Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 6
Наконец, некоторые предлагают для того, чтобы увеличить число студентов, занимающихся психологией, включить этот предмет в число предметов государственного экзамена для представителей некоторых специальностей. Предлагающие это забывают, очевидно, что психология – по крайней мере в настоящее время – вовсе не является такой твердо установившейся наукой, чтобы могли быть выставлены определенные, одинаковые для всех требования, которые профессор мог бы предъявить всем экзаменующимся, из какого университета они не явились бы. Если из множества оттенков в изложении философии выделить наиболее распространенные, мы получим три направления: ассоциационную психологию, так называемую «апперцепционную психологию» и современную, так называемую «психологию интеллекта» (Denkpsychologie). Общеизвестное понятие ассоциационной психологии вряд ли нуждается в дальнейшем выяснении. Нуждается в таком разъяснении скорее термин «апперцепционная психология». Но здесь достаточно будет сказать, что этим термином обозначается, большей частью, то направление психологии, которое считает понятие ассоциаций в его обычной форме относимой к готовым и сравнительно неизменным представлениям, в корне ошибочным и нуждающимся в более глубоком анализе и, кроме того, для объяснения комплексных психических функций привлекает известные элементы, проявляющиеся преимущественно в процессах воли. «Психологией интеллекта», наконец, было в последнее время названо направление, занимающееся преимущественно изучением сложных интеллектуальных процессов логического мышления, и самый характерный признак этого направления состоит в том, что оно пытается и эти процессы исследовать экспериментальным путем. Понятие эксперимента употребляется здесь не в обычном, а в отличном от него значении. Так, например, любой вопрос, на который должно ответить испытуемое лицо, рассматривают, как вызванное в его сознании раздражение, а ответ – как реакцию на это раздражение. Допустим теперь, что студент, слушавший лекции у сторонника ассоциационной психологии, вынужден экзаменоваться у сторонника апперцепционной психологии. Последний, вероятно, найдет его познания весьма недостаточными. Точно также вряд ли выдержит свой экзамен у сторонника ассоциационной или апперцепционной психологии студент, слушавший лекции у сторонника третьего направления, а у последнего, вероятно, срежутся слушатели первых двух направлений. Можно на это, конечно, возразить, что и в смысле философии дело обстоит не иначе. И я не стану против этого возражать, поскольку речь идет о таких систематических предметах, как метафизика, этика, теория познания и т. д. Но есть одна область, свободная от этой относительности: история философии. И каждый справедливый экзаменатор, когда к нему явится на экзамен студент, не совсем знакомый ему, станет задавать ему только вопросы, относящиеся к названной области. Мне могут ответить на это, что в будущем и в психологии дело будет обстоять иначе, так как она старается все более и более пользоваться точными методами. Но в таком случае уместно подождать этого будущего, которое покуда еще очень далеко, со своими преобразованиями в деле преподавания психологии, раз в настоящее время почти совершенно отсутствует самая необходимая для этого предпосылка – существование одного общего для всех учебного материала. Мало того, если принять в соображение те общие проблемы психологии, о которых мы говорили выше и которые и в настоящее время, как всегда раньше, играют выдающуюся роль в психологической литературе, нельзя не усомниться в том, наступит ли когда-либо такое единодушие, которое создает общую основу для различных воззрений. Что же остается, когда отбрасывают именно то, что представляет наибольший интерес для учащихся и наиболее важно для общего психологического образования? Неужели же довольствоваться парой – другой заученных наизусть чисел и эмпирическими законами, допускающими несколько толкований, если и не совсем спорными? Но те, более общие и потому наиболее важные для психологического образования вопросы столь тесно связаны с определенной, теоретико-познавательной и метафизической точкой зрения, что непонятно, как они когда-либо исчезнут из психологии. Именно этот факт ясно доказывает, что психология относится к философским дисциплинам, и что таковой она останется и после превращения в самостоятельную науку, так как, в конце концов, в основе такой самостоятельной науки могут лежать только метафизические воззрения скрытые и – если отделившиеся от философии психологи не будут обладать более или менее основательным философским образованием – незрелые. Поэтому никому это отделение не принесет больше вреда, чем психологам, а через них и психологии. Тот упрек, который некоторые философы выдвигают против нее в настоящее время без всякого основания, а именно, что она скорее техническая, чем чисто научная дисциплина, может тогда в ужасающих размерах превратиться в действительность. Если же затем с прогрессивным разделением труда один психолог станет исключительно заниматься вопросами памяти и целесообразных методов заучивания наизусть, другой – опытами по различным реакциям и индивидуальным различим в них, третий – определением порогов раздражения, четвертый – опытами по вопросам мышления и т. д., тогда, действительно, наступит пора, когда психологи превратятся в ремесленников, и ремесленников вовсе не самого полезного типа.
Но что же вы скажете об Америке? спросит нас, может быть, один из психологов, требующих во чтобы то ни стало отделения психологии от философии. Какое значение могут иметь эти возможные, хотя и далеко еще не воплотившиеся в действительность последствия пред лицом того гигантского развития, которого достигла экспериментальная психология в Америке в течение немногих десятилетий? А ведь там эти успехи были достигнуты с самого начала на основе строгого отделения – в особенности, в крупных университетах – психологии от философии. Мне совершенно чуждо, разумеется, желание оспаривать великие заслуги американцев в деле развития нашей науки. Если число психологических лабораторий в Северной Америке в настоящее время чуть ли не в десять раз больше их числа во всей Европе, то, ведь, даже среди этих немногих, некоторые в особенности, например, английские и французские, вряд ли существовали бы, если бы не эти успехи американцев. Но не следует же забывать, что именно в университетском деле существуют большие различия между различными странами, отчасти объясняющиеся различными историческими условиями, но главным образом соответствующие существенно различным условиям общей духовной культуры страны. Именно поэтому, надо думать, сенат города Гамбурга, не без основания, отклонил возникший было проект преобразовать гамбургскую высшую школу отчасти по американскому образцу. Задуманный «колониальный факультет» вообще никакого прототипа не имеет, а представляет собой специфический гамбургский продукт, и в действительности это – факультет, как известно, скорее, мнимый, чем действительный, так как коллегия преподавателей принадлежит, главным образом, к другим факультетам, да и лекции, которые они читают, являются вместе с тем лекциями и этих других факультетов. То, что мы сказали об университете в целом, относится в общем и к отдельным предметам и в наиболее сильной степени к тем из них, которые, подобно философии, находятся в наиболее тесной связи с различиями национальных интересов. У нас психология, оставаясь верной своему происхождению из философии, представляет собой и в настоящее время область теоретического преподавания и исследования, и никто, знакомый с существующим положением вещей, не может пожелать, чтоб это стало иначе, несмотря на весь все возрастающий интерес, который возбуждают применения психологии к педагогике, психиатрии и т. д. Слишком много у нас чисто теоретических проблем, чтобы мы могли забыть о них ради этих практических применений. Совершенно при других условиях развивалась в Америке экспериментальная психология. С одной стороны, значительно содействовала отделение психологии от других философских областей постановка преподавания в американских университетах, из которых менее крупные более или менее приближаются к нашим средним школам, а более крупные близко подходят к типу английских университетов: школьный характер преподавания, да и пример английских университетов вообще содействовали более строгому размежеванию отдельных дисциплин. С другой же стороны, практический ум американцев с самого же начала извлек из нового экспериментального направления в психологии то, что у нас пришло, собственно говоря, в конце: практическое и прежде всего педагогическое его значение. Этим объясняется тот факт, что в то время, как у нас экспериментальная педагогика составляет область применения психологии, в Америке, наоборот, психология скорее играет подготовительную роль для педагогики. Отсюда вовсе еще не следует, разумеется, что в Америке нет ученых, занимающихся теоретическими проблемами; нет, их очень много и они занимаются ими ревностно и с успехом. Весьма процветают там наука о языке, этнология, самые различные области естествознания, но и психология насчитывает целый ряд весьма даровитых представителей. При всем том именно педагогический интерес, которым проникнут в Америке весь образованный мир и который составляет одну из лучших сторон американской культуры, не мог не придать свое специфическое направление экспериментальной психологии, заимствованной извне и затем самым ревностным образом самостоятельно разрабатываемой. Весьма сомнительно, нашла ли бы новая психология столь быстрое распространение и такое множество блестящих представителей в новом мире, если бы не этот педагогический интерес. Однако, этими же обстоятельствами обусловливаются и фактические границы для ее развития, и без того вызванные упомянутой постановкой преподавания в высших школах. Мне не раз приходилось слышать, как американцы удивлялись тому, что наши лекции по философии слушают не только все группы, так называемого, философского факультета, но и юристы, медики и теологи, и что кое-кто из них работает даже в психологической лаборатории. В Америке лекции по психологии слушает будущий преподаватель или вообще человек, интересующийся специально педагогикой. Психология есть предмет специальный, которым представитель другой специальности, кроме педагогики, обыкновенно вовсе не интересуется. Этим объясняется, конечно, и тот факт, что в то время, как в Германии интерес к психологии заметно возрос в кругах, занимающихся изучением языкознания, науки о религии, этнологии, вообще дисциплин, соприкасающихся с психологией народов, в Америке ничего подобного не заметно. Поэтому нам совсем не следует мне кажется, подражать американцам заимствовать у них то, что возникло там при совершенно других, чем наши, условиях, что представляет собой выражение чисто американской культуры, но что у нас совершенно не может привиться, как не могли бы привиться и некоторые другие стороны американской жизни.
