Александр Гера - Набат-2
На первых этажах девчушки в прозрачных трико учились танцевать что-то вычурное и замысловатое — под руководством молоденьких преподавательниц, может быть, чуть крупнее учениц. Их прозрачные трико были откровеннее. Гречаный испытывал неловкость, но на него не обращали внимания, зато охранники постреливали глазами, держась за его спиной. Плечистые и молодые по-прежнему в цене, смекнул Гречаный, когда наставницы задвигались вольнее, выбирая позы и па пооткровеннее. Запахов президент не ощущал, вытяжная вентиляция работала прекрасно.
«И слава Богу…»
На галереях размещались секции по интересам. Качки прежним способом наращивали мышцы. И если, разглядывая танцовщиц, охранники делились мнениями вполголоса, здесь они не стеснялись говорить громко. По их мнению выходило, что все это чухня, метода устарела, рельефный фасон дает, а настоящей мускулатуры не прибавляет плюс импотенция.
— Почему импотенция? — не согласился президент* — Ребята ладные, сильные, ничем не хуже вас.
— Да уж, Семен Артемович, — ухмыльнулись оба. — Нас гоняли на свежем воздухе да на рубке дров и гречневой каше, а это — показушники, обычные качки. Перед девками форсят, а палку не могут поставить с толком, — откровенничали они, не стесняясь президента. — Да тут и девицы все сплошь лесбиянки. Честное слово!
Президент покраснел, будто обвинили его самого в импотенции.
— Пошли дальше, — сказал он, пряча глаза.
В компьютерном зале царило оживление. Здесь проверяли сноровку и совсем еще мальчишки лет семи — десяти, и юноши постарше. Компьютер-жокей отрывисто произносил непонятные команды, и в зале тут и там отвечали ему столь же непонятно.
— О чем они переговариваются? — спросил Гречаный.
— Кто на файле микроб поймал, кто запустил свой вирус, — охотно пояснили охранники, и один другому сказал с большим интересом: — А тот шибздик в прыщах на крайней панели ничего так шерстит в пятом уровне, да?
— Ум-м, — уважительно промычал другой.
И здесь президента не замечали, и здесь он был чужой. Даже в секции полового воспитания, где Гречаный задержался у остекленной перегородки, на него не обратили внимания. Юнец лет пятнадцати втолковывал что-то полетке, жестикулируя руками, и она послушно выполняла позы.
«Хоть не голые», — вздохнул Гречаный, хотя прозрачное трико ничего не скрывало, но заниматься прилюдно сексом запрещал закон.
— Чухня, — не удостоил похвалы один охранник учителя. — Индийская школа, ничего интересного.
И здесь его знаний не хватает…
В следующей галерее его заинтересовали молодые люди в тогах, лицом к лицу попарно.
— А это что? — спросил он, остановившись.
— Центр ораторского искусства и дикции, — пояснил охранник. — Правнучка безнадеги Горбачева предложила, а Владимир Андреевич учредил, — хмыкнули оба.
— Кто? — не понял Гречаный.
— Цыглеев, — удивленно повторил охранник. — Владимир Андреевич. А Горбачев — губошлеп такой был в прошлом веке.
— Жена, говорят, его сковородкой по губам била, — охотно подключился другой, — когда он неправильно ударения ставил.
— Ладно, посмотрим, как эти шлепают губами, — произнес Гречаный и подошел к ближайшей паре.
— Чего тебе, дед? — отвлекся один из ораторов с острым длинным носом. — Пахлявку ищешь? Так топай в малый ГУМ, там клевый выбор.
— Какую пахлявку? Я президент, — оскорбился Гречаный.
Оратор с минуту созерцал его беспристрастно, потом сказал партнеру:
— Продолжим.
«Так тебе и надо, — попенял себе Гречаный. — Корми, пои и под ноги не суйся».
— Куда еще хотите? — приблизились охранники.
— Пошли в оранжерею. Там хоть понятно, — сказал президент. — А что такое пахлявка?
Охранники прыснули. Один из них ответил:
— Извините, Семен Артемович, но вы так быстро ботать учитесь. Пахлявка — это когда люди старшего возраста девочек снимают.
— Я им поснимаю! — разозлился президент. — Ну и заведеньице!
В оранжерее их встретила вежливо юная особа в юбочке клеш.
— Прошу вас, Семен Артемович, — сделала она книксен, приподнимая и без того коротенький подол. — Я вас узнала. Вас по телевизору показывали. Вы что-то там изобрели в космосе. Вы Гречанский.
— Изобрел, изобрел, — снисходительно усмехнулся Гречаный. — А мамзель что изобрела?
— Пойдемте покажу, — гордо ответила она и повела между стеллажей с бушующей зеленью.
Гречаному стало веселее. Он подмигнул охранникам с усмешкой.
— Вот, смотрите, — остановилась юннатка у крайнего стеллажа. — Это принципиус бесталанус. Он получился от скрещивания томата с парниковыми огурцами. Вам нравится?
Гречаный оглядел растение с мясистыми листьями и спросил:
— А как на вкус?
— Плодов еще нет. Думаю, со следующим отбором появятся. Но листья и стебли уже можно употреблять в пищу, — пояснила она.
— Употребляете? — не скрывая иронии, спросил Гречаный.
— На фиг? — не смутилась она. — Это экспортный продукт. Дешево и практично, аборигены подчистую сметут в обмен на минералы.
Охранники, укрывшись за стеллажами, потешались откровенно. Повеселел и президент.
— Давай-давай, — погладил он по головке юннатку. — Знатный из тебя таланус выйдет. Экспортный!
Юннатка зарделась от похвалы, подолом прикрыв личико, к общему веселью. Гречаный поспешил вон.
— Все! — сказал он охранникам. — Насмотрелся, нанюхался, опыта огреб на всю оставшуюся жизнь. Пошли…
На следующее утро Гречаный выехал в загородную резиденцию и первым делом велел соорудить обычный парник.
— Никак беспринципиус таланус собираетесь выводить? — весело спросил охранник, с которым Гречаный обозревал молодежный центр.
— Обычную капусту, — кратко изрек Гречаный. — Дедовским методом.
Посещение центра напомнило ему фильм о «Титанике», его первый и последний рейс. Лайнер тонет с ужасной раной в борту, а в ярко освещенных салонах играет веселая музыка, танцуют беспечно пассажиры, не замечая крена.
Пассажиры?
Вот именно.
2 — 9
Как неожиданно немочь накатила на Оками, так удивительным образом и исчезла.
В день прихода на зеленую поляну они экономно распределили обязанности, чтобы заночевать в тепле и сухости: Кронид отправился поймать рыбы на ужин, Оками расчищал землянку под ночлег. Развели костер, перекусили наскоро и вместе взялись за убежище. Внутри находилась печурка, к ней пробивались они с энтузиазмом. В очередной раз вынося землю и всяческий хлам, Оками почувствовал недомогание. Мышцы тела набухли в одночасье, неимоверных усилий стоило двинуть рукой, ногой, и что там конечности — ворочать языком было мучительно, веки глаз поднять невмоготу.
Кронид растерянности не проявил. Первым делом он приготовил постель для Оками, заботливо уложил ее в спальник, каждые двадцать минут отпаивая целебным отваром, как учил Пармен. Что за болезнь навалилась на товарища, он знать не знал, однако именно такой сбор трав, снимающий воспаление мышечных тканей, готовил для отвара Пармен.
Ни разу не потревожив Оками, без треска и шума он освободил землянку от завала и торжественно затопил печурку. Кронид вышел поднести собранных заранее дров, а вернувшись вскоре, застал товарища в странной позе китайского болванчика.
— Ты почему поднялся, Оками? — взволнованно спросил он. — Тебе ни в коем случае нельзя вставать!
— Не могу, — с трудом ответил Оками. — Хочу наружу. Совсем.
Кронид перенес товарища из землянки, соорудил нехитрый навес, чтобы уберечь от мороси, и до утра не отходил от него, потчуя травяным отваром, как ни хотелось внутрь к живительному теплу, в уютное жилище.
С утра Кронид натаскал в землянку лапника, и от хвойного запаха стало еще уютнее.
— Перенести тебя в землянку? — участливо спросил он Оками.
— Попробую сам, — ответил тот и вылез из спальника. С помощью Кронида он вошел внутрь и только произнес очарованно: — О-о…
— Тебе нравится? Ты уже не хочешь наружу? — заглядывал ему в глаза Кронид.
— Нет, — отдышался Оками, — очень хорошо.
Он с вожделением вдыхал хвойный запах. Сырость и затхлость исчезли. Кронид заботливо уложил его на ложе из лапника.
Кронид не стал докучать разговорами и выбрался наружу. В темноте под моросящим дождем было тоскливо и одиноко. Он машинально потрогал ладанку на груди, едва вспомнил Пармена. Без него сейчас он совсем расклеился после напряженной и неуютной ночи с больным товарищем. Только эта ладанка и маленький фонарик остались в память о старике, ничего больше он не взял. Сжималось сердце, а глаза хотели различить сквозь плотный и влажный полог ночи милый сердцу Орион.
«Сейчас бы мы пили чай и слушали удивительные истории дедушки», — размышлял он под шорох мороси и гнетущую тишину.
