Николай Барсов - Славянский мир Начальной летописи
Кроме югры на крайнем северо-востоке летопись знает угров на юге, в Подунайской земле. Она говорит об уграх белых, которые явились на Дунае в VII веке при императоре Ираклии и персидском царе Хозрое (Лавр., с. 5) и были современники обров (аваров). Другие – угры черные – перекочевали на юго-запад в конце IX века и при Олеге стояли вежами на Днепре под Киевом Оттуда они двинулись на запад, перешли Карпаты, втеснились между закарпатскими славянскими племенами и образовали Угорское (Мадьярское) государство. По их собственному преданию, записанному в летописи Анонима, они вышли из Заволжья и переправились через Волгу на Суздаль (Susudal). По нашим летописям, они шли горой, то есть сухим путем, что – заметим мимоходом – не противоречит предположению, высказанному выше, о жилищах нашей летописной югры в Заволочье. Сродство теперешних мадьяр, потомков черных угров, с сибирскими вогулами, потомками заволочской югры, может считаться теперь не подлежащим сомнению[100]. О белых уграх, однако, ничего не известно. Как кажется, до XII века Русь Приднепровская не имела никаких сношений с закарпатскими уграми. Только в X веке, когда Святослав утвердился на некоторое время в Подунайской Болгарии, у Руси завязались с ними торговые сношения (Лавр., с. 28). Что же касается отношений их к местной Закарпатской Славянщине, к Закарпатской Руси, то они составляют пока весьма важный вопрос, не тронутый еще исторической наукой.
Югрой завершается ряд финских племен, указываемых летописью на северо-востоке равнины. Рассмотрев ближе известия ее о них, можно теперь несколько точнее определить границы ее географического кругозора на севере. Эту границу следует провести от Ладожского озера на восток к Белому озеру и оттуда на северо-восток к Вычегде и племени самоедов, которых летопись знает по слухам. Нельзя не видеть при этом, что о северо-востоке она имеет более сведений, чем о северо-западе. По справедливому замечанию академика Шегрена, в то время как там ей известны не только печора и югра, но и отдаленная самоядь, она ничего не знает ни о Северной Двине и Онежском озере, ни о населении их побережий – корелах на Северной Двине и лопи у Онежского озера. Объяснение этому академик Шегрен находит в том, что вообще главная масса славянских племен распространялась первоначально во внутренних и средних частях России, таким образом – на востоке; что переселенцы в эту сторону распространяли и утверждали господство Руси гораздо прочнее, чем отдельные походы новгородцев, которых существенную цель составляла добыча, и что поэтому и сведения о северо-востоке должны были быть на Руси полнее и обстоятельнее (Ueber die Wohns. d. Jemen. S. 309–310). Но, кажется, с этим мнением нельзя вполне согласиться. Не говоря уже о том, что военные походы вообще более способствуют расширению географических сведений, чем медленное колонизационное движение, которое чаще всего является только последствием этих походов. Мы знаем также, что о югре, самояди и Уральских горах составитель летописи получил сведения от новгородцев, которые не успели еще там колонизироваться, но только ходили туда или для добычи, или для сбора дани. С другой стороны, прионежская лопь уже в первой половине XI века не только платила дань Новгороду, но непосредственно входила в состав его владений; по крайней мере, в «Уставе о мостех» Ярослава лопьская рель показана вместе с волховской и лузской как часть Обонижской волости. И тем не менее Начальная летопись не знает ее, как не знает вожан, или води, очелы, сосолов, обозначаемых в ней общим именем чуди. Весьма вероятно, что новгородцы имели гораздо более сведений о соседнем им севере, чем можно было бы о том судить по Начальной летописи. Очевидно, что большее знакомство летописи с северо-востоком и меньшее с северо-западом должно иметь другие основания. Эти основания открываются именно в том обстоятельстве, что северо-восточные русские владения, соприкасавшиеся с племенами пермь, печора, угра, были в XI веке в зависимости от южнорусских князей, которые или сами там жили, или же посылали туда своих мужей для управления и сбора дани. Финский северо-восток был таким образом лучше известен в Киеве и Переяславле, чем северо-запад, и, естественно, южнорусский летописец сообщает о нем более обстоятельные сведения, тогда как о северо-западе говорит в общих чертах, или вовсе не зная, или же не считая нужным исчислять все инородческие племена, с которыми у северных славян шла тогда упорная борьба. Что главный источник сведений начального летописца о чуди был не новгородский, видно также и из того, что он признал необходимым отметить особо сведения, полученные им от новгородца Гюряты Роговича.
Глава 4
Славяне. Известия Начальной летописи об их расселении. Славяне на Восточно-Европейской равнине. Мнение С. М. Соловьева о порядке их расселения по эту сторону Карпат. Предание о выходе их с берегов Дуная. Предел коренных славянских поселений на Восточной равнине. Общий обзор этнографического распространения восточных славян в эпоху Начальной летописи. Племена и земли. Образование населенных мест. Образование земельных рубежей. Соединение земель под властью Руси. Отношение земель к княжеским уделам и волостям в эпоху Начальной летописи
Древнейшие поселения славян Начальная летопись указывает на Дунае, в области, называемой ею Илириком[101]. Летописное предание говорит, что с незапамятных времен они разошлись отсюда на север и северо-восток и разделились на племена. Каждое племя назвалось своим именем, «где седше на котором месте». Ранее других выделились западнославянские ветви, из которых главнейшие были известны летописцу: морава на реке Мораве, чехи (чахи, чеси; Лавр., с. 11, 85, 103), хорваты белые, серебь, хорутане (Там же, с. 3). Позднее совершилось выселение по эту сторону Карпат, в область Вислы, Днепра, Западной Двины. Это выселение летопись связывает с известным нашествием влохов на Дунай, с покорением и утеснением ими дунайских славян. Географические сведения ее о западных славянах ограничиваются простым перечнем уже названных выше ветвей. Несколько больше сведений она представляет о славянском населении на Дунае и о славянах-ляхах, занявших область Вислы. Славяне по Дунаю, названные в предании о Кие дунайцами (Лавр., 4; в Никон. и Тверск. лет. – Дунай), смешавшись с болгарами, происходившими, по объяснению летописца, «от Скуф, рекше от Казар», усвоили себе их племенное название (болгаре дунайские)[102]. В их земле Начальная летопись насчитывает 80 городов (Лавр., с. 27); но из них называет только Деревстр (Деръстер, 902 год; с. 12, 30, теперешняя Силистрия), Переяславец на Дунае, любимый город Святослава[103], и городище Киевец[104], на месте небольшого городка, основанного на Дунае Кием. Что касается ляхов, то они заняли все пространство по Висле (между Западным Бугом и Одером) на север до Варяжского моря, где они соседили с пруссами (Лавр., с. 2). От чехов они отделялись, по представлению летописца, пустыней и Чешским Лесом[105]. Они распадались на отдельные ветви – полян, лутичей, поморян (Лавр.) и мазовшан (с. 3 – Мазовъшаны, 1041 год; Лавр., с. 66). В их области летопись знает крайний на юго-западе город Глогову («Поучение Мономаха». Лавр., с. 103, теперешний Глогау на левом притоке Одра). Вообще скудость и краткость этих известий объясняется редкостью сношений тогдашней Руси с юго-западным славянским миром.
Гораздо подробнее выступает география славян, расселившихся на северо-восток от низовьев Дуная, Карпат и водораздела между Вислой и Западным Бугом, вошедших в состав Русского государства. Начальная летопись дает три перечня их в своем этнографическом вступлении и затем сообщает о них сведения в изложении событий. Перечни этнографического очерка не одинаковы. Первый из них исчисляет не все восточнославянские разветвления. Изложив известное предание о влохах и о расселении с Дуная лядских и русских славян, летопись называет (Лавр., с. 3): полян, поселившихся по Днепру, древлян, «за не седоша в лесех», дреговичей между Припятью и Двиной, славян на Двине, назвавшихся полочанами «речки ради, яже втечеть в Двину именем Полота», славян у озера Ильмень, которые «прозвашася своим именем», то есть славян по преимуществу (новгородские славяне), и север – племя, расселившееся по Десне, Сейму и Суле. Таким образом, здесь открывается население западного побережья Днепра, верхнего течения Западной Двины, юго-западной, весьма незначительной, части Озерной области (у Ильменя и Чудского озера) и к востоку от Днепра – население области, омываемой Десной, Семью и Сулой. Далее, переходя от древнейших (киевских) преданий снова к славянским племенам, летопись называет, кроме исчисленных выше, кривичей, которые «седять на верхь Волги и на верхь Двины и на верхь Днепра» и которых она как будто бы выводит от полочан и новгородских славян[106], и бужан («зане седоша по Бугу»), позднее получивших название волынян, или велынян. Тут же северяне представляются не более как разветвлением кривичей. Несколько дальше предание об обрах открывает другое древнейшее название бужан – дулебы (Лавр., с. 5). Наконец, последний перечень дополнен радимичами и вятичами[107], происходившими по летописному преданию, очень темному и загадочному, от ляхов и приведенными братьями Радимом и Вятком на Сож и Оку, улучами и тиверцами, жившими по Днестру до Понта и Дуная, и хорватами (Лавр., с. 5). Было замечено, что во всех этих перечнях как будто бы соблюдена некоторая последовательность, что первый из них пополняется вторым, который в свою очередь пополняется третьим. И это обстоятельство дало С. М. Соловьеву[108] повод предполагать, что летопись исчисляет племена по мере выселения их с берегов Дуная, по мере того как они появляются на Восточно-Европейской равнине, – как будто летописец имел в виду указать порядок и постепенность размещения восточных славян. «Если принимать известие летописца буквально, – говорит он, – то выйдет, что славянское народонаселение двигалось по западной стороне Днепра на север (поляне, древляне, дреговичи, полочане, новгородские славяне) и потом спускалось на юг, по восточной стороне реки (кривичи, северяне). Дулебы же или бужане, улучи, тиверцы, вятичи, радимичи и хорваты[109] должны в таком случае явиться позднее других, особо от них, не вследствие борьбы с влохами, а по каким-то иным причинам». Не вдаваясь в рассмотрение этого вопроса, по самой сущности своей относящегося к области славянских древностей, следует, однако, заметить, что сама летопись не дает никаких оснований приписывать составителю ее намерение показать порядок размещения славян на Восточно-Европейской равнине. Основывать же на ее известиях какие-либо выводы о том, как действительно произошло это размещение, тем труднее, что, даже допустив в них то значение, какое приписывает им г-н Соловьев, нельзя не видеть в них явных противоречий. Характер этих известий, последовательно дополняющих друг друга, ближе всего объясняется позднейшими переделками и вставками, которым, видимо, подверглась Повесть временных лет, или же, что еще вероятнее, безыскусственностью изложения, которая позволяла составителю летописи от рассказа стародавних преданий (о Киеве после первого перечня и обрах после второго) возвращаться каждый раз к исчислению племен, дополняя то, что было им пропущено раньше. Сверх того, самое предание о нашествии влохов на Дунай и о выселении оттуда славян, без сомнения, жившее в народной памяти и оттуда занесенное в Повесть временных лет, едва ли первоначально имело в народном понимании такое широкое значение, какое придал ему наш летописец. На Восточно-Европейской равнине славяне представляют такое же древнейшее исконное население, каким в других частях Европы признаются литва, германцы, фракийцы, кельты. К северо-востоку от Карпат, по крайней мере до верхних течений Днепра и его притоков, они составляют не только древнейшее, но и единственное первобытное население, которое заняло эту область с незапамятных времен, возделало ее и оставило неопровержимые следы своего исключительного господства в ней в ее географической номенклатуре в чисто славянских названиях ее населенных и рукозданных мест и живых урочищ. Географические названия, «в которых звучит язык, это первое свидетельство, первый акт исторического существования народов»[110], доказывают, что в отмеченной нами области не было другого коренного племени, кроме славян. То же подтверждается рядом древнейших исторических известий о Северо-Восточной равнине, в которой они являются, начиная с Геродота, под различными именами[111]. Образовав оседлое земледельческое население, привязанное к возделанной им почве, славянское племя выдержало в этой области и в области по ту сторону Карпат натиск кельтийских и германских народов, приливавших с запада и северо-запада, и азийских кочевников, для которых степная часть равнины, непосредственно сливающаяся с равнинами Азии, служила обычным и легким путем из Азии в Европу. Наплыв этих народов отрывал от восточнославянского мира ту или другую ее часть, увлекая ее в своем движении, или заставлял окраинное славянское население, не чувствовавшее себя в силах устоять в борьбе с воинственными соседями, искать убежища в глубине страны, занятой его единоплеменниками. Особенно сильны были такие движения с юго-запада, где славянство с глубокой древности приходило в столкновение с кельтами, римлянами и германскими народами, на северо-восток – в глубь Восточно-Европейской равнины. Но эти переходы не были явлением общим для всего славянства, каким оно изображается в летописи, не были расселением племени из одной местности с Дуная в незанятые страны по Мораве, Висле, Днепру и т. д. Они имели характер частных, местных явлений и мало изменяли общее географическое положение славянского мира. Покоренные или теснимые инородцами племена выселялись не все; часть оставалась на своих прежних местах, переселенцы же находили на новых местах, по эту сторону Карпат, родственные и по языку, и по обычаям племена. С течением времени они сливались с ними и только в преданиях сохраняли память о своих первоначальных жилищах, об обстоятельствах, которые вызвали их выселение, о родоначальниках или вождях, которые их вывели. При естественном в каждом народе стремлении объяснить свое происхождение и прошлое эти частные предания переселенцев со временем могли делаться общими для всей славянской ветви, среди которой они переселялись. По всей вероятности, так было с преданием о первоначальных жилищах славян в Подунайской земле[112] и об изгнании их оттуда влахами (влохами). Если справедливо предположение, что под именем влахов в летописи скрываются кельты, то в основе всего предания лежит событие, совершившееся еще в IV веке до Рождества Христова, – движение кельтов с запада в Иллирию и Паннонию и борьба, которую они начали там с местным славянским населением. Вследствие этой борьбы значительная часть славян выселилась на северо-запад и северо-восток от Карпат и нашла себе приют у славян поднепровских, повислянских и полабских. Предания этих выходцев о первоначальных при дунайских жилищах, о тихом Дунае, о борьбе с влахами с течением времени сделались общим достоянием тех славян, среди которых они поселились, частью перешли в их поэзию и затем в письменные исторические памятники. Но в продолжение веков, со времени выселения до появления у славян первой летописи, они должны были замутиться, потерять свой первоначальный смысл и полноту. С именем влахов, волхвы соединялось уже понятие не о кельтах, а о романском населении Италии. Подробности о борьбе с ними или сгладились, или, будучи отнесены к другому событий, вошли в другой цикл преданий, так что от сказаний о переселении с Дуная, сложившихся в глубокой древности, ко времени возникновения у славян гражданственности и письменности в народе сохранился один только остов, темное воспоминание о жилищах их предков на Дунае и об изгнании их оттуда. В таком сухом и сжатом виде это предание вошло в летопись русскую, а несколько позднее в хроники польские и чешские, причем наша Повесть временных лет или же, что не лишено вероятности, ее позднейшие редакции, как видно, усвоившие себе идею единства славян[113], воспользовались им, чтобы объяснить причины этого единства и доказать его непреложность.
