Павел Блонский - Память и мышление
Ряд только что отмеченных положений Аристотеля прочно вошли в последующую историю античной психологии, конечно, подвергаясь при этом различным изменениям. Из них наибольшую популярность приобрел стоический вариант: «Когда человек рожден, то ведущая часть души имеет как бы лист бумаги, очень подходящий для записи. На него человек записывает каждую отдельную мысль (ennoia). Первичный способ записи — через ощущения, так как, ощущая что-либо, например белое, по удалении его, имеют память. А когда оказывается много однородных памятей, тогда, говорим, имеют опыт: ведь опыт есть множество однородных образных представлений (phantasia). Из мыслей одни возникают естественным путем вышеуказанными безыскусственными способами, а другие — уже через наше обучение и образование». Это приобретшее колоссальную популярность место является как бы развитием положения Аристотеля: «Итак, из ощущения, как сказано, возникает память, а из памяти, когда она многократно бывает об одном и том же, опыт, так как многочисленные памяти суть единый опыт»[ 10 ].
Наряду с аристотелевской — более или менее материалистической — концепцией памяти античная психология знает и иную — идеалистическую — концепцию, связанную с платонизмом. Наиболее систематически представил эту концепцию неоплатоник Плотин в трактате «Об ощущении и памяти». Плотин указывает, что отрицание тезиса, что ощущение существует в душе в качестве оттисков, или отпечатков, последовательно влечет за собой отрицание тезиса, что память есть обладание выученным и полученными ощущениями при условии, что отпечаток пребывает в душе. Поэтому Плотин начинает с критики теории отпечатков: если бы эта теория была верна, тогда мы не могли бы воспринимать ни расстояние, ни величину, так как отпечаток не находится на расстоянии вовне и по размерам не равен самому предмету; наконец, тогда мы воспринимали бы лишь тени и образы вещей, т. е. получилось бы, что вещи совсем не то, что мы воспринимаем. Так как нет подобных отпечатков, нет и памяти как обладания ими: «Если ощущения не оттиски, то как может память быть удерживанием того, что совершенно не вложено?»
Сущность теории самого Плотина хорошо выражена следующим положением его: «И ощущение, и память — некая сила». Что память сила — это подтверждается фактами: чем с большей силой внимания мы воспринимаем, тем лучше помним; вспоминая, мы делаем усилие; упражнение увеличивает силу памяти, как и всякую другую силу; у слабых стариков слабеет и память.
Идеалист Плотин настолько считал материю лишенной силы, что отрицал за ней даже силу сопротивления: материя — лишь «приемник» видов (eidos), форм. Материя есть как бы воск, на котором отпечатываются приходящие извне «виды»; она как бы зеркало, отражающее их. Тела являются соединениями этой материи и видов (эйдосов, форм), и силу Плотин приписывает этим «видам», душе, вообще идеальному миру. Душа воспринимает только «виды» тел, но не как отпечатки, а заставляя как бы светиться находящиеся в ней самой понятия. Вот почему Плотин считает ощущение не пассивной аффекцией (pathos), а суждением: ощущения — это те же мысли, только затемненные. Не входя в детали ярко идеалистической теории познания Плотина, следует, однако, отметить тесную связь ее с учением Платона о знании как воспоминаниях души из доземного ее существования в идеальном мире: внешние предметы, поскольку они — отражение его, лишь будят эти воспоминания в душе, являясь, по выражению Плотина, лишь «вестниками». Античный идеализм делает познание, в сущности говоря, внутренним процессом, ростом энергии самой души. Плотин не устает повторять, что душа есть деятельность и активность, ее представления не «впечатление», но активные понятия и деятельности, благодаря которым мы познаем вещи. Аффинируются только органы («вид» воспринимаемого тела отражается в органах), а душа свободна от аффекции. И мышление, и представление, и восприятия, и память — деятельности, активности единой силы — души.
«То, во что оканчивается ощущение, уже больше не существуя, есть образ». С другой стороны, когда «раскрывается» мысль, она, в виде представления (doxa), низводится из интеллектуальной области в область воображения, так как представление — тот же образ. Образы, представления — предметы памяти. Воображение, владея образом уже исчезнувшего ощущения, «помнит». Памятью же является и восприятие низведенных в качестве конкретных представлений в область воображения мыслей. Память отличается от ощущения и ума: могут быть люди с хорошими ощущениями или умные, но с плохой памятью, и наоборот. Чтобы было ощущение, необходим телесный орган, но память, оперирующая с образами, уже не нуждается в нем. Тело лишь мешает или содействует памяти, но не необходимо для нее: «Помнить — дело души»[ 11 ] У Аристотеля материалистическое учение об отражении объективного мира выявлено уже в значительной степени. Еще сильнее выступает эта тенденция у стоиков и эпикурейцев. Но они игнорировали моменты активности у Аристотеля и преувеличили пассивность: так, например, стоики отбросили его учение о воспоминании как искании и об ощущении как суждении, придав в то же время его метафоре «как бы отпечатки» буквальное толкование, отбросив «как бы». Вместо того чтобы преодолеть половинчатость Аристотеля и органически соединить его материалистическое учение памяти с его учением об активности воспоминания, они развили его материализм дальше в духе «метафизического» материализма, «основная беда коего есть неумение применить диалектику к Bildertheorie, к процессу и развитию познания» (Ленин), и снятие слепка они представили как «простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт»[ 12 ]. Этим была облегчена возможность идеалистической критики, настаивающей на активности памяти. Но идеалистические теории памяти односторонне раздули эту сторону памяти и, ошибочно представляя материю совершенно бездеятельной, бессильной, оторвали память от материи, объявив ее «делом души», черпающей, в конце концов, посредством воспоминания знание из самой себя. Так идеализм привел в болото мистицизма орфико-пифагорейской религии[ 13 ].
2. Проблема памяти в новой философии.
У Платона и неоплатоников проблема памяти и воспоминания не только психологическая, но в первую очередь философская проблема, так как она теснейшим образом связана с общей проблемой знания и истины: истинное знание есть воспоминание об идеальном мире. Точно так же и у Аристотеля, стоиков и эпикурийцев проблема памяти тесно связана с общей философской проблемой опыта. Философской остается эта проблема и в новое время. Философы XVII-XVIII вв. то и дело занимаются этой проблемой, особенно те из них, которые придают опыту большое значение. Гоббс, Локк и французские материалисты XVIII в. — вот те писатели этого времени, у которых мы найдем наиболее интересные страницы о памяти.
По Гоббсу, внешнее тело, действуя на наши органы чувств, вызывает в них движение, которое по нервам передается к мозгу и, встречая там сопротивление, идет по нервам обратно наружу. Это обратное движение («усилие») есть ощущение. Оно не исчезает вместе с предметом, но сохраняется, лишь становясь слабее. Такое слабеющее ощущение есть представление. «Через наши чувства, число которых соответственно нашим органам чувств равняется пяти, мы замечаем предметы, вне нас находящиеся, и это замечание является нашим представлением предметов. Но мы так или иначе замечаем также наши представления. Ибо, когда представление одной и той же вещи повторяется, мы сознаем, что оно повторяется. Это значит, что мы сознаем, что мы раньше имели уже то же представление. Но ведь это равносильно представлению вещи в прошлом, а для ощущения это невозможно, ибо может быть ощущение только настоящих вещей. Поэтому это замечание наших представлений должно быть рассматриваемо как своего рода шестое чувство, только внутреннее (а не внешнее, как остальные чувства). Это шестое чувство называется памятью». «Опыт есть только память». «Мы из воспоминания делаем предвидение, или ожидание, или презумпцию (предположение) будущего»[ 14 ].
Наиболее оригинальным в учении Гоббса является его определение представления и памяти. Выражаясь современным языком, представление, по Гоббсу, есть ослабевающая двигательная реакция в нервно-сенсорном аппарате на внешний толчок, а память — сознание этой реакции, «своего рода шестое чувство», то, что Земон впоследствии назовет «мнемическим ощущением».
По Локку, память есть «сила оживлять в душе идеи, которые после своего запечатления исчезли или как бы улеглись в стороне, скрывшись из виду». «Память, так сказать, арсенал наших идей». «Но так как наши идеи суть актуальные восприятия души, которые перестают быть чем бы то ни было, когда перестают быть предметом восприятия, то это нахождение наших идей в складе памяти означает только то, что душа во многих случаях обладает способностью оживлять раз бывшие в ней восприятия, с присоединением к ним добавочного восприятия, что она их раньше имела. В этом смысле говорят, что идеи находятся в памяти, между тем как на деле они нигде не находятся...»[ 15 ]. Оригинально в этой концепции памяти только что приведенное утверждение, что идеи, после того как они перестали быть предметом восприятия, «наделе нигде не находятся». Но тогда как происходит оживление их и что под ним понимать? Надо признаться, что Локк на это не дает ответа. Но значение Локка в истории проблемы памяти не так состоит в разработке проблемы памяти со специально психологической точки зрения, как в том, что он дат знаменитую критику учения о врожденных идеях. Эта критика в наисильнейшей степени подчеркнула значение опыта: «Восприятие — первый шаг к знанию, путь для всего его материала... Восприятие — первая деятельность всех наших умственных способностей, путь, которым все наши знания входят в нашу душу»[ 16 ]. Но тем самым сильно повышается и значение памяти как основы опыта.
