. Свою огромную территорию император разделил на 36 областей. Во главе каждой области стояли губернатор и военачальник, причем за деятельностью губернатора наблюдал специальный инспектор. В свою очередь, области делились на уезды, управлявшиеся уездными начальниками. Все чиновники были напрямую подотчетны центральной власти{408}. Вместо старых ритуалов, изображавших чжоуского царя главой феодальной семьи, был введен ритуал, в центре которого стоял только император{409}. Когда придворный историк подверг критике данное новшество, Ли Сы заявил императору, что невозможно более терпеть разнобой в идеологиях: всякая школа, которая осмелится выступить против легистов, да будет упразднена, а ее тексты да будут публично сожжены{410}. Последовало массовое сожжение книг, и на смерть отправили 460 учителей. Таким образом, одну из первых инквизиций в истории организовало протосекулярное государство.
Сюнь-цзы думал, что Цинь не сможет править Китаем, ибо драконовские меры оттолкнут народ. Его правота подтвердилась, когда после смерти первого императора в 210 г. до н. э. начались восстания. Через три года анархии Лю Бан, бывший уездный начальник, основал династию Хань. Его главный военный стратег Чжан Лян, который в юности изучал конфуцианский ритуал, воплощал ханьские идеалы. Говорили, что ему был явлен некий военный текст после того, как он образцово-уважительно повел себя со стариком, и, даже не имея военного опыта, он сумел привести Бана к победе. Чжан был не военным фанатиком, а даосским воином: «не воинственный с виду», он часто хворал и не мог командовать на поле боя. С людьми он держался скромно, практиковал даосскую медитацию и контроль над дыханием, воздерживался от злаков и одно время серьезно подумывал уйти из политики и посвятить себя созерцательной жизни{411}.
Ханьская династия учла ошибки царства Цинь. Однако Бан хотел сохранить централизацию и знал, что легистский реализм государству необходим: без принуждения и угрозы насилия государство не выживет. Ханьский историк Сыма Цянь писал, что оружие – это средство, применяя которое мудрые делают послушными сильных и диких и создают стабильность во времена хаоса.
Нельзя оставить назидание и телесное наказание в доме, и нельзя отменить увечащие наказания под Небом. Просто используют их одни с толком, а другие бестолково; одни исполняют их в согласии [с Небом], а другие в противоречии с ним{412}.
Однако Бан понимал, что обществу нужна более вдохновляющая идеология. И он нашел решение: синтез даосизма и легизма{413}. Все еще не оправившийся после циньской инквизиции народ желал того самого «пустого» и терпимого правления. Ханьские императоры будут полностью контролировать области, но избегать произвола. Уголовное право будет суровым, но без драконовских мер.
Патроном нового режима провозгласили Желтого императора. Всем империям нужны сложные театрализованные церемонии, и ханьские ритуалы вдохнули новую жизнь в древний шаньский комплекс жертвоприношений, войн и охот{414}. Осенью, в сезон военных походов, император выезжал на торжественную охоту в царские парки, изобиловавшие всяческой живностью, добыть мяса для храмовых жертв. Несколькими неделями позже в столице проводились военные парады с целью показать искусство элитных частей и поддержать воинскую сноровку простолюдинов, коих в армиях было большинство. А под конец зимы в парках начинались охотничьи состязания. Эти ритуалы, призванные впечатлить почетных гостей, намекали на Желтого императора с его звериным войском. Люди и животные сражались как равные противники, как в начале времен, пока Мудрые Цари не разделили их. Футбольные матчи, в которых мяч перекидывался с одной стороны поля на другую, символизировали чередование инь и ян в цикле времен года. Историк Лю Сян (77–6 гг. до н. э.) объяснял: «Игра в мяч связана с военной подготовкой. Это способ обучить воинов и распознать таланты»; «считается, что ее выдумал Желтый император»{415}. Подобно Желтому императору, ханьские правители использовали религиозные ритуалы, пытаясь отчасти гуманизировать войну, устранить зверскую ее жестокость.
В начале правления Лю Бан поручил конфуцианским ритуалистам (жу) разработать придворный ритуал. Они выполнили поручение, и император воскликнул при виде результата: «Теперь я вижу, как благородно быть сыном Неба!»{416} Мало-помалу жу обрели вес при дворе, и по мере того, как забывалась циньская травма, возрастало желание иметь более надежное нравственное руководство{417}. В 136 г. до н. э. придворный ученый Дун Чжун-Шу (179–104 гг. до н. э.) высказал императору У-ди (140–87 гг. до н. э.) такую идею: конкурирующих школ слишком много, лучше сделать официальным государственным учением шесть классических конфуцианских текстов. Император согласился. Конфуцианство поддерживало семью, его акцент на историю культуры укреплял национальную идентичность, а государственное образование позволяло создать элиту в противовес старой аристократии. Однако У-ди не повторил ошибки Первого императора. Сектантской узости в Китайской империи не будет: китайцы будут признавать свои плюсы во всех школах, считая их взаимодополняющими. Значит, при всей диаметральной противоположности легистов и конфуцианцев возможна коалиция: государство еще нуждалось в легистском прагматизме, но жу смягчали деспотию фацзя.
В 124 г. до н. э. У-ди основал Императорскую академию, и впоследствии более 2000 лет всех китайских чиновников будут учить преимущественно конфуцианской идеологии, представлявшей правителей как сынов Неба с нравственной харизмой. Это давало режиму духовную легитимность и стало этосом гражданской администрации. Однако, как и во всех аграрных государствах, династия Хань контролировала империю путем системного и военного насилия: эксплуатировала крестьян, казнила мятежников и завоевывала новые земли. Императоры опирались на армию, а начальники завоеванных областей быстро экспроприировали земли, низлагали феодалов и захватывали от 50 % до 100 % крестьянского излишка. Как и любой правитель до Нового времени, император подавал себя как исключительную персону, единственного человека, к которому обычные законы неприменимы. А потому он в любой момент мог казнить кого угодно, и никто не осмеливался возражать. Такие иррациональные и спонтанные акты насилия были важной частью мистической ауры, которая удерживала в узде подданных{418}.
