Феликс Кузнецов - «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Я держу в руках очередное письмо Павла Назаровича Кудинова, которое я получил в первой половине 60-х годов, тут даты на листе нет. Я чувствую, что оно не полное, конец его, по-видимому, остался у наших спецслужб. На почтовом листе бумаги вот тут даже завод имени Владимира Ильича Ленина, цеха заводов, почтовая бумага в линеечку. Начинается оно отрывком из его поэмы: «Смирись, кумир!» — так она называлась. А дальше: «Дорогой Григорий Юрьевич, здравствуйте, простите меня за то, что я так долго не отвечаю на ваши любезные письма. Я понимаю вашу торопливость в литературной поспешности. Говоря откровенно, спешу ответить и я, чтобы не разочаровались в нашем деле и в нашей братской дружбе. Вы уже знаете мою материальную слабость, а это и есть смягчающие вину обстоятельства запоздания на вопросы. Пять вопросов, поставленные в вашем письме, сохранены, но отвечать на них я воздерживаюсь, и не потому, чтобы скрыть и оглашать, а потому, зачем губить время, копаясь в написанном мною материале, отыскивать или перелистывать 20 страниц, около 40 тысяч букв». Вот отсюда я сделал вывод, что у него напечатаны воспоминания. Дальше он пишет:
«Если бы удалось подыскать возможность имеющийся у меня материал придать народной гласности, то 5 вопросов сами по себе отпадают, а типографски отпечатанный и корректированный корректорами готовый материал сам ответит всякому интересующемуся содержанием4. Да, я помню наизусть содержание, но зачем мне губить зря время. Причем эти вопросы аналогичны точка в точку журналисту Прийме, который в той статье, которую вы прочитали и, к сожалению, ничего вредного для меня и для моей супруги не нашли. Моя супруга — дочь простого казака-работника, окончившая 8 классов гимназии на Дону, а в Болгарии, выдержав государственный экзамен и получив государственный диплом, приобрела высшее образование и как лучшая в Болгарии учителка по русскому языку, вот уже 18 лет преподает русский язык в гимназии. А Прийма провоцировал в той статье, которую вы имеете, что она княгиня Севская. Спрашивается, для чего Прийма пытался спровоцировать мою супругу?»
Многое в этом письме мне непонятно. Какую «статью», посвященную восстанию на Дону, я мог прочитать и где она была напечатана? О какой статье Приймы, в которой жена Кудинова названа «княгиней Севской», он говорит?5 Статья эта действительно нанесла Кудинову и его жене вред. Далее он в этом письме пишет, что из-за того, что «его жена — княгиня», ее «Министерство культуры и просвита (просвещения) увольняет от службы, то есть отнимает последний кусок хлеба». Он пишет также о каком-то «сделанном три года назад имеющемся материале о восстании Дона», который он предложил в «Литературную газету», «Директор “Литературной газеты” схватился за этот случай», — пишет Кудинов, и попросил прислать ему материал для рассмотрения «какими-то большими советскими верблюдами. И тем дело кончилось... Для меня, — продолжает П. Кудинов, — всякий журналист — мошенник, как мошенники адвокаты и всякие докторишки. Верю что вы ознакомитесь с моим кратким объяснением, поймете меня, что я готов сотрудничать с вами. Но вы, Григорий Юрьевич, найдите тропинку, не заросшую будылями, и продолжите нашу дружбу с чистой совестью и непорочным намерением. Материалы, написанные мною, есть такая же истина, что солнце вращается по своему вечному пути. Например, в “Тихом Доне” я могу найти сотни неверностей, но я не восставал. Всему есть время и правда во времени, а время есть совесть человеческого мира. Скажите по правде, кому обязан Шолохов за его славу, богатство и многое и прочее, как не Кудинову?
Вы в своем письме даете совет обратиться за помощью к Шолохову. Напрасный совет. Новые паны крошки хлеба не дадут. Юрьевич, вы просите за фото. Ваше фото получено. А о своей обязанности я помню и что обещали я приму и буду благодарен относительно рыбы — копченки, тарани, чтобы не обременять вас. Простите за мое откровенное письмо, правда всегда полезна...»
В нескольких письмах я просил Кудинова, чтобы он мне прислал свое фото, потому что его фотографии у меня не было. Были его воспоминания, письма, открытки, а вот фотографии долго не было. Он объяснил, что даже письмо отправить для него дорого. За фотографию нужно деньги платить. Этот факт говорит о том, как он материально нуждался. Ну, наконец, он фото прислал.
Теперь я хочу еще прокомментировать момент относительно «верблюдов» из «Литературной газеты». Это письмо, которое я держу в руках, и комментирую, относится к 62-му году. Значит, в «Литературную газету» он писал где-то в году 1959—1960. Он почувствовал вот эту хрущевскую оттепель. Ему показалось, когда он в 1956 году уезжал из Советского Союза, что наступило время, когда он может сказать всю правду о казачьем восстании 1919 года на Дону. Его потрясло, что редактор «Литературной газеты» оказался трусливым человеком и не напечатал его материал. И он послал мне письмо с матершинами. Оно не сохранилось. Он не мог этого забыть. Он этих «верблюдов» в письме ко мне обматерил таким казачьим матом, что сейчас даже наши бомжи не знают таких матершин.
Теперь я хотел бы сказать насчет «рыбки». Он знал, что мне доводится ездить по стране, и в одном из писем попросил меня, когда я буду вблизи Дона, выйти на станции и купить ему донской рыбы и отправить ему посылку. Он писал: «Жить не могу без донской рыбы».
Вскоре я вышел в районе Батайска с поезда, у старшего начальника испросил разрешения купить другу донской рыбки, копченой. Тот спросил, где этот друг живет. Он казак донской, ответил я, живет в Болгарии. Меня взяли в работу наши спецслужбы, наши, простите за выражение, идиоты. Обвинили в том, что раз он просит меня выйти где-то на станции, а я военный человек, значит какие-то шпионские сведения могу собирать. Что я чуть ли не какой-то посыльный что ли, между ним и каким-то шпионом... Это шизофрения... мне это неприятно вспоминать. Никакой рыбы, конечно, я ему не отправил и потом он очень деликатно в письмах мне о рыбе напоминал. «Вы не представляете, как мне, донскому казаку, хочется попробовать, хоть за зуб взять нашей рыбки. Без рыбки жить не могу». Вы знаете, сердце кровью обливалось, читая эти строки. Какие же мерзавцы были мои военные начальники, которые вот так русскому человеку отказали в этой просьбе.
Относительно Пелагеи, супруги Павла Назаровича. Она была много младше его, это я помню еще из разговоров 56 года, во время моей встречи с Павлом Назаровичем после его освобождения в лагере Инте в Коми АССР. Поженились они еще до войны, это ясно. Будучи молодой женщиной, она после войны стала преподавать русский язык в Болгарии, когда в Болгарии усилился, как вообще в Восточной Европе, интерес к Советскому Союзу, к русскому языку. Когда ее выгнали из школы из-за Приймы, на работу она устроиться больше не могла и работала в колхозе, помидоры высаживала в открытом грунте. Как я понимаю, они поженились не на Дону, по-видимому, она была из русской эмиграции. В 56-м году, после Инты, когда он собирался в Болгарию, он говорил мне, что в Болгарии русских больше, чем болгар, то есть вся эмиграция там. Вполне возможно, что на девушке — дочери донского казака из этой русской общины в Болгарии он и женился.
Вот я держу сейчас письмо, которое датировано 25 мая 1963 года.
«Дорогой Григорий Юрьевич, содержание вашего письма откровенно, и рождается от вашей чистой совести, а совесть и человеческий разум — есть Бог. Я охотно приветствую ваше желание установить со мною письменную связь с добрым началом. Извините товарищ Гр. Юр., но все же вы член партии, а доверять члену партии, да еще эмигранту — вопрос деликатный. То, что купите из моего письма, вы можете продать своим коллегам. Может быть, мои предположения вас обидят, но все это пустяки. Желаю не губить связь, но только вне всякой политики». Видите, Кудинов опять проявляет боязнь. Все, освободившиеся из Гулага за политику, еще продолжали бояться и в годы хрущевской оттепели. Я это от многих гулажников слышал: но только вне всякой политики. «Я с ответом запаздываю, потому что многие журналисты здешние или из провинции также интересуются кое-чем. Детей нет. Живем в берлоге, за 2 года не могу найти квартиру, чтобы жить как человеку. Затем, до свидания. Желаю вам здоровья, счастья и много лет прожить. Напишите о том народе, где вы живете, и про свое житье-бытье. Кудинов Павел». Вроде бы письмо кончилось, но на второй страничке — продолжение: «За плохой почерк извините. Гагарин не Бог, а герой. Он решил: пан или пропал, и я к нему питаю добрые чувства».
В письме он высказывает подозрение, что я член партии, а он — эмигрант. Я подал заявление в партию как раз в то время, когда шла моя переписка с Кудиновым. На партийном собрании в нашей воинской части я был единогласно принят кандидатом в члены КПСС. Но когда группе военнослужащих выдавали партийные билеты, моей фамилии не оказалось. Я спрашиваю: товарищ полковник, моя фамилия Набойщиков, а где моя учетная карточка? А он, с такой злостью, наверно будь у него пистолет, он бы в меня стрелял, говорит: «Поменьше нужно с заграничными г. связываться, даже если оно живет в народной Болгарии». Так я из-за переписки с Кудиновым коммунистом не стал, а вскоре меня из-за Кудинова и из армии выперли.
