Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 4

Общее родовое, поскольку я его мыслю само по себе, есть единое. Если же оно «содержится», как выше было сказано, во многих видах, то оно кажется столько раз существующим, сколько есть видов. Но вид сам по себе – еще абстрактное понятие, и если я считаю виды5, например, «красный и зеленый – два цвета», «есть много цветов», то этим не исключается, что родовое, мыслимое и обозначаемое каждый раз как цвет, есть одно и то же. Форма множественного числа «цвета» не должна вводить в заблуждение; так как считать можно только однородные предметы, то множественное обозначается всегда словом, указывающим тождественную сторону предметов; однако, самый факт присутствия цвета есть в них всех одно и то же. Правда, когда я представляю себе оба цвета, красный и зеленый, или когда я их вижу глазами перед собой, они занимают в отношении друг друга разные места в пространстве, и если в воспринятом красном или зеленом имеется нечто общее родовое, то кажется, что и это последнее имеется два или относительно большее число раз. И это относится не только к роду, но и ко всякому абстрактному моменту; так, абстрактное в видовом признаке, красное, кажется многократно существующим во многих красных точках. Трудность состоит, с одной стороны, в склонности всегда мыслить, незаметно для себя, абстрактное, как конкретное, или ставить требования, которым может удовлетворять только конкретное и которые от него только и могут быть заимствованы; с другой стороны, трудность состоит в склонности упускать из виду природу пространственного воззрения. Если воспринятую в трех местах красность или цвет принимать за три красности или три цвета, то это значит рассматривать абстрактное, красность или цвет, как конкретное. Если мое объяснение, что это есть одна и та же красность или одна и та же цветность, вызывает сомнение; если кажется непонятным или внутренне противоречивым, что одно и то же может существовать или быть воспринято в трех местах, оставаясь в то же время одним, то это опять объясняется тем, что абстрактная красность или цветность принимается как конкретное. При этом прежде всего затемняется понятие действительности. Я только произвожу анализ (крайне необходимый во всех областях), когда я, не прибегая ни к каким объяснениям, основанным на каком-либо сомнительном принципе, принимаю за составные части действительности, по крайней мере, одно чувственное качество и вместе с ним пространственную и временную определенность, и каждую из этих составных частей самое по себе обозначаю, как абстрактное.

Абстрактные моменты в своей неопределимой совокупности составляют конкретно действительное, т. е. качественно определенную часть времени или пространства. Тут опять может и должно возникнуть сомнение, каким образом абстракция, качество, может наполнять пространство. Это невозможно; для этого оно должно было бы стать протяженным, следовательно, не быть абстракцией. Высказывать такие сомнения – это значить превращать то, что я нахожу, анализируя действительность, в реальный процесс, как будто бы абстрактное качество существовало прежде само по себе (как конкретное), а затем очутилось передо задачею стать протяженным. Ничего подобного не совершается в действительности; на деле пространственно определенное качество или качественно определенная часть пространства, т. е. неопределимая совокупность есть конкретная действительность, а каждая составная часть сама по себе есть абстракция. Если освоиться с этим простым положением, то не будет казаться противоречием, что «красность» или «цветность» в трех местах есть не тройное, а одно и то же, хотя и существуют три красных или три цветных места.

Цветность и красность есть конкретно действительное только в данном красном месте и в данное время; если же я противопоставляю ее данному месту (с целью представить также и этот абстрактный момент численно-множественным), она тотчас становится одною6.

Это напоминание о сущности подлинного родового понятия поможет нам понять, что такое сознание вообще и его отношение к индивидуальному сознанию.

Я указал на собственное сознание, как на первое единственно действительное бытие, и назвал его индивидуальным сознанием. «Индивидуальным» я прежде всего объявляю все то, что каждый думает, когда, говоря о себе, употребляет словечко Я, например, когда рассказывает о своем детстве: «Я был шаловливым мальчиком»; или говорит о своем будущем: «Я покину место своего жительства, Я изберу себе другую профессию», или когда рассказывают: «Я видел, заметил это, думал при этом о том-то, имел такое-то намерение, Я такого-то мнения, Я решился и т. д.

Вследствие своей самодостоверности и самосозерцания, это Я не чувствует потребности в определении самого себя. Оно вполне уверено, что оно есть нечто иное, чем мир вещей, в котором оно находится; хотя я неопределимым образом бесконечно ближе к «собственному телу», чем ко всем другим вещам в пространстве, оно все-таки отличает себя от тела, как обладатель ео ipso – от вещи («собственного» тела), которою он обладает; оно совершенно уверено, что в окружающем мире существуют другие человеческие тела, в каждом из которых тоже находится другое Я точно так же, как в его собственном теле; и это Я так легко и верно отличает себя от всего остального, что возможность ошибки совершенно исключается. Я сознает себя заполняющим своею жизнью вполне определенную часть времени, в которое оно вступило в совершенно определенный момент; оно сознает себя заполняющим своим телом вполне определенную часть пространства; то же самое оно знает и о каждом другом Я. И пока Я живет, имеет переживания и эти переживания в своем целом составляют его жизнь, оно сознает себя субъектом, переживающим носителем этих определений, одним и тем же Я среди всех изменений. Измениться, стать чем-то другим и все же остаться тем же самым, – все это не является проблемой для непосредственного сознания. Каким образом изменяющиеся определения согласуются с тем, что в них всех есть одно и то же и принадлежат именно этому одному, – не может стать вопросом, так как сами эти определения не могут существовать и даже немыслимы без Я, которое ими определяется и которое их сознает как свои определения; и с другой стороны это Я в такой же мере немыслимо без них. Но Я все-таки отличается от них, как носитель, как нечто, обладающее определениями, – от самого определения, как определяемое, как то, что есть всегда одно и то же.

Теория спрашивает, что бы это могло быть такое. Жизнь предшествует теории, ее факты подлежат исследованию и составляют предпосылку и предмет теории; и вот в жизни Я знает себя только как определенное, только со своими переживаниями, которые именно и образуют целое его жизни. Оно отожествляет себя с этою своею жизнью, и потому вполне понятно и в этом смысле совершенно справедливо суждение, что это конкретное Я постепенно возникло из бесчисленных факторов и сделалось тем, чем оно себя сознает в каждый момент. Но все эти факторы по своему смыслу суть уже определения Я. Сущность действительного Я заключается в том, что оно есть и чем оно стало, в том, чем оно себя сознает и находит, во всех тех определениях, которые оно, как таковое, все же может отличать от себя, как от их носителя; и если мы можем мыслить эти факторы, составляющие каждое отдельное я все-таки только как определения какого-либо Я, то наша рефлексия неизбежно должна обратиться также и к этому моменту, т. е. к Я. Оно исчезает без следа, если его мыслить совершенно без определения; при определениях же оно неустранимо, как определяемое, и дается в мышлении одновременно с определением. Поскольку удается мыслить этот момент в абстракции от всех его определений, как всегда тожественного их носителя, как Idem, постоянно в них пребывающий, он оказывается абсолютно неделимым, это есть абсолютное единство, абсолютная точка совпадения и единства, благодаря которой только и возможна жизнь человека, жизнь того или другого Я. И это абсолютное единство и неделимость Я, находимые им в рефлексии по поводу самого себя, предполагается, само собой и о всяком другом Я, от которого (согласно сказанному выше) данное Я отличает себя.

Насколько различение субъекта и объекта не означает множества составных частей, было указано подробнее в другом месте. Здесь только нужно подчеркнуть, что Я может иметь и сознавать самого себя, или, как было уже выше сказано, что оно вообще возможно только, когда оно находит себя определенным каким-нибудь образом; и что, следовательно, и объект абсолютно немыслим без определений. Если отвлечься абсолютно от всех определений, которые Я знает о себе или находит в себе, то абстракция может еще удержать только точку единства, которая может быть обозначена тогда как субъект ϰατέξοχήν (по преимуществу) или par excellence. Это есть самая бедная и бессодержательная вещь в мире, как уже было сказано в «Erkenntnisstheoretische Logik», и мы понимаем, что этот субъект вообще мыслим только в отношении к миру сознания, от которого мы все-таки вынуждены его отличать. Моя рефлексия направилась прежде всего на абстрактный момент, который может быть назван субъектом ϰατέξοχήν или также чистым субъектом. Если мы собственно можем мыслить этот субъект, как выше было сказано, только присоединивши общее представление о каком-нибудь определении, в котором оно может находиться и следовательно вообще быть Я, то это и есть понятие «сознания вообще». Начнем обобщать весь мир объектов, в котором находится собственное Я и могут находиться другие Я, будем отвлекаться прежде всего от их индивидуальной (пространственной и временной) определенности, а затем также и от каждой специальной определенности, так чтобы получилось только абстрактное понятие какой-либо, какой угодно определенности; в таком случае и субъект такого сознания будет самым абстрактным моментом субъектности; в него входит, конечно, также абстрактный момент абсолютного единства (указанного выше) и неделимости; но в него не может входить индивидуум, то или другое определенное Я. Таким образом, фактически совпадают оба понятия: «сознание вообще» и чистый субъект или субъект ϰατέξοχήν, хотя мы и получили их двумя различными путями.