Сюзанн Моррисон - Йога-клуб. Жизнь ниже шеи

не только тела, но и души,

О, все это — сама душа!

Вы когда-нибудь стояли в кругу людей, бьющих в шаманские бубны, и втайне мечтали стать одним из них? Отбросить благовоспитанность, сарказм и просто оторваться, вспотеть, как дикарь?

М-да. Я тоже не мечтала. Бить в бубен — это так напряженно. Но танец с бубном — это, пожалуй, единственный ритуал, в котором я не мечтала принять участие. Люблю ритуалы, даже если речь идет об обычном свадебном тосте. Мне нравится в ритуалах то, что они отмеряют время, позволяют нам вслух признаться, что именно этот момент имеет значение. И мы должны запомнить его. Слова, заученные жесты выдергивают нас из монотонного забытья и напоминают, что жизнь имеет значение — каждая ее секунда.

Я, кажется, всю свою жизнь провела в поисках идеального ритуала. В детстве мне нравились сложные ритуалы, которые мы с лучшей подругой из начальной школы придумали для почитания Марии, королевы-девственницы и повелительницы всех кукол. В средней школе, заподозрив, что одновременно быть католичкой и феминисткой не получится, я вступила в пресвитерианский хор, надеясь, что, может быть, у протестантов — протестанты это по отцовской линии — найдется что-нибудь для меня. Однако этот период недолго продлился, потому что интересных ритуалов у них было мало. Все в этой церкви было слишком практичным, приземленным, как будто даже сам Иисус был просто обычным чуваком, а не Богом, умевшим ходить по воде. Единственным ритуалом в этой церкви были беседы с прикольным мальчиком, лидером христианской молодежи, о том, какой Иисус прикольный. В результате этих бесед у меня мозги размягчились так, что даже мама не сдержалась, воскликнув: «Ради всего святого, Сюзи, хватит, как мартышка, повторять: „Иисус такой прикольный!“ Ты похожа на чирлидершу из Калифорнии». Когда девочкам из пресвитерианской церкви достались лучшие роли в рождественском представлении, я решила, что эксперимент с протестантизмом пора заканчивать.

Поскольку в нашем районе было много евреев, в седьмом классе я увлеклась темой иудаизма и проводила в синагоге больше времени, чем во всех церквах за все предыдущие годы. Иногда, запершись в маминой ванной, я читала наизусть отрывки из Торы и представляла, что выступаю на своей батми-цве[20]. Мне казалось, что быть еврейкой — здорово. У моих подруг-евреек было все: красивые ритуалы на непонятном языке, древняя история, родственники в Нью-Йорке, а некоторые, из реформистской синагоги, могли даже рассчитывать на добрачный секс, не опасаясь попасть в ад.

А вот в старших классах я с благоговением заглядывалась на потиры и кинжалы, которые мои подруги-викканки[21] хранили на самодельных алтарях. Я даже ходила на парад в честь солнцестояния во Фремоне, надеясь, что там произойдет нечто волшебное, но увидела лишь голых людей на велосипедах. Конечно, для девчонки из пригорода это было очень вдохновляюще, однако, что в этом духовного, я так и не поняла.

Но, несмотря ни на что, каждый раз, когда кто-то заговаривал о Боге или поднимал вопрос существования Бога, я лишь качала головой. Для меня это был единственный верный ответ. Однако это не значило, что нельзя поиграть в религию. У меня есть друг, называющий себя еврейским буддистом (сокращенно «е-бу»): он ходит в синагогу, где они медитируют и поют «шаломммммммм». Когда я спросила, как он примирил для себя идею Бога из Ветхого Завета с отсутствием Бога в буддизме, он ответил:

— А может, я вообще в Бога не верю. Мне просто антураж нравится.

В этом что-то есть.

После того вечера, когда мы проводили обряд экзорцизма над блендером, мне захотелось, чтобы вся моя жизнь стала одним сплошным ритуалом. Я вдруг ощутила себя послушницей, а настоятельница — Индра — отдавала мне приказы: быть храброй, сильной, читать священные книги и практиковать «маленькую смерть». Именно этим я и собиралась заняться. Засела за священные тексты. Между занятиями медитировала, прочитывала одну сутру и посвящала весь день ее изучению, так же как в католицизме мы размышляли над таинствами, перебирая четки. Иногда я медитировала на образы Индры и Лу. На магнетическую связь между ними, идеальный баланс истины и любви, который я в них видела. Однажды, к своему удивлению, я обнаружила такие строки в «Йога-сутрах» в переводе Свами Сатчитананды: «Весь мир — не более чем ваша проекция. Ваши ценности могут меняться каждую долю секунды. Возможно, сегодня вы даже не захотите видеть того, кто вчера казался самым близким человеком».

Прочитав эти слова, я сразу же пожалела, что не могу их тут же забыть. Они повлияли на меня, как заклинание, вызвав к жизни демонов, которых я уже многие месяцы пыталась не замечать.

Джона любил гадать на картах Таро. Мне это очень нравилось. Когда я впервые обнаружила его интерес к картам, мне это показалось очень привлекательным, и я тут же представила, как мы воспитываем детей и по воскресеньям, вместо того чтобы идти в церковь, делаем расклады и, может, иногда ездим на неоязыческие фестивали. Еще мне сразу захотелось повесить на себя лунный камень и посмотреть какой-нибудь рыцарский турнир.

Узнав, что Таро его интересует не столько с точки зрения магии, сколько с точки зрения юнгианской психологии, я, конечно, расстроилась, но только чуть-чуть. Дело в том, что Джона любил архетипы. Он выбирал несколько карт, раскладывал их перед собой на полу и несколько часов сидел, сочиняя сказку, растолковывая архетипы и тем самым проливая свет на темные уголки своего подсознания.

Как-то вечером мы сидели у него, пили красное вино, и тут я решила, что время пришло. Мы встречались уже два года, и вот наконец я попросила Джону погадать на картах мне.

Мы устроились на полу и приглушили свет. Я поставила саундтрек из «Последнего искушения Христа», мрачный и торжественный, как раз для такого случая. Но Джона попросил меня выключить его, сказав, что это слишком банально. Тогда я предложила Dead Can Dance, «Энигму» или что-нибудь с песнопениями и заунывными завываниями.

— Давай не будем позориться, — сказал он. — Мы же не на фестивале с конными турнирами.

— Точно, — ответила я. — Турниры… — Я закатила глаза. — Отстой.

Но по правде, я была разочарована. Уж если заниматься ритуалами, так почему не пуститься во все тяжкие? Та же ролевая игра. Однако боязнь показаться отстойной пересилила мою тягу к священнодействиям.

Итак, я приготовилась к гаданию, порадовавшись, что Джона хотя бы разрешил мне зажечь свечи. Их пламя плясало на блестящей поверхности карт, когда он переворачивал их одну за другой.

Смерть. Волшебник. Башня. Любовники. Минуту я смотрела на них, может, дольше. А потом почувствовала себя так странно: мне одновременно стало жарко и холодно. Я не хотела знать, что говорят мне карты.

Джона, должно быть, заметил мое замешательство, потому что спросил:

— Видишь что-нибудь? Видишь связь?

— Нет, нет, — отмахнулась я. — Просто задумалась.

Но я лгала. Не могла же я признаться ему, что на самом деле увидела, если мне было трудно признаться в этом даже самой себе. Потому что увидела я вот что: Ты Уйдешь От Этого Парня.

Но я люблю его. Он мой лучший друг.

Однако карты уже выпали.

Я не ушла от него. Но уехала на Бали.

В тот вечер, когда Индра объясняла мне, почему ушла от мужа, я прекрасно понимала, что она имеет в виду. Мне не хотелось признаваться себе в этом, потому что я думала, что мое желание уйти от Джоны основано на чистом эгоизме. Ну, разве можно отказываться от совершенно нормальных отношений лишь потому, что хочется найти себя? Разве можно жертвовать Джоной в угоду какому-то слабенькому внутреннему голосу, который велит мне измениться, но не может при этом толком сказать, как, зачем, а главное, кем я в результате стану. Если нам с Джоной так плохо удается решать проблемы, так это просто потому, что нам вместе слишком весело. Ведь обсуждать совместное будущее не так прикольно, как смотреть ужастики или ставить рекорды по поеданию максимального количества тортов в неделю. Никто из нас не хотел портить веселье другому. И вот в результате сначала мне кажется, что лучше остаться с Джоной и сосредоточиться на положительных моментах наших отношений, задушив надоедливый внутренний голос, который талдычит, что надо меняться. Но уже через минуту я стою на мосте Аврора, том самом, где у нас в Сиэтле принято кончать с собой, и наша с Джоной совместная жизнь лежит у меня в руках, как сверток, который я в любой момент готова бросить вниз, в холодную, темную воду.

Иногда, правда, мне кажется, что, возможно, достаточно просто сменить обстановку. Что, если все, что мне нужно, — переезд в Нью-Йорк, новая жизнь с Джоной? Может, я смогу доказать, что карты были неправы. Нет, серьезно, когда подсознание выскакивает на поверхность со всякими неприятными сюрпризами, не лучше ли его игнорировать, а то потом наделаешь таких дел, что самой страшно станет… Нажму-ка я на него, как на кнопку будильника, и пусть замолкнет на время, а потом, глядишь, само куда-нибудь денется.