Элизабет Эбботт - История целибата
Что сделала Джанаки за два годика своей жизни, чтобы заслужить такие презрение и ненависть? С точки зрения индуса, сама постановка вопроса неверна. Это были не два коротких года ее нынешнего воплощения, а какие-то жуткие грехи, совершенные ею в предыдущей жизни, которые привели к смерти ее молодого мужа. Джанаки была злым созданием, вдовой, и даже если она никогда не знала своего мужа, именно она спровоцировала его смерть и должна была расплачиваться за это всю оставшуюся жизнь.
До самого последнего времени в индусском мире вдов в любом возрасте оскорбляли и проклинали. «Некоторые говорят, что детские браки ведут к раннему вдовству», – писал брамин.
Я говорю, что вдовство вызвано не детскими браками, а теми девочками-вдовами, которые в прежних рождениях действовали против своих мужей. Причиной могли быть измены, насмешки и т. д… Детское вдовство жутко, это очевидно, но оно является результатом гнева Господня на людей[833].
Иначе говоря, вдовы (например, Джанаки) были преступницами, подлинными убийцами. Какую же жизнь заслуживали такие злые существа? Самую жестокую и самую целомудренную. Ману, законодатель индусов, постановил, что вдова должна доводить себя до голода, питаясь только травами, кореньями и фруктами, и потому она традиционно ела лишь раз в день, причем только самую простую пищу, и всегда была голодна[834]. Чтобы обеспечить целомудрие ей, а ее семье честь, она должна была оставаться в родительском доме, внешне выглядеть безобразно и постоянно терзаться душевными и физическими мучениями. Волосы ее были обриты, она не могла больше носить на лбу отличительный знак брака – красную точку тилаку. С нее снимались все ювелирные украшения – серьги, носовые кольца, браслеты на руках и на ногах, цепочки. Она носила только белое сари без блузки под ним и ходила босая. На нее ложились самые грязные домашние работы, которые отказывались делать все остальные; она трудилась как каторжная и не могла покидать свой дом, всеми оскорбляемая и проклинаемая. По ночам она спала на полу, иногда на жестком матрасе. В древние времена она должна была мазать голову грязью и спать на камнях. Ей запрещалось участвовать в семейных прогулках, церемониях и торжествах.
Несмотря на все лишения, целомудрие вдовы всегда подвергалось сомнению. В народной песне вдова сетует свекрови:
Я буду одна в постели, свекровь моя, и не на несколько дней;Незрелая до брака, я была совершенно неопытна;А теперь как мне проводить дни и ночи в одиночестве?[835]
Конечно, вдова была легкой добычей, и хищником в отношении нее нередко становился родственник-мужчина. Поскольку двойные стандарты в Индии процветают столь же пышным цветом, как и в других местах, если вдова беременела, ждать поддержки от кого бы то ни было ей не приходилось. А ее совратитель, будучи мужчиной, избегал любых последствий их связи. Но даже если он того хотел, жениться на ней ему было нельзя: вдова вечно принадлежала своему мужу, повторный брак был ей категорически запрещен.
Увы, у Суббалакшми тоже были насущные причины задуматься над последствиями вдовства, и не только потому, что она жила вместе с маленькой вдовой Джанаки. Вскоре после брака, в который вступила сама Суббалакшми, ее семью огорчила ужасная новость о том, что мальчик-муж, виденный ею лишь единожды, скончался в день свадьбы. Большинство девочек в ее положении были обречены провести остаток жизни в мучениях, работая до изнеможения от зари до зари, постоянно голодая, ни от кого не слыша доброго слова, а ей повезло. Она овдовела в одиннадцать лет, и дома к ней относились с любовью, по крайней мере пока были живы ее родители. После смерти мужа первые подозрения об уготованной ей судьбе закрались к Суббалакшми, когда ее любимый дядя, обнимая ее, разразился потоком слез. Позже мать забрала у нее замечательное свадебное платье, которым девочка так гордилась, разрезала его пополам и сделала из него юбки двум ее сестрам. Так началось вдовство Суббалакшми.
Суббалакшми оказалась в числе незначительного меньшинства вдов, чьи истории закончились благополучно. Ее спас отец, преподававший в школе и подтягивавший ее по английскому языку. Он сотрудничал с англичанкой, подыскивавшей педагогические училища для вдов браминов. В определенном смысле это можно было считать революционным событием, оказавшимся успешным потому, что сострадательные родители за счет выпавшего им шанса отчаянно пытались спасти овдовевших дочерей от традиционной судьбы.
Остальные миллионы вдов мучительно страдали. Многие из них были детьми, как Суббалакшми и Джанаки, никогда не жившими со своими мужьями. Нередко они оказывались такими же малышками, как Джанаки. Неудивительно, что на протяжении индийской истории число девочек-вдов было огромным. В последней переписи населения XIX в. отмечено, что только в одной Калькутте насчитывалось десять тысяч вдов в возрасте до четырех лет и около пятидесяти тысяч в возрасте от пяти до девяти. С 1921 по 1931 г. во всей Индии число девочек-жен возросло с 8 565 357 до 12 271 595, тем самым создав потенциал для миллионов малолетних вдов в будущем.
Суббалакшми полагала, что это неправильно. Индуизм учит, что до вступления в брак и рождения детей мальчики и девочки должны проводить годы как целомудренные брахмачарины. Ганди тоже ненавидел детский брак. «Где, – спрашивал он в 1926 г., – те храбрые женщины, которые будут работать среди девочек-жен и девочек-вдов, и кто неустанно, не покладая рук будет делать все возможное, чтобы ни одна из них не досталась мужчинам, пока женитьба на девочке станет невозможной?»[836]. Кроме того, он жаловался на то, что «с нашими вдовами часто обращаются не по-человечески»[837]. Действительно, обращение было нечеловеческое, но основывалось оно на традиционных представлениях о женщинах. Читать о них нелегко. Как, например, отнестись к такой древней мудрости:
Мужчина, будь у него хоть сотня языков, умер бы, не завершив рассказ о пороках и недостатках женщин, даже если бы ничего другого не делал за всю свою долгую жизнь, продолжавшуюся сотню лет[838].
И, говорится дальше в этом перечне осуждений, «женщины соединяют в себе злобу и порочность лезвия бритвы, яда, змеи и огня», а их естественными недостатками являются «лживость, бездумные действия, коварство, сумасбродство, неуемная жадность, скверна и жестокость». Они «похотливы, непостоянны и вероломны», а «сердца у них как у гиен»[839].
Законодатель Ману выразил это очень точно: «Кража зерна или скота, совокупление с женщиной, которая пьет спиртное, или убийство женщины – незначительные преступления»[840]. Взгляды Ману чрезвычайно важны, поскольку на протяжении двух тысяч лет они оказывают влияние на законодательство и обычаи. У женщин не было прав, они жили лишь для того, чтобы служить своим мужьям, а те могли их безнаказанно оскорблять, бросать или продавать. Женщины были обязаны хранить целомудрие. Нарушение его могло навлечь на женщину величайшие бедствия. Потому вдовство вдвойне вменялось им в вину – как неопровержимое свидетельство прежнего греха и как уязвимое положение, в котором слабые, похотливые, непостоянные женщины испытывали больший, чем обычно, соблазн сбиться с пути истинного. В связи с этим безжалостное отношение к вдовам было вполне логично. Это служило им наказанием за убийство своих мужей и, как в случае явного военного преступления, не давало им возможности сопротивляться и делало их неспособными даже помышлять о сопротивлении.
Сати как предельное воплощение пояса целомудрия
Но, может быть, убожество вдовьей жизни было не самым тяжким следствием смерти мужа. Вдова-то ведь еще была жива, если так можно выразиться. Многие индусы, в основном мужчины, полагали, что для вдовы и это слишком много. Они считали, что если муж женщины счастлив, то и она должна испытывать счастье. Если он печален, то и ей надлежит грустить. А если он умер, то жена должна следовать за ним. Поэтому даже если она с трудом волочила ноги у дома злорадного родственника мужа, и то было для нее слишком много. Любая хорошая вдова (индийский оксиморон) должна была знать, что незачем ей навязывать свое оскверненное естество сему миру. Вот этой цели и служила сати – традиция, в соответствии с которой вдова приносила себя в жертву на погребальном костре мужа.
Самой убедительной причиной для сати было «первостепенное значение женского целомудрия», хотя финансовые и имущественные соображения также стоили жизни многим кому-то неудобным вдовам. Один борец против традиции сати объяснял, что прямые родственники и родственники по мужу опасались, что, «если не будет кремации, вдовы могут куда-то запропаститься; а если они сгорали, эти опасения исчезали. Их семьи и родственники освобождались от предчувствия и опасений». Если смотреть с такой точки зрения, «сати становится… предельным воплощением идеи пояса целомудрия»[841].
