Юлия Свешникова - Я вырос в свободной России
Если задуматься, то, наверное, перестроечное время было дано нашей стране, чтобы народ понял, чего он лишился с падением Союза. Но одновременно с этим столь продолжительная стрессовая обстановка позволила людям быстрее адаптироваться к новой жизни. Кто-то поднялся, кто-то упал на дно, кого-то не стало, но большинство людей удержалось на плаву. До современной демократической России дошли те, кто смог пережить период неконтролируемой свободы. И хоть сегодня и нельзя, как раньше, ракетой взлететь к вершинам богатства, славы и власти, но, вскарабкавшись туда непосильным трудом, можно не бояться быть скинутым легким движением пистолетного курка или скрипом перерезанных тормозов.
Так вырос ли я в свободной России? Безусловно. Но эту мнимую свободу вчерашней России я легко бы променял на надежность России сегодняшней. Ведь, несмотря на многие спорные решения, я надеюсь, что моя страна будет двигаться в правильном направлении. Но еще больше я надеюсь на то, что через многие годы мои дети, отвечая на вопрос, выросли ли они в свободной стране, без какого-либо принуждения, не задумываясь, ответят «да».
И еще я надеюсь, что все плохое, что осталось в 90-х, навсегда останется там, а наше и последующие поколения запомнят этот период как новую и, возможно, одну из самых значимых страниц в истории нашей страны.
Екатерина Волосомоева, Ростов-на-Дону
Свобода — это то, что я сам сделал из того, что сделали из меня.
Сартр— Что такое свобода? — Серега чешет затылок и на мгновение задумывается. — Это отсутствие рамок, понимаешь? Это возможность делать все, что взбредет в голову, не думая о последствиях. Как в кино. Поэтому Триера я люблю больше, чем Альмодовара, — Серега затягивается сигаретой и выдыхает на меня клубы дыма. — Понимаешь, у Триера свободы больше. Гора-а-здо больше.
Он разливает по стаканам кипяток, пока я пытаюсь найти логическую связь между его тезисом о свободе и двумя режиссерами.
Серега почти рафинированный интеллигент. В свои двадцать с небольшим читает Акутагаву, Маркеса и Кафку, смотрит Джармуша, Тарковского и раннего Аллена. Атеист — не верит ни в Бога, ни в политические утопии, ни в семейные ценности. У него есть высшее образование и нет работы. Зато он везде и всегда свой. Художник. Этим и промышляет.
— Вот я свободный художник. Это звучит гордо. Понимаешь? — не унимается Серега. — Я свободный человек. И ты. И мы все. Мы родились в такое время. Свобода у нас в крови.
Мы сидим в грязной кухне, с отваливающейся штукатуркой, за столом, на котором нет ничего, кроме растворимого кофе, сигарет и дешевого портвейна. В магнитофоне орет затертый диск Цоя. Говорим о кино, авторских метафорах, манифестах в искусстве и свободе. Свободные дети свободной страны.
Мы с Серегой почти ровесники. Когда нам было полгода, рухнул Союз, а мы даже не заметили. Учились ходить и говорить, как любые нормальные полугодовалые дети. Пока родители холили нас в условиях дичайшего дефицита, мы росли, играли с друзьями во дворе, ели бабушкино варенье и пили газировку из автомата. Самым страшным горем для нас было лишиться просмотра видика из-за плохого поведения. У каждого нынешнего двадцатилетнего где-то в закромах памяти найдутся истории про то, как родители отдавали долги, неделями сидели на гречке и боялись увидеть «Лебединое озеро» вместо выпуска новостей. А мы всё росли и росли, чувствуя себя абсолютно свободными.
Это потом уже мы вдруг поняли, что наша свобода — это свобода беззаботного детства, не обремененного опытом и здравым смыслом. А когда повзрослели — почувствовали: после развала Союза людям дали желанную свободу, только пользоваться ею не научили. Свобода слова вроде бы есть, а говорить никто не хочет по старой памяти. Мало ли что. Чьи родители не повторяли как мантру: «Помни, в какой стране живешь»? Рубили-рубили окно в свободу, а оказалось, что только проковыряли форточку, которую в любой момент могут захлопнуть. Традиционное русское «хотели как лучше».
Я помню, как родители не хотели, чтобы я поступала на журфак. Понимали, что их дочь, с обостренным чувством справедливости, захочет писать правду. А свобода слова в нашей стране практически синонимична словосочетанию «пуля в лоб». И когда я, поступив, вдруг поняла и смирилась с тем, что никакой свободы слова у нас никогда не было, нет и, скорее всего, не будет, возрадовались! Значит, останусь жива. И на том спасибо.
После журфака мне стало противно многое, особенно журналистика. Пресса, в которой восхваляют учредителей. И телевидение, на котором показывают идиотские передачи для исцеления себя посредством арбузных корок. Все, что угодно, лишь бы не говорить о том, что реально происходит в стране. Кажется, в одной из передач на Первом канале искали кристально честного человека, подвергая кандидатов испытаниям на детекторе лжи. Если они такового нашли, не могли бы его сделать ведущим программы «Время»? По чесноку, без лжи?
Вообще, когда тебе двадцать лет и ты все понимаешь, твоя политическая независимость граничит с равнодушием. Социальные сети под колпаком Генпрокуратуры? Ну и что! Буду писать, что хочу. За губернатора на выборах проголосовало 100 % избирателей? С кем не бывает, на выборы я все равно не хожу, и на политику мне плевать.
Живу ли я в свободной стране? Вряд ли. Свободна ли я сама? Возможно.
Пока у меня остался выбор, куда идти учиться, где работать, с кем создавать семью. Слава Богу, мы живем не в «дивном мире» Хаксли. Пока. Да, наш мир напоминает кафкианский Замок, но надежда на спасение все же есть. По крайней мере, у двадцатилетних. У всего есть предел. И у нашего политического равнодушия в том числе.
Союз никуда не делся. Он с нами, он в нас. Мы поменяли одну иллюзию свободы на другую. Мы все так же голосуем за Партию. Все так же заискиваем перед чиновниками, даже если чиновник — кассирша на вокзале. Мы все так же идем за вождем. «Вперед, Россия!»
Свободный художник Серега отхлебывает чай и говорит, что уже полгода ищет работу по специальности. Ему нужны деньги. А работы все нет. Зато есть выбор, как у любого свободного человека в нашей стране, — либо пойти работать в «Макдональдс», либо в армию по контракту. Деньги выходят почти одинаковые. Серега затягивается сигаретой и включает Цоя погромче.
Эмилия Деменцова, Москва
С раннего детства я слышала от бабушки такую фразу: «Ты счастливая, ты будешь свободной» — или: «Ты счастливая, ты будешь жить в свободной стране». Помню, как однажды утром мы пошли с бабушкой погулять. Кое-где у тротуара стояли танки. Я испугалась, а бабушка сказала: «Не бойся, это самые добрые в мире танки» — и заплакала. Это было 21 августа.
Я быстро взрослела (росла среди взрослых, умных, интеллигентных людей), со мной никогда не сюсюкали, обращались как с равной, объясняя мне значение незнакомых слов.
Помню, как буквально бежали к телевизору на программу «Взгляд», «Вести», какие-то дискуссии, «Куклы». Было интересно жить.
Как оказалось, можно вслух говорить все, что ты думаешь, писать и публиковать собственное мнение. Время кухонь и навязшей на зубах фразы «это не по телефону», казалось, ушло навсегда.
Когда распался Советский Союз, дома была растерянность. Всех волновала судьба Крыма. И тут к моему деду — ординарному профессору — приехал с Украины «соискатель докторской степени». Теперь он вел себя как самый настоящий иностранец у иностранного оппонента. Однако для бабушки как будто ничего не изменилось, и она в конце визита спросила: «А Крым, Севастополь — это как? Украина?» — «Безусловно», — ответил он. Почему-то тогда она говорила о чьей-то глупости, граничащей с преступлением (потом, конечно, я узнала чьей), о совести и справедливости, но.
Конечно, были трудности, и немалые, но все компенсировалось свободным дыханием и надеждой.
Помню, мы жили на даче. И вдруг утром в воскресенье, в прекрасную погоду мы собираемся и едем в Москву. В это время электрички шли полупустые, а на сей раз свободных мест почти не было. Люди ехали на выборы. Люди ехали выбирать, потому что им рассказывали, объясняли, до них доносили, что, как, когда, зачем будет сделано, какая от всего этого польза для каждого человека. Были программы кандидатов, были споры между ними, была правда в самом прямом эфире.
Все ли было гладко? Конечно, нет. Раздражал много мелькавший Березовский с его отрицательным обаянием, Таня с Валей, «крепкое рукопожатие» и «работа с документами», но жизнь кипела, бежала, многое было внове, интересно. Почем зря ругали Б. Ельцина, но счастливы были, когда операция на сердце прошла успешно, а потом снова ругали. Его прощальное обращение к народу — незабываемо. Президент просил прощения!!! Такое и представить себе невозможно, но это было, я это слышала, и я скорбела по поводу его кончины, кончины большого человека с большим сердцем, широкого, умного, умеющего слушать и слышать. Может быть, вспыльчивого, но незлобивого, не мстительного, тем более мелочно мстительного. Ведь ему досталось ох какое тяжелое время. Лиха было много, то есть бед и несчастий. А он выстоял, хотя нефть, как говорил Е. Гайдар, стоила 8 долларов.
