Феликс Кузнецов - «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
В письме он высказывает подозрение, что я член партии, а он — эмигрант. Я подал заявление в партию как раз в то время, когда шла моя переписка с Кудиновым. На партийном собрании в нашей воинской части я был единогласно принят кандидатом в члены КПСС. Но когда группе военнослужащих выдавали партийные билеты, моей фамилии не оказалось. Я спрашиваю: товарищ полковник, моя фамилия Набойщиков, а где моя учетная карточка? А он, с такой злостью, наверно будь у него пистолет, он бы в меня стрелял, говорит: «Поменьше нужно с заграничными г. связываться, даже если оно живет в народной Болгарии». Так я из-за переписки с Кудиновым коммунистом не стал, а вскоре меня из-за Кудинова и из армии выперли.
Когда я полностью ему поверил, что он действительно реальный герой «Тихого Дона», а не авантюрист, выдающий себя за такого человека, я попросил, чтобы он мне прислал «Тихий Дон» со своим автографом. Он мне ответил, что это не проблема, исполнить мою просьбу, однако у него нет денег, чтобы купить эту книгу. Если он купит на болгарском все равно я не пойму, а вот русскую книгу можно купить в Доме русской книги, но она дорого стоит. Тогда я решил послать ему книгу, с тем, чтоб он на ней сделал автограф. Он пишет, что книгу получил, но нет у него денег, чтобы отправить эту книгу заказной бандеролью. Такая вот постоянная материальная нужда.
Но позже он прислал мне письмо о том, что он высылает «Тихий Дон» со своим автографом. К сожалению, я так эту книгу и не получил. Видимо, наши спецслужбы оставили эту книгу у себя.
Я вспоминаю, что в своих письмах Павел Назарович часто спорил со мной и меня ругал. Он все доказывал: вы же русский человек, а не казак. А однажды разразился такой тирадой: «Я донской казак и я никогда не сяду за один стол с саратовским или воронежским сапогом щи хлебать».
Еще одно письмо, которое датировано 15 августа 1963 года: «Дорогой Григорий Юрьевич, бонжур, что случилось с вами или ураган растрепал ваше сибирское местожительство и вы скрылись в девственной тайге. А я все поджидаю, вот-вот прилетит, воздушная весточка от моего любезного товарища, литератора Григория Юрьевича Набойщикова, но увы все стихло». Тут я хочу прервать это письмо. Да, все стихло. Август 63-го — это то самое время, когда мне не выдали учетную карточку кандидата в члены КПСС и я долго ему не писал. Он беспокоился. Но я уже не знал, можно ли дальше ему писать. Все-таки я ответил ему на это письмо.
«Мною подготовлена фотоснимка, просимая вами, — продолжает далее Кудинов, — но посылать не решаюсь, потому что вы в движении и в переселении, от Египта в землю обетованную, ближе на юг. Кроме того подыщу художника для рисования оперативной карты».
Карту, фотографии, документы я у него просил. Поначалу он мне не доверял, но к середине августа 63 года я его убедил, что зла ему не желаю. И вот он пишет, что подыщет художника для срисовывания оперативной карты. То есть, он не хотел мне посылать подлинник, поэтому он искал художника, чтобы эту карту восстания на Дону 19-го года, оперативную карту его, как командующего, скопировать. Я глубоко убежден, что он мне ее выслал, но она осталась у наших спецслужб. Там считали, что особенно подозрителен обмен картами.
Дальше он пишет: «Материалы ищут света, а если условия не состоятся, отыщу иные пути». Видимо, если нет условий для передачи мне этих материалов — его воспоминаний, фотографий, он собирался искать какие-то иные пути, чтобы эти материалы вернулись на родину. Дальше он пишет: «Вы в одном из писем намекнули мне, не могу ли я обратиться за помощью к Шолохову. Григорий Юрьевич, бедняк материально не друг богачу, с сильным не борись, а с богатым не судись, если бы не бедняк Павел Кудинов, то и Михаил Шолохов не был бы богачом, да еще каким. Но все это чепуха. Если бы мне отыскать возможность, чтобы материалы, хранящиеся мною, нашли брешь правды, света, чтобы [исправить] вкравшиеся на страницы “Тихого Дона” нелепости и восстановить бессмертную истину перед мертвыми и живыми! Свет не без добрых людей, и правда истории восстания всплывет на поверхность волн родного Дона. Не собирайте сокровища на обмане и брехне, а собирайте на совести и чистом честном труде. Бедного Бог бережет, а богатому — сатана подает. И так дорогой Григорий Юрьевич, будьте живы, тверды и здоровы. С добрыми братскими чувствами. Павел Кудинов, 15 августа 63-го года». На третьей странице — продолжение: «Вы пишете и обещаете в будущем году, что будете в Болгарии. Тонко прясть — долго ждать, всякое промедление смерти подобно, при сем послании прилагаю фотоснимку». Вот этот снимок, который я сейчас демонстрирую, по-видимому, он пришел с этим письмом, 15 августа 1963 года. Кудинов в мундире, на груди Георгиевский крест.
Моя первая встреча с Павлом Назаровичем Кудиновым произошла сразу после освобождения его из лагеря в 56-м году. Когда он разговаривал там с бывшими зэками, с администрацией, с офицерами, после каждого слова у него стишки, прибаутки. Он получил даже кличку «Хрущев». У Хрущева после каждого слова шутки, острые словечки, какие-то пословицы, поговорки... Кудинов тоже такой был. Еще его называли рифмоплет, потому что он писал стихи. В каждом его письме ко мне, почти везде он свои поэмы и элегии цитировал.
Я вспоминаю о вещах 40-летней давности. Я влюбился в Павла Назаровича Кудинова. Поэтому я 40 лет держу у себя эти материалы. Я крепко пострадал из-за них, я хотел дослужиться до выслуги в армии, так сказать, уйти с почетом, а не вот так, как меня оттуда попросили.
Вот я держу письмо Павла Назаровича на двух страницах из школьной тетради в клеточку, аккуратно написанное убористым почерком. Послушайте, что он пишет.
«Кто такие русские и казаки, спрашиваете вы. Если вы рождены, ну скажем, в Саратовском уезде в деревне “Содом”, то вы должны знать, что и кто такие русские: целые века находились в крепостной зависимости, как рабы и так далее..
Если же вы рождены на тихом Дону, — жили и дышали волей и свободой, не знали ни тюрем, ни царской полицейской стражи, широкая свобода. Если ваши отцы, деды и прадеды и так далее будучи в Руси в крепостной зависимости у помещиков, исхитрились бежать через казачую границу, то казаки их приютили в своих хуторах и станицах, чтобы свободно работали, на что способны. Помещики, узнавши что крепостные убежали в Донщину, слали строгие требования вернуть беглецов. Но круг донских казаков и царям и псарям отвечал так: “С Дону выдачи нет”. А если появится какой-либо царский посланник с царскими требованиями и начнет зубоскалить языком царя, то казаки берут эту дерзкую злую собаку, сажают в куль-мешок, несут к бурному Дону и бросают в Дон. Куль да в воду, — это было исполнение царской воли казаками. Григорий Юрьевич, я не умею ни оскорблять, ни обижать вас, а только скажу святую полную истину. Вы молоды, как говорите, вы родились и не крестились, воспитались в немом мире Советского Союза, веруете в мертвых богов, а мы, эмигранты, с тяжелою душой и со слезами по родине, по родной семье, ушли в далекие царства и стали скитниками-пилигримами, но не отреклись от Бога вечного, не меняющего своей сущности. Глядите, да не подумайте о том, что мы, эмигранты, враги Советского Союза, о, нет.
Без времени все пустота, время управляет всем миром на земле и все без сопротивления покоряется времени. Время родиться, время умирать. Время созидать, время разрушать. Время любить, время ненавидеть. Время обнимать, время уклоняться от объятия. Время насаждать, время вырывать насаженное. Время собирать камни, время разбрасывать и так далее. Ничего нет вечного, не плачьте о мертвых, а плачьте о живых. Доблестный маршал Буденный от рода крепостников рожден в казачьей земле на Тихом Дону и стал маршалом, борцом против царских тиранов. А если бы он был рожден у помещика? Миллион беглецов русских на Дону, все живут на свободе с казаками. А разве атаман Степан Разин и Пугачев сложили головы на кровавой площади в Москве не за русское порабощение — крепостничество и за их свободу? Относительно ваших вопросов о восстании казаков в Донском округе. Мое хождение по мукам описывать нет времени. Это целая повесть, а как заниматься повестью бездомному беспризорному, когда на гумне ни снопа, в закромах ни зерна. Нужен хлеб, нужно время, нужен физический труд. Восемь лет я проработал в колхозе и продолжаю жить в берлоге. Мое хождение по мукам имеет начало и край на тихом Доне. В моей памяти это хождение по мукам не угасло, а как звезда-путеводитель светит ярко, как светила в дни восстания казаков Верхнедонского округа. Мы восставали не против советской власти, а против террора, расстрела и за свой казачий порог, и угол, и за кизячный дым».
Я помню, писал мне Павел Назарович и о своей работе в колхозе. Там немножко культурней было, чем, допустим, в нашем колхозе, но работа была тяжелая: вручную сажают помидоры, огурцы, перец, потом пропалывают, гнут спину от зари до зари. Он был в полеводческой бригаде, занимался перцем, огурцами, помидорами, чесноком, луком. Он не был против физического труда, не брезговал им. Он был очень сильным человеком. В 56 году я слышал, что в Инте на лесоповале, где он много лет работал, конвойные боялись его физической силы, его взгляда. Но он мог держать себя в руках. Его другое беспокоило, — что он, бывший полковник, герой Тихого Дона в старости, в 70 лет, вынужден копаться в земле. Что он не имеет жилья и живет как в берлоге, что ему письмо отправить не на что. Эта монотонная низкооплачиваемая работа его, человека в общем-то умного, тяготила, а руководство ему там, в этом колхозе, не доверяло. Руснак, белогвардейский офицер Павел Назарович, так и не был реабилитирован. Он так и умер как белогвардейский офицер. Он получил 10 лет за контрреволюционную антисоветскую деятельность в 19-м году. После того, как отсидел 10 лет в 54 году, его отпускать не собирались. Он отсидел больше 11-ти лет, и если бы не смерть Сталина и не хрущевская оттепель, он вряд ли вышел бы на свободу. Болгарский колхоз чем-то напоминал ему Гулаг. Так это чувствовалось по письмам.
