Владимир Егоров - У истоков Руси: меж варягом и греком

В. Б. Егоров

У истоков Руси: меж варягом и греком

ОТ АВТОРА

В школе я не любил историю, хотя в целом учился неплохо. Именно по истории был честно заработан единственный за все одиннадцать лет полирования локтями школьной парты «кол». В те годы сей предмет представлялся мне бессмысленной скачкой по векам и тысячелетиям с тупой зубрежкой ничего не значащих имен и дат. Все это многократно усугублялось горластой «историчкой», не питавшей никаких добрых чувств ни к своему предмету, ни к ученикам. Школу я покинул, ничегошеньки не унеся с собой о прошлом человечества. Интерес к нему «прорезался» в весьма почтенном возрасте с неожиданным для самого себя осознанием, что история — это отнюдь не набор имен и дат, а клубок увлекательнейших загадок, смутно угадываемых между строчками учебника.

Много чего не любил я в школе, зато всегда любил головоломки. Не раз они вовлекали меня в разные истории и в конце концов затащили в Историю. Не знаю, почему именно в нее, ведь мир полон всевозможными загадками. Может быть, потому, что с годами история своего рода, прошлое своего народа у нормальных людей приобретают все большие интерес и значение. И я по достижении «критического» возраста не избежал этого жребия. Обратившись к родной истории, методично начал по порядку, с самого начала, со становления древней Руси и… всерьез застрял там. Сегодня, переворошив тысячи страниц и проглядев сотни файлов, отчетливо понимаю, что появление древней Руси — необъяснимый феномен, полнейшая загадка не только для меня, но и для профессиональных историков. Историю и предысторию возникновения начальной Руси еще предстоит написать с чистого листа, а процесс становления Киевской Руси практически полностью переписать, поскольку он формально написан и есть в школьных учебниках, но как же далеко написанное от реальности!

15 мая 2009 года вышел Указ президента Российской Федерации «О Комиссии при президенте Российской Федерации по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России». Здесь не место обсуждать содержание Уиказа и реакцию на него в обществе. Пока хватит и названия: речь о том, можно ли фальсифицировать историю? Судя по названию президентского указа, можно, но нельзя. То есть в принципе можно, но в ущерб интересам России — ни-ни! А если не в ущерб? Ну хорошо, а если не фальсифицировать, а просто переписывать? Или это одно и то же? История, она ведь уже вся расписана: книжки, учебники, монографии. Чтобы чего-нибудь там сфальсифицировать, приходится ее, эту историю, никуда не денешься, переписывать. Так что ежели, к примеру, запретить каким-нибудь указом всякую перепись истории, то заодно всем фальсификациям сам собой придет конец.

Еще древние мудрецы заметили, что большинство споров возникает не потому, что спорящие по-разному понимают существо дела, а потому, что в споре называют одни и те же вещи разными именами или наоборот — разные вещи одним и тем же именем. В уважении к древней мудрости и нежелании попусту сотрясать воздух в спорах о фальсификациях и переписях полезно с самого начала определить основной предмет: что есть сама история?

Сразу оставим в стороне формальные определения типа «история — это наука…». Наукой можно заниматься в любой области человеческой деятельности, например, что, я думаю, не вызывает сомнений, в математике. Но разве первоклашка, перекладывающий палочки на уроке арифметики, занимается наукой? Ох, далек от нее и студент, зазубривающий к экзамену интегралы. Зато куда ближе повар, обобщивший опыт, как свой, так и коллег, в опубликованной им кулинарной книге. И математика и кулинария могут быть науками, а могут быть всего лишь предметами, изучаемыми в школе или кулинарном техникуме. История тоже может быть наукой, школьным предметом или, для разнообразия, предметом горячего обсуждения на кухне за бутылкой.

Итак, что же такое эта многоликая история, история-ненаука, история вообще?

Самое простое «бытовое» определение истории как нашего прошлого почти верно, но с небольшой поправкой: история — это наше представление о прошлом или, чуть более по-научному, наша трактовка прошлого. Соответственно, у каждого человека своя история, но не в смысле биографии, а именно в смысле его личного представления о прошлом человечества. Одна история у школьника-двоечника и совсем другая — у профессора истории, причем у всех профессионалов-историков она разная. Если ученых, трактующих прошлое, много, то и историй тоже оказывается много и разных. В частности, есть истории России Татищева, Карамзина, Соловьева, Ключевского. В тоталитарном государстве, где круг профессиональных историков, формирующих представление о прошлом, принципиально ограничен и идеологически подконтролен властям предержащим, есть одна-единственная «официальная» история, регулярно изложенная коллективом доверенных историков в энциклопедиях и учебниках.

Догадываюсь, что в учебники большинство читателей давно не заглядывали и отнюдь не горят желанием делать это теперь, но я все же рискну предложить им всего лишь один абзац из вузовского курса истории последних лет советского времени. В «Истории России с древнейших времен до второй половины XIX века. Курс лекций. Ч. 1» (под ред. академика Личмана Б. В., Уральский государственный технический университет, Екатеринбург, 1995) можно прочесть следующее.

«Сами по себе «голые факты» как «фрагменты действительности» могут ничего не говорить читателю. Только историк дает факту известный смысл, который зависит от его общенаучных и идейно-теоретических взглядов. Поэтому в разных системах взглядов один и тот же исторический факт получает разное толкование, разное значение. Таким образом, между историческим фактом (событием, явлением) и соответствующим ему научно-историческим фактом стоит интерпретация. Именно она превращает факты истории в факты науки».

Понимаю, обыкновенному читателю, за уши притянутому мною к учебнику, трудно одолеть такую мудрость. Не понять простому смертному глубин профессорской логики, по которой почему-то совершенно разными вещами оказываются факты исторические и научно-исторические, факты истории и науки. Входя в положение читателя, придется перевести академические пассажи на человеческий язык. Так вот, смысл цитаты в том, что «голые факты» превращаются в «историю» интерпретацией этих фактов профессионалами-историками с учетом их идейных взглядов. Это как раз и означает, что история, как я уже говорил, есть интерпретация прошлого, некое представление о нем. Но право на такую интерпретацию, как убеждены авторы процитированного учебника, имеют не всякие там, а только историки. Надо ли напоминать, что в советской действительности историками считались только научные сотрудники Академии наук СССР, имевшие соответствующие ученые звания и занимавшие соответствующие посты в Академии? А самым главным «историком», имевшим неограниченное право на интерпретацию всех «голых фактов», была КПСС в лице ее Политбюро и Генерального секретаря?

С учетом сказанного, упомянутая выше «Комиссия… по противодействию попыткам фальсификации истории…» должна остаться без работы. Если история — это представление и трактовка, то фальсифицировать ее невозможно. Фальсифицировать можно факты, события, свидетельства, но не представление. Само словосочетание «фальсификация истории» — нонсенс. Но на самом деле Комиссии все же придется потрудиться: в тексте президентского Указа основные задачи Комиссии обозначены в пяти пунктах, и во всех говорится о фальсификации исторических фактов и событий, а не истории как таковой. Так что просто в названии Указа допущена небрежность. Остается только надеяться, что созданная Указом комиссия избежит небрежностей в своей работе.

Теперь осмелюсь еще раз, честное слово — последний, испытать терпение читателя и закончу цитату из вузовского учебника.

«Не означает ли такое наличие различных интерпретаций исторических фактов, что исторической истины нет или их несколько? Нет, не означает. Просто меняются наши представления об истине. Движение науки идет как бы от неполной, относительной истины к более полной. Но абсолютной истины, как известно, не существует, поэтому, пока живет общество, не будет написано и «последней главы» истории».

Опять, если перевести нарочито наукообразно запутанные профессорские сентенции на общечеловеческий язык, то получится, что неизбежность множества различных частных историй примиряется с единственной «официальной» введением конъюнктурного понятия «исторической истины», которое всегда можно подправить, а то и полностью перевернуть вверх тормашками «движением науки от неполной, относительной истины к более полной». Главное, успевать корректировать эту «историческую истину» в соответствии с последними указаниями Партии и правительства.