Сборник статей - Библия и наука
Другие ученые считают, что «самая музыкальная» птица в мире – живущий в Северной Америке пестрый дрозд. Нотная запись песни дрозда Hylocichla guttata была произведена в 32-кратном замедлении. В его песнях (продолжительность каждой из них – 1–1,5 секунд) звучит «человеческая» музыка, музыка, достигшая невероятно высокого для животного мира развития. В замедленной записи песни дрозда ученые обнаружили двустрочные и четырехстрочные «строфы», иногда дрозд по-человечески повторяет вторую половину этой «строфы», иногда ее варьирует. К тому же пестрый дрозд умеет «сочинять» к своим песням гармоническое сопровождение, как бы вторую партию. Одна и та же птица поет сразу на два голоса, да так, как будто бы знает – и это немалая музыкальная и биологическая сенсация – и ей знакомы элементарные законы классических созвучий в «человеческой» европейской музыке.
Чтобы лучше осознать ту высоту, на которой может находиться птичье пение, уместно рассказать об одном случае, происшедшим с группой музыковедов-фольклористов.
Ученые попросили известного венгерского исследователя птичьего пения Петера Сёке дать им прослушать замедленные записи пения птиц из его коллекции. «Петер Сёке для сравнения попросил их послушать, как поет шаман одного из племен Черной Африки (голос его в регистре флейты), а сам поставил на магнитофон ленту с записью голоса американского пестрого дрозда в 32-кратном замедлении. Гости нашли, что это красивые мелодии, даже чем-то знакомые, и в то же время они испытывали некоторое замешательство, так как никто из музыковедов (а среди них были всемирно известные фольклористы) не знал (да и не мог знать), какому народу принадлежат эти мелодии. Гости были единодушны только в одном: они сомневались, действительно ли это была песня шамана из Черной Африки. По их мнению, подобная многострочная строфическая структура характерна для народной музыки более развитых общественных формаций, той музыки, которая знает повторение мотивов, цепные песенные формы». Во всех этих формах птичьего пения проявляется то, что можно назвать человекообразием.
Здесь уместно сказать, что еще в XIX веке «в орнитологии наметился подход к весеннему пению птиц как явлению мультифункциональному», то есть заключающему в себе не одну, а несколько функций. Аналогичную позицию по этому поводу занимает и современная наука. Исследователи пения птиц утверждают, что сейчас «задача скорее состоит не в том, чтобы оспаривать объективный характер той или иной функции песни, а в том, чтобы направить усилия на составление исчерпывающего реестра этих функций». И этот исчерпывающий реестр высших форм птичьего пения не будет связан лишь с проблемами биологического процветания вида. Для этого процветания выводить столь сложные и замысловатые мелодии вовсе не обязательно. В рамки дарвиновской концепции видообразования смысл высших форм птичьего пения явно не умещается, как не умещается в эти рамки и смысл других форм красоты, которой переполнен наш мир. Этот смысл, очевидно, связан с Божественным Замыслом о мире, с причастием сотворенной природы своему нетварному основанию – той Жизни, которая, по словам святого Дионисия Ареопагита, «оживляет и согревает весь животный и растительный мир», так что «в животных и растениях жизнь проявляется словно отдаленное эхо Жизни», и поэтому живые существа «воспевают Ее как неоскудеваемую подательницу жизни».
Но центральное звено тварного мира в соответствии с христианским миропониманием – человек. Именно для него создана вся красота и гармония мироздания, в том числе и гармония, проявляющаяся в пении птиц. Не служит ли в таком случае воспевание птицами Божественной Жизни поводом к раздумьям о высшем смысле бытия? Не является ли здесь человекообразие птичьего пения поучительным примером для человека, подталкивающим его к молитвенному воспеванию Творца? И можно ли найти в живой природе аналогичные примеры поучительного человекообразия? Пойди к муравью, ленивец, – писал премудрый царь Соломон, – посмотри на действия его и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя; но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою… Доколе ты, ленивец, будешь спать? когда ты встанешь от сна твоего? (Притч. 6,6–9).
Муравьи показывают человеку пример трудолюбия. При этом если к ним присмотреться, то можно обнаружить и значительную долю человекообразия. Так, есть муравьи, которые доят «молочных коров» – тлю, которую они часто содержат в особом загоне, окруженном высокой стенкой, наподобие того, как люди содержат домашних животных в хлеву. Муравьи также собирают урожай (муравьи-заготовители), ухаживают за грибами (муравьи-грибники), маршируют колонами (муравьи-солдаты). Кроме того, результаты многолетних лабораторных исследований показывают, что «муравьи способны оценивать число объектов в пределах нескольких десятков и передавать эту информацию другим особям». Все это как бы положительные примеры человекообразия.
Но вот есть примеры и иного рода: муравьи держат «рабов» – муравьев другого вида. Этих рабов они похищают, когда те находятся еще в стадии куколки. Некоторые виды муравьев работают вместе со своими рабами, другие же, например, муравей-амазонка, работой себя не обременяет и живет исключительно за счет «рабов». Здесь мы сталкиваемся с человекообразием уже иного рода, имеющим скорее отрицательную поучающую окраску.
В природе существуют и другие примеры человекообразия. «Что касается производства – пчелы делают мед, смешивая нектар с водой и консервантом. Один из видов пауков строит плотик, чтобы плавать по воде, а люковый паук ловит своих жертв в изготовленные им механические ловушки, прямо как человек… Журавли почти как люди танцуют. Лебеди живут парами всю жизнь, как люди!» Самцы австралийских птиц-шалашниц «строят беседки из веток с коридором посередине, а затем расписывают их внутренние стены краской из цветных фруктовых соков или измельченного древесного угля, смешанного со слюной. Они также преподносят своим избранницам подарки, например, цветы, не имеющие утилитарной ценности – ну совсем как люди!.. В инженерных работах ближе всего к человеку стоят бобры со своими домиками и запрудами».
В былые времена люди, наблюдая за различными животными, пытались найти в них то человекообразие, которое могло бы иметь особый духовный смысл, связанный с христианской жизнью. Так, оленя, ищущего воду, они сравнивали с человеком, который жаждет принять Святое Таинство Крещения, ласточек – с подвижниками благочестия, взмывающими ввысь от всего земного, голубей – со святыми, достигшими совершенного незлобия.
Подобные построения могут показаться достаточно вольными и субъективно окрашенными. Действительно, здесь нет той оценочной строгости, которая может быть достигнута современными техническими средствами при рассмотрении человекообразия певчих птиц. Впрочем, птицы не единственные создания, человекообразие которых выявляется с почти что математической строгостью. Аналогичная картина предстает перед нашим взором и при анализе тех представителей животного мира, человекообразие которых отражено даже в их названии. Речь, как легко догадаться, идет о человекообразных обезьянах. Но прежде чем перейти к анализу современных научных данных, подтверждающих это явление, попытаемся раскрыть его духовный смысл. Какая роль в поучающем человека многообразии живой природы может принадлежать обезьянам?
В христианстве существует традиция, восходящая к блаженному Августину, называть дьявола обезьяной Бога. Здесь имеется в виду то, что дьявол обладает неким карикатурным сходством с Творцом, Вседержителем и Искупителем мира: может творить некие пародии на чудеса, обольщать людей свой ложной духовностью и т. д. В контексте этих представлений обезьяна выступает карикатурой человека, его пародийным образом.
Человек, как учит нас Священное Писание, создан по образу Божию (см. Быт. 1, 26–27). Это высочайшее свойство человека запечатлено во всем его облике, обладающим по сравнению со всеми живыми существами царственным величием. Однако люди могут терять это величие, будучи порабощены различным страстям и порокам, искажающими в них образ своего Творца. И тогда вместо этого величественного образа, по которому человек создан, в нем начинает проявляться его пародийный образ, который во всей своей полноте он может наблюдать у обезьян. Последние же должны в таком понимании своим видом мягко и ненавязчиво предостерегать от этого человека, служа ему при этом и объектом увеселения, и пищей для размышления: на кого человек будет походить, «если утратит свой образ».
Что же может сказать по поводу такого подхода к проблеме схожести обезьяны с человеком приматология – современная наука, изучающая обезьян?
Откровения современной приматологии
