Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 2
Все это верно, буквально верно, но именно только буквально. Те, кто говорят так, ухватились за резко выраженные формулы, за формулы, высказанные в полемике, чеканные, рельефные, за формулы, которые писатель употребляет, чтоб подчеркнуть свою идею, ярко отметить свою точку зрения, насильственно привлечь внимание читателя к тому, в чем он отличается от других авторов, и к тому, против чего он борется. Воспроизводя эти формулы в их непосредственном виде, искажают дух самого учения или, вернее, не стараются вовсе проникнуть в него. Здесь забывают применить элементарное правило исторической критики, требующей считаться со всем контекстом изучаемого источника, а не с отдельной фразой его.
3. Что утверждает Дюгем? – Просто следующее: из того, что в физической теории мы говорим об электрической массе, о количестве электричества, об электрическом напряжении, об электрическом токе, о напряжении электродвижущей силы, об электрическом потенциале, о количестве теплоты, об абсолютной температуре, было бы наивно умозаключать, что в природе имеются какие-то реальности, какие-то особые сущности, индивиды, соответствующие каждому из этих понятий. Эти понятия произвольны; они отвечают потребности нашего духа, желающего представить себе результаты некоторого количества опытов.
Но зато не произвольны результаты этих опытов, и они вовсе не созданы для того, чтобы удовлетворять потребностям нашего духа. Здесь дан принудительный предел для наших построений, и этот предел по существу объективен и неподвижен. Здесь должна найти свое завершение теория, и у этого завершения она встречает нечто, не зависящее от нас, но зависящее от того, что не есть мы, что внешне нам. Все физико-химические теории должны привести нас к следствиям, данным в опыте и неподвластным нашим субъективным функциям. Раз опыт противоречит какому-нибудь из этих следствий, теория должна быть откинута. Итак, все следствия теории должны непременно быть объективны.
Но из того, что следствия теории непременно объективны, разве ничего не вытекает для построения самой теории? Кто мог бы отрицать это? Подобные границы для теоретического и субъективного произвола по необходимости представляются очень тесными границами.
При дидактическом изложении своего учения Дюгем может исходить из произвольного, субъективного, чтобы заканчивать опытом. Но кто не видит (и без этого не было бы физики), что в действительности, в живом творчестве своем физик постоянно исходит из опыта и что произвол тесно ограничен данными этого опыта? Клод Бернар уже заметил в своем введении в экспериментальную медицину, что не может быть априорной исходной точки. Даже в математических науках – и он ссылается здесь в подтверждение своего взгляда на свидетельство Эйлера – посылки всегда даются наблюдением отношений между вещами.
Теоретик, желая отметить независимость теории относительно опыта, желая ярко выдвинуть конструктивный прием духа в теоретической части, может, конечно, перевернуть естественный порядок вещей и показать, что теория – какова бы она ни была – исходя из какой-нибудь априорной точки зрения, не перестает сохранять свою ценность, раз все следствия из нее оправдываются опытом. Он хочет показать, что в этом единственное условие пригодности теории.
Но в научной практике физик, как это легко заметить, руководится опытом. Его свобода ограничена. Его теоретические построения будут фатально подобно маятнику колебаться около некоторого среднего направления. Опыт становится центром тяжести системы, и угол колебания будет очень незначительным.
Но, если это так, то мы совсем недалеко от того, как понимают теоретическую физику самые непримиримые механисты. И они допускают наличность произвола, состоящего из нашего неведения и вызываемых им гипотез. Так как опыт не дает нам – или не дает нам точным образом – всех тех отношений, в которых мы могли бы иметь нужду для построения теории какого-нибудь явления, то мы вынуждены заполнить получающиеся таким образом пробелы рядом догадок. Эти догадки, эти гипотезы будут иметь предельным условием экспериментальные данные. Иначе говоря, и здесь – как и в концепции Дюгема – необходимо и достаточно, чтобы физическая теория совпала со всем нашим опытным знанием и чтобы следствия из нее всегда оправдывались опытом, поскольку возможен таковой. Все же остальное гипотетично, т. е. произвольно. Поэтому физические теории будут колебаться в известных границах около некоторого среднего положения, около некоторого центра тяжести науки, определяемого нашим опытным знанием.
Заключение вытекает отсюда с принудительной силой. Физическая теория, как ее понимает Дюгем, и физическая теория, как ее понимают механисты, почти тождественны между собою.
Практически мы всегда приходим к какой-нибудь теории, которая воспроизводит или стремится воспроизвести по возможности верно опыт. Но опыт – это граница, которой нельзя передвинуть (если не говорить о случае заблуждения).
Это не все еще. Механистическая концепция признает, что мало-помалу гипотеза исправляется; амплитуда колебаний ее уменьшается. Но то же самое утверждает ведь и Дюгем, когда он говорит, что одна какая-нибудь из теорий должна взять верх над другими, что развитие идет по направлению к одной физической теории или к одной теоретической физике. И здесь, значит, согласие полное. Спекулятивно каждый толкует вещи по своему; практически все согласны.
4. Эпитет «произвольный», так легко применяемый к физической теории, должно таким образом понимать в очень ограниченном и узком смысле слова. По существу он употребляется лишь для того, чтобы рельефно выдвинуть роль, играемую гипотезой. Действительно, нередко в том традиционном потоке идей, который царил в течение первой половины XIX века, проходили молчанием различие между гипотетическими частями теории и другими ее частями, выведенными непосредственно из опыта.
Против этой метафизической и антинаучной тенденции необходима была сильная реакция. Ученые не замедлили стать на этот путь, в том числе и механисты. Они отделили элементы гипотезы от элементов опыта и указали огромную роль первой в физико-химической теории.
Но, делая это, они вовсе не думали разрушить объективную ценность физико-химических наук, они преследовали лишь одну цель: утвердить ее, как то первичное данное, которое рационально допускает существование опытной науки.
Опыт есть, по определению, познание объекта. В физической науке это определение уместнее всего; и оно здесь яснее, чем в случае других наук. Физика стала наукой в борьбе против априорной спекуляции схоластики. Она выросла в борьбе против произвола диалектического и пустого рассуждения, в борьбе против предубеждений, перед которыми хотели во что бы то ни стало склонить факты. Опыт – это то, над чем не повелевает наш дух, над чем не властны наши желания, наша воля, это то, что дано и чего мы не делаем. Опыт – это объект, противостоящей субъекту.
У всех современных физиков сохранилась эта, идущая из эпохи Возрождения, концепция физического метода. Рэнкин, Дюгем, Мах преследуют своими теориями лишь одну цель: найти опыт. Критическая школа (Пуанкаре) допускает, что наука покоится на отношениях, доставляемых опытом. Механистическая концепция тоже утверждает, что она апеллирует к одному лишь опыту.
Отсюда следует, что физика по своему методу коренным образом объективна. Элементы произвола в теории – раз последняя завершена – не могут лишить ее результатов и малейшей доли объективности.
5. В приемах и способах измерения имеются известные соглашения, во всякий производимый нами опыт входят целый ряд сложнейших теорий. Все это верно. Но это не мешает тому, что все экспериментаторы – если они станут пользоваться одинаковыми приемами измерения и одинаковыми теориями – станут находить тожественные результаты.
Измерения и теории, с помощью которых их производят, заключают в себе неизбежным образом элемент условности, ибо они представляют собой некоторые знаки и символический язык. Ведь ясно, что градус или калория так же мало существуют объективно, как существуют те знаки, которые их обозначают в выкладках, или те слова, которыми пользуются, когда говорят о них. Объективно и неизбежно существует лишь результат, к которому приходят, если условиться пользоваться такими-то именно знаками, такими-то словами, такими-то обозначениями. Вот та граница, которую природа ставит свободе физика; вот то, чего он не может создать или изменить, вот, то что остается тождественным для всех исследователей, поставивших себя в тождественные условия. Большего и нельзя требовать, да и непонятно было бы, что можно требовать большего для объективности физики.
Физическая наука должна позволить всем физикам – независимо от того, будут ли они придерживаться энергетических или механистических идей – прийти к тожественным результатам и сообщить эти результаты всем. Она объективна постольку, поскольку объективно наше представление о внешнем мире, т. е. поскольку объективно все то, что мы называем предметом или реальностью.
