Феликс Кузнецов - «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
«Злобноватые глаза» у Разметнова, «мутная наволочь в глазах» Нагульнова — это своего рода знак, закодированное послание читателю.
Глаза персонажей занимают особое место в поэтике Шолохова. В этом — еще одно отличие его от Крюкова.
Что могут сказать читателю о герое «продолговатые глаза» или «красивые голубые глаза» у Крюкова, который не умеет использовать ту художественную энергию, которую таит в себе изображение человеческого взгляда.
В «Тихом Доне» именно глаза прежде всего отличают членов мелеховского рода. Вспомним «синие, по-лошадиному выпуклые белки глаз» Абрама Ермакова (из редакции «Тихого Дона» 1925 г.), их унаследует Григорий Мелехов; «подсиненные миндалины горячих глаз» станут отличительным знаком «горбоносых, диковато-красивых казаков Мелеховых, а по-уличному — Турков» (2, 12).
Через глаза, их выражение и характеристику Шолохов сумел подспудно, зашифрованно передать в романе всю сложность своего отношения к представителям коммунистов на Дону — Подтелкову, Валету, Штокману, Бунчуку.
О чем говорят, к примеру, глаза Бунчука? У него — «насталенный неломкий взгляд», передающий «непреклонную волю, которая светлела в жестких глазах...» (2, 351). В глазах Подтелкова — «свинцовая тяжесть. Меленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжелым упорством» (3, 203). У Валета — «хориные, с остринкой, глазки»; в момент словесной схватки с Григорием Мелеховым «ежиная мордочка его побелела от злости, остро и дичало зашныряли узко сведенные злые глазенки...» (3, 333).
«Мутная наволочь» глаз Нагульнова и «злобноватость» глаз Разметнова стоят в одном ряду с «насталенным взглядом» Бунчука, «свинцовой тяжестью» Подтелкова и «хориными» глазками Валета.
Не только «Тихий Дон», но и «Поднятую целину» Шолохов стремился писать, не поступаясь законом художественной правды и сохраняя принцип полифонизма в описании своих героев. Отнюдь не просто сказать, за кого же, в конечном счете, автор в этом трагическом борении сторон в пору коллективизации 30-х годов. То, что он за коллективизацию — спору нет. Однако, судя по его последней беседе с сыном, о которой шла речь выше, Шолохов в глубине души скорее всего за такую коллективизацию, которую осуществил бы Яков Лукич Островнов, а не Макар Нагульнов и дед Щукарь. Его письма Сталину, где он пишет о жестокостях того самого Плоткина, сажавшего колхозников на раскаленную плиту, одного из прототипов Давыдова, говорят именно об этом. И вряд ли случайно, что Шолохов так и не завершил «Поднятой целины» до войны и закончил ее только после смерти Сталина. Как не случайно и его внутреннее неприятие навязанного ему названия: вместо «С потом и кровью» — «Поднятая целина». В этом названии ощущался тот самый «перст указующий», который Шолохов так не любил в литературе вообще и в своей прозе в особенности.
ПРИРОДА У ШОЛОХОВА И КРЮКОВА
Шолоховедение едино в том, что «Тихий Дон» — не только социально-психологический, но и натурфилософский роман, что философия природы в ее взаимоотношениях с человеком играет в нем огромную роль.
«Вера в единство человека и природы составляет главную причину того, что произведения Шолохова, особенно “Тихий Дон”, насыщены аналогиями, соотносящими поступки человека и его внутренние переживания с миром природы»17, — пишет Г. С. Ермолаев, посвятивший природе специальный раздел в своей книге «Михаил Шолохов и его творчество». Исследователь насчитал в «Тихом Доне» около двухсот пятидесяти описаний природы и упоминаний разных видов животных и растений. «Такое изобилие является красноречивым доказательством любви писателя к природе и знания им природы, особенно природы его родной донской земли»18. Ни в одном другом художественном произведении русской литературы, пожалуй, природа не играет такой роли и не занимает такого места, как в романе «Тихий Дон».
Однако природа здесь не есть факт самодовлеющий — она органически включена в общую систему шолоховского миропонимания.
Возникает все тот же сакраментальный вопрос: есть ли в крюковских рассказах хоть какие-то «завязи», которые бы сближали их с изображением природы в «Тихом Доне»? Тем более, что и там, и тут — донская природа, и оба автора говорят о своей любви к ней?
Пожалуй, единственное, что объединяет Шолохова и Крюкова, — это как раз любовь к Дону и к его природе. Только пишут они об этой любви по-разному.
Вчитаемся в пейзажные зарисовки у Крюкова:
«Серебристый, таинственный лунный свет расписал все фантастическими узорами; душистый воздух весь наполнен какими-то шорохами, неуловимыми звуками... А бледные серебряные звездочки с их кроткой, сочувственной лаской трепетного мерцания!.. Какая красота во всем! Даже крытые соломой казацкие курени с своими побеленными стенами под блеском месяца кажутся мраморными дворцами... И какая грусть на сердце...» (68) — «Из дневника учителя Васюхина»;
«Тихо шелестят листочки молодых топольков; звенящий стрекот кузнечиков безбрежно разлит во все стороны; над вишнями гудят жуки, комар деловито поет над самым ухом. Из-за церкви, от поповского дома доносится бренчание рояля: молодая попадья играет что-то грустное и приятное... Томление и грусть охватывают сердце...» (71) — там же;
«... Кругом темно, немо, мертво-неподвижно. Чуть вырисовываются черные силуэты ближайших хаток, угадывается за ними линия сараев, а дальше — и впереди, и сзади — тесный, черный вал, непроницаемым кольцом охвативший сонный мир. И сколько ни шагай вперед, не выйдешь из этого заколдованного созданного мраком кольца...» (378) — рассказ «Мечты».
Река Дон. 1950-е гг.
Сентиментальные интонации рассказов Крюкова, велеречиво-приторные, чисто внешние пейзажные зарисовки в них не имеют ничего общего с видением природы в прозе Шолохова. Для него характерно всеобъемлющее одухотворение природы, своего рода олицетворение ее, что делает пейзаж в его творчестве по-особому эмоционально значимым. Природная образность в прозе Шолохова исполнена энергии и смысла, поскольку дается не описательно, как у Крюкова, а через восприятие человека, прежде всего — земледельца.
Приведем начало второй главы первой части романа — первую пейзажную зарисовку в «Тихом Доне»:
«Редкие в пепельном рассветном небе зыбились звезды. Из-под туч тянул ветер. Над Доном на дыбах ходил туман и, пластаясь по откосу меловой горы, сползал в яры серой безголовой гадюкой. Левобережное Обдонье, пески, ендовы, камышистая непролазь, лес в рясе — полыхали исступленным холодным заревом. За чертой, не всходя, томилось солнце» (2, 13).
А вот пейзажная зарисовка в следующей, третьей главе:
«По Дону наискось — волнистый, никем не езженный лунный шлях. Над Доном — туман, а вверху звездное просо. Конь позади сторожко переставляет ноги. К воде спуск дурной. На той стороне утиный кряк, возле берега в тине взвернул и бухнул по воде омахом охотящийся на мелочь сом» (2, 24).
Приведем начало главы четвертой:
«К вечеру собралась гроза. Над хутором стала бурая туча. Дон, взлохмаченный ветром, кидал на берега гребнистые частые волны. За левадами палила небо сухая молния, давил землю резкими раскатами гром. Под тучей, раскрылатившись, колесил коршун, его с криком преследовали вороны. Туча, дыша холодком, шла вдоль по Дону, с запада. За займищем грозно чернело небо, степь выжидающе молчала» (2, 29).
Как видим, пейзаж в рассказах Крюкова анемичен, описателен, сентиментально-минорен, а по сути — формален.
Пейзаж в «Тихом Доне» органически связан с жизнью людей, одухотворен и очеловечен, что органически сопряжено с жизненным опытом казака. Звезды у Шолохова ассоциируются с «просом»; туман «ходит на дыбах»; солнце — «томится», Дон «взлохмачен ветром», гром «давит землю раскатами»; туча «дышит холодком», а степь «выжидающе молчит». Это очеловечение пейзажа, сообщающее ему высокую степень эмоционального воздействия, характерно для всех произведений Шолохова. Он чувствует, как «тоскливо, мертвенно пахнут отжившие травы», как «девичьей прошивной мережкой» лежат «петлистые стежки заячьих следов», видит, слышит, как «спотыкаясь, сипел ветер» и «рудое, в синих подтеках, трупно темнело над ветряком небо». «По-вдовьему усмехалось обескровленное солнце, строгая девственная синева неба была отталкивающе чиста, горделива. За Доном, тронутый желтизной, горюнился лес, блекло отсвечивал тополь, дуб ронял редкие узорно-резные листья, лишь ольха крикливо зеленела, радовала живучестью своей стремительный сорочий глаз» (2, 352—353).
Шолохов вносит в описание пейзажа нотки своеобразного психологизма, отнюдь не прямолинейно, но глубинно связывая пейзаж с естественным, органичным движением крестьянской земледельческой жизни. Когда мы читаем: «На юг текла из-под конских копыт накатанная дорога... Мелькали сбочь конских ног филейные петли заячьих следов. Над степью наборным казачьим поясом-чеканом лежал нарядно перепоясавший небо Млечный путь» (3, 193), — мы понимаем, что рассказ ведется через восприятие природы не просто земледельцем, но казаком.
