Александр Шубин - Демократический социализм — будущее России

В 1988 г. значительные слои населения почувствовали, что слово и дело «верхов» расходятся. Особенно возмутили людей махинации во время выборов на XIX партконференцию (партия все еще воспринималась как лидирующая часть общества) и сообщения о «зажиме» расследований коррупции (ох уж это взяточничество 80-х — бледный прообраз воровства 90-х гг.) Была подорвана уверенность в то, что «прогрессивные силы» в КПСС смогут сами добиться перемен к лучшему. И тогда народ вышел на улицу. В мае-июле 1988 г. по России прокатилась волна массовых манифестаций с политическими требованиями. Это и было началом революции, то есть такого состояния общества, когда широкие социальные слои по всей стране вступают в борьбу по поводу принципов общественного устройства.

Причем борьба эта начинает идти далеко не только по тем правилам, которые записаны в законе и одобрены элитой. В каждую историческую эпоху «принципиально важными» вопросами, из-за которых велась борьба во время революций, были свои — религия, собственность, «власть класса». На этот раз в центре внимания оказалась власть партии и бюрократии (номенклатуры), которые казались «сиамскими близнецами».

Характер революции принято определять по тому классу, который в ней лидирует, в интересах которого она совершается. В 1988–1990 гг. «гегемоном» нашей революции не была ни буржуазия (если о ней в это время вообще можно говорить), ни бюрократия, против которой движение было направлено, ни «пролетариат», который еще только кое-где пробуждался. В революции лидировали средние слои, формирующие на глазах гражданское общество. Эти слои называют кто «интеллигенцией», кто «мелкой буржуазией», кто «менеджерами». На Западе подобные социальные сдвиги назвали даже «революцией менеджеров», так как собственность и там, как и у нас на грани 80-х-90-х, перешла от формальных собственников в руки производственной элиты. Но каждое из этих пониманий заужено. Речь идет не только о менеджерах, не только об интеллигентах, не только о людях, пытавшихся наладить свое дело, не только о квалифицированных рабочих. Речь идет о них всех вместе, о людях, главной собственностью которых является не столько денежный капитал или рабочие руки, сколько знания и умения. Именно этот слой владельцев знаний-капитала составляет основу современного гражданского общества, и поэтому его можно называть гражданским классом. Соответственно и революция наша в 1988-1990-х гг. носила характер гражданской.

В 1987–1988 гг. неформалы в союзе с либеральной частью «ученой» элиты (помните популярных тогда академиков и профессоров) выиграли схватку за общественное мнение у шовинистов, сумели перехватить инициативу у партийных идеологов, пытавшихся сочетать андроповский имперский пуританизм с размытыми идеями «нового мышления». Массовые движения 1988–1990 гг. восприняли лозунги революции граждан: политические свободы, ликвидация однопартийности, социальная справедливость, самоуправление, самостоятельность регионов и др. Кто помнит сегодня названия «Гражданское достоинство», «Община», «Клуб социальных инициатив», «Демократия и гуманизм», «Перестройка»? А во второй половине 80-х эти группы выдвигали идеи, которыми затем заражалось общество.

Успех антиавторитарных групп в 1988 г. имел еще одно важное последствие. Их принципиальный отказ от насилия, как средства борьбы за политические цели все шире внедрялось в общественное сознание. Именно неформалы научили будущих «демократов» от номенклатуры культуре ненасильственной массовой политической борьбы. С 1988 г. начинается распространение многотысячных тиражей самиздата, «внесистемные» социалисты и либералы организуют в нескольких крупных городах почти регулярные массовые манифестации. И люди приходили на эти митинги, чтобы услышать свободное слово, чтобы показать властям «силу народа». Шли, хотя «свободно» могли получить, милицейской дубинкой по голове и провести ночь в участке. Массовых самиздат начал сокрушать наиболее фундаментальные мифы, на которых держался режим и его реформы. Чтобы не потерять инициативу, большая пресса бросилась догонять радикальных авторов самиздата. Коммунистические мифы затрещали по всем швам.

Наиболее оборотистой части элиты стало ясно, что на пути «совершенствования» системы им революцию не выиграть. Необходима была смена мифов, всеобщее перекрашивание и переименование, чтобы сохранить прежнюю власть в новом мире. Это соответствовало и задаче превращения из «бюрократа» во «владельца крупного капитала».

«Коммерциализированная» номенклатура очень быстро объединилась с «остепененными» либералами-«шестидесятниками», которые в 1988–1989 г. переходили в осторожную оппозицию к коммунизму (но не к КПСС, ибо это могло лишить их доступа к средствам массовой информации). Известность «прорабов перестройки» (вызванная тем, что они имели возможность осторожно сказать многомиллионной аудитории то, что сама эта аудитория думала) давала «официальным» либералам возможность возглавить освободительное движение. Нужно было только выбрать нужный момент, чтобы наконец решиться перейти в оппозицию. Опыт «опального боярина» Б. Ельцина убеждал либералов, что выступать раньше времени не следует. Ведь Ельцин и сам «сдал назад», жалостливо попросив прощения на XIX партконференции за свою «несвоевременную критику» во время знаменитого выступления на пленуме ЦК КПСС в октябре 1987 г.

Психология «шестидесятничества» давила на ее носителей собственным грузом. В молодости они хлебнули ограниченной свободы, а затем испытали усиление деспотизма, навалившегося прежде всего на номенклатурную интеллигенцию, к которой принадлежали наиболее известные «шестидесятники» После этого они на всю жизнь сохранили в душе страх перед властью и перед самой свободой. Свобода рассматривалась ими прежде всего как свобода для элиты, для себя и своих партнеров. Поэтому спустя двадцать лет после первой оттепели у неформалов была своя революция, а у прорабов перестройки — своя. Но противник оставался общим.

В 1988-89 гг. у видных либералов фактически не было партийного аппарата. Они были созниками, но не руководителями неформалов, принимавших решения самостоятельно. Конечно, действия неформальных организаций использовались «шестидесятниками», в том числе и либералами в руководстве КПСС. Но и неформалы каждый раз решали, какую компанию «верхов» поддержать, а какую — нет.

Падле смерти академика Сахарова возникла легенда о том, что именно он был вождем оппозиционного движения в 1986–1989 гг. Но до 1989 г. академик не участвовал не только в уличных выступлениях, но и в наиболее представительных конференциях оппозиционных организаций, держался особняком. В ходе выборной кампании конца 1988 — начала 1989 г. возникают общественные структуры, обеспечивавшие политическую деятельность академика Сахарова. Авторитет Андрея Дмитриевича достиг апогея во второй половине 1989 г., после его выступления на съезде народных депутатов, но вождем движения академик не стал и тогда. Он по природе своей не был вождем или руководителем.

Лишь после выборов 1989 г. лидирующее положение в демократическом движении постепенно переходит к Межрегиональной депутатской группе, состоявшей в большинстве своем из партийных либералов-«шестидесятников». Тогда же возникает постоянный партаппарат «демократов». Однако, чтобы укреплять свой контроль за расширяющимся гражданским движением, руководители МДГ должны были повторять лозунги, выдвинутые диссидентами и неформалами.

К началу 1990 года в общественном сознании России закрепились ценности плюрализма и идейной терпимости, гражданских свобод и строительства общества снизу. В России возникло легальное и объединенное множеством взаимных контактов гражданское общество, состоящее из независимых от государства экономических, общественных, профсоюзных и информационных организаций. Сформировались ростки независимой прессы, система управления стала полицентричной — стала восстанавливаться уничтоженная еще в 1918 г. власть Советов на местах, когда простые люди реально могли влиять на процесс принятия решений.

Но гражданское общество было еще очень молодо и слабо, чтобы удержать завоевания первой волны революции. Откат был неизбежен. Номенклатура оправилась от ударов и была готова к контрнаступлению под новыми знаменами.

Героический, освободительный период перестройки завершался прекрасным аккордом — грандиозными демонстрациями 4 и 25 февраля.

В то же время «революция менеджеров» вывела управление хозяйством из под контроля партаппарата и привела к образованию корпоративного по структуре национального капитала, олицетворяемого директорским корпусом. После этого экономические задачи революции для значительной части хозяйственной элиты были решены, и в обществе усилились консервативные тенденции. В то же время экономическая перестройка вызвала болезненные экономические последствия, которые помогали поддерживать миф о спасительности грядущей вестернизации. Общество раскалывалось на консерваторов-почвенников и «демократов»-западников. Поворот номенклатуры к радикальному антикоммунизму означал начало конца гражданской революции! Теперь борьба против КПСС велась не во имя высоких идеалов свободы и справедливости, а ради победы одной номенклатурной клики над другой. Причем если консервативная группировка рассчитывала опереться на производственную элиту, уже получившую «свой кусок», то «радикальный» клан номенклатуры мог опереться на две силы. Во-первых, на политическую и экономическую мощь Запада (ценой превращения страны в сырьевой компонент мирового разделения труда). Во-вторых, на теневой, а в значительной степени криминальный капитал, вышедший из подполья под флагом «свободы предпринимательства», установивший контроль над рынком и переориентировавший его с производства на более привычную спекуляцию. Прозападная номенклатура быстро поняла, что именно криминально-спекулятивный капитал может стать ее союзником в борьбе против производственного капитала. Лозунг «радикальных реформ» стал означать передел власти и собственности в пользу компрадорских и криминальных слоев. Начиналось великое превращение власти в собственность.