Владимир Егоров - У истоков Руси: меж варягом и греком
А вот с чем в последней цитате нельзя не согласиться, так это с тем, что «пока живет общество, не будет написано и „последней главы“ истории». То есть история будет писаться и переписываться бесконечно. И это абсолютно нормально. Разные представления о прошлом, то есть разные истории могут складываться в разных головах, ученых и неученых, на основании одних и тех же известных фактов. Тем более каждый вновь открытый факт, каждое вновь добытое знание может потянуть за собой новую интерпретацию прошлого, то есть переписывание истории. Так что на вопрос, можно ли переписывать историю, ответ однозначен: не только можно, но и нужно! Более того, чем больше людей будет втянуто в этот перманентный по своей сути процесс, тем полнее и масштабнее будет становиться панорама истории.
С таких исходных позиций взялся за перо (конечно фигурально, на самом деле сел за клавиатуру компьютера) ваш покорный слуга. Я не профессиональный историк, история древней Руси — всего лишь мое хобби, причем второе. Еще раньше, чем историей, увлекся я лингвистикой и теперь смотрю на лингвистику глазами историка, а на историю глазами лингвиста. Разумеется, историю я знаю хуже историков, а языки — хуже языковедов, но… смею надеяться, что ориентируюсь в языкознании получше большинства историков, а в древней истории — поувереннее большинства лингвистов. И еще. Неисторику и нелингвисту проще не затягивать читателя в профессиональные глубины, но «с легкостью мысли необычайной» плыть по поверхности, лишь привлекая взгляд читателя к интересному для непрофессионала и в истории, и в лингвистике. То, что читатель найдет на последующих страницах, не репортерский ширпотреб, но и не научное исследование. Мне как автору нравится слово расследование, и мой труд, пожалуй, напоминал работу скорее детектива-следователя, чем ученого-исследователя. Соответственно, эту книгу можно считать до некоторой степени историко-лингвистическим детективом. В этой же связи хочу заметить, что ссылки в тексте не имеют целью показать эрудицию автора или заручиться поддержкой авторитетов, они сугубо прагматичны и предназначены заинтересованному читателю, который по этим ссылкам может найти дополнительную полезную информацию.
Не будучи историком, я все же считаю возможным в своих расследованиях высказывать личное мнение по спорным вопросам и выдвигать собственные гипотезы, но ни в коем случае не настаиваю на них. Основная задача этой книги — привлечь внимание читателя к интересным моментам истории древней Руси, убедить его, что она полна загадок, интересных и до сих пор не разгаданных. А главное, побудить читателя задуматься над ними и поискать свое собственное решение, создать свое личное представление о прошлом. То есть… породить собственную историю! Внимательный читатель может заметить, что авторские гипотезы в разных собранных в книге расследованиях не всегда стыкуются между собой и временами противоречат одна другой. Так оно и есть. Еще раз подчеркиваю: цель этой книги — задать вопросы, а не дать исчерпывающие ответы, которых у меня просто нет. Как, впрочем, и у профессиональных историков.
Не будучи лингвистом, но привлекая языкознание к проблемам истории, я вынужден местами для пояснения звучания иноязычных слов вводить в текст их фонетические транскрипции. Так как большинство читателей, даже если они проходили что-то в школе, вряд ли свободно воспримут общепринятую систему транскрибирования на основе латиницы и международного фонетического алфавита, транскрипции в книге даны более привычной массовому читателю кириллицей, хотя и в традиционных квадратных скобках. Только в отдельных случаях, где принципиально требуется точность передачи звучания, использована общепринятая нотация, но всегда с соответствующими оговорками и разъяснениями.
Ну что ж, теперь можно глубоко вздохнуть и погрузиться в расследование незнакомой истории древней Руси. Со своей стороны обещаю постараться, чтобы погружение было интересным.
Глава 1
ЧИТАЯ «ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ»
ПРЕДИСЛОВИЕ: ЗАМЫШЛЕНИЯ
(Еще не читаем, но уже замышляем)
В который раз перечитываю «Повесть временных лет», и вдруг у меня возникает желание делать это не в одиночку, а делясь с кем-нибудь наваливающимся по ходу чтения недоумением и сарказмом. Самый благодарный собеседник — это воображаемый читатель. Что мне до того, с какой ноги он встал и обедал ли он сегодня. Он не обдаст перегаром сомнительного происхождения, выражая неумеренные восторги, не чихнет в ухо, пытаясь заглянуть в текст через плечо, не будет равнодушно ковырять в носу во время изложения суждения, которое моему внутреннему взору представляется весьма глубокомысленным и достойным большего внимания. Он по моему желанию может быть внимательным или рассеянным, придирчивым или снисходительным, философски молчаливым или восторженно словоохотливым. Вообще молчаливый собеседник — редкая удача, но ведь, если честно, иногда хочется услышать восхищенное «вот это да!» или какой-нибудь дельный вопросец, не из сложных, но дающий возможность блеснуть эрудицией.
Воображение — штука весьма податливая. Стоило только подумать о приглашении к себе некоего гипотетического читателя, как оно уже рисует толпы жаждущих внять мудрому слову. Лестно, конечно, но и обременительно. Пожалуй, я все же ограничусь одним читателем, но на всякий случай, если ко мне нежданно-негаданно вломятся толпы порожденных моей фантазией поклонников, обзаведусь еще и хорошим воображаемым дворецким, преданным, исполнительным и… слегка глуховатым, чтобы не откликался на каждый стук в дверь. Поскольку я не намерен требовать от кандидатов в домоправители письменных рекомендаций, мне вполне подойдет Бэрримор. Я готов закрыть глаза на то, что шурин у него каторжник-убийца, во имя их общей родственницы, миссис Бэрримор, которая готовит овсянку — пальчики оближешь. (Придется облизывать — не ходить же с пальцами, измазанными в липкой массе, на которую не позарится даже голодная захудалая дворняга.)
Итак, дело решенное. Набираю в легкие побольше воздуха и ору:
— Бэрримор!
И… о чудо! В ответ явственно слышу чуть ворчливый, но, с одной стороны, полный уважительного внимания, а с другой, — требующий внимательного уважения голос, который доносится, кажется, с самого туманного Альбиона:
— Да, сэр!
— Я не сэр, Бэрримор.
— Конечно, сэр!
— Ну хорошо, хорошо… — В конце концов, почему бы не дать моему воображаемому читателю возможность пообщаться на «ты» с воображаемым сэром? — А что у нас на завтрак, Бэрримор?
— «Повесть временных лет», сэр!
— А на обед?
— «Повесть временных лет»… сэ-эр.
Кажется, про ужин лучше не спрашивать. Впрочем, что такое английский ужин?!
Мой любознательный читатель, мы с Бэрримором в полном твоем распоряжении. Догадываюсь, что тебе было недосуг прочесть «Повесть временных лет» самому, хотя допускаю, что когда-то ты брал ее в руки и даже начинал неуверенно листать. Присаживайся рядом со мной в мрачноватой гостиной, где тени от камина лениво бродят по закопченым стенам среди портретов давно почивших баронетов, и мы прочтем вместе — не пугайся — всего лишь самое-самое ее начало. И не подряд, а выборочно, только то, что достойно стать объектом совместного чтения, и это чтение может оказаться интереснее, чем ты думаешь.
Устроился? Тогда я снимаю с печально скрипнувшей полки фолиант, сдуваю с него слой пыли, после чего на обложке проявляется виньетка-тиснение: «БСЭ» (именно так мы и дальше будем именовать Большую советскую энциклопедию). Осталось только найти нужную закладку, и вот мы с тобой, мой чихающий от пыли читатель, читаем:
«„Повесть временных лет“ — общерусский летописный свод, составленный в Киеве во 2-м десятилетии 12 в. и положенный в основу большинства дошедших до настоящего времени летописных сводов. Как отдельный самостоятельный памятник „П. в. л.“ не сохранилась… В списках некоторых летописных сводов составителем „П. в. л.“ назван монах Киево-Печерского монастыря Нестор… После своего появления „П. в. л.“ ещё дважды подвергалась переработкам. Источниками 1-й редакции „П. в. л.“ послужили Киево-Печерский свод конца 11 в., русско-византийские договоры 10 в., „Хронограф по великому изложению“ — древнерусское компилятивное сочинение по всемирной истории, византийская хроника Георгия Амартола, житие Василия Нового, соч. Епифания Кипрского, тексты Священного писания, „Сказание о грамоте Словенской“, предания о восточно-славянских племенах, о Кие, о мести Ольги древлянам, устные рассказы Яна Вышатича, монахов Киево-Печерского монастыря и др… После неоконченной статьи 1110 в „П. в. л.“ содержится запись о написании летописи в 1116 игуменом Сильвестром, который создал новую, 2-ю редакцию „П. в. л.“. Сильвестр был игуменом Михайловского Выдубецкого монастыря, семейного монастыря Владимира Мономаха. Он частью опустил, а частью изменил последние статьи 1-й редакции „П. в. л.“ При переделках Сильвестр большое внимание уделил Владимиру Мономаху, преувеличив и приукрасив его роль в событиях конца 11 — начала 12 в., и ввёл ряд дополнений в „П. в. л.“. В 1118 „П. в. л.“ была подвергнута новой переделке. В центре внимания 3-й редакции „П. в. л.“ остаются события, связанные с домом Мономаха, главным образом с сыном Владимира — Мстиславом. Последний редактор „П. в. л.“ дополнил свой источник данными о семейных делах Владимира Мономаха и его отца Всеволода, уточнил данные о византийских императорах, в родстве с которыми состояли Мономахи. В целом же „П. в. л.“ сохранила то значение, какое придал ей Нестор, — первого на Руси историографического труда, в котором история Древнерусского государства была показана на широком фоне событий всемирной истории. Летописцы призывали князей к единству и защите русской земли от внешних врагов. Летопись вобрала в себя родовые предания, повести, сказания и легенды исторического и сказочно-фольклорного характера, жития первых русских святых, произведений современной летописцам литературы. Язык летописи тесно связан с живым русским языком 11–12 вв., отличается лаконичностью и образностью… (Перевод и подготовка текста Д. С. Лихачева)».
