Максим Чертанов - Герберт Уэллс
Он задумывает Окончательную Чистку — расправу над всеми евреями и христианами одновременно. Но он измучен, работает ночами, принимает наркотики; он ложится в клинику, которой руководит его бывший друг Карстолл, а тот, обнаружив у больного документы по подготовке Окончательной Чистки, понимает, что дальше терпеть нельзя, убивает Руда и объявляет, что Хозяин умер естественной смертью. Приближенные Руда предпочитают поверить в эту версию, ибо они, как и все, смертельно устали от тирана. «Странный тип — эти диктаторы XX века. Они расплодились подобно осам в засушливое лето. Условия благоприятствовали им. Их власть развивалась крещендо, потому что мир прогнил. Ему требовались осы и мясные мухи. Религии, законы — все было мертво и смердело. Тираны были хозяевами зловония в мире трусливых скунсов». Мир прогнил, мясные мухи сделали полезное дело — подъели остатки, так что пусть мирно покоятся в мавзолеях.
Но самое странное в романе Уэллса начинается после смерти Руда. Несколько ученых, которых не успели казнить, приходят к выводу, что объективно Руд им очень помог: уничтожив государственные границы и почву для межнациональных конфликтов, обеспечив народ работой, он создал прекрасную базу для установления нового строя — Всемирного Государства Непростых Людей. (Кое-кто даже высказывает подозрение, что гениальный Карстолл все это предвидел заранее.) Уэллс по своему обыкновению не разъясняет, как конкретно Непростые Люди взяли власть: то ли боялся об этом думать, то ли ленился. Ну, как-то так, валялась, подобрали и всё. То обстоятельство, что многие из них прежде работали на тирана, ничего не значит. Какую экономическую систему они установили, как вели себя по отношению к оппозиции, если таковая имелась, что, наконец, стало с ужасной тайной полицией — об этом ни слова. Напрашивается мысль, что они тоже сделались диктаторами, только добрыми — пчелки вместо мясных мух, но, по-видимому, это не так, ибо они говорили о предсказанном Лениным отмирании государства, и оно отмерло. Как? Да как обычно — взяло да и рассосалось. Важно лишь то, что на место невежества они поставили науку и начали работать над созданием нового человечества: «Мы, учителя и биологи, намереваемся теперь выращивать и обучать божественную расу — общественных деятелей, педагогов, мыслителей и поэтов». Звучит совершенно жутко — мыслители и поэты, которых «выращивают», новая господствующая раса, но для Уэллса это естественное развитие его мысли о двух качественно различающихся видах Homo, высказанной в «Кстати о Долорес». Увы, интересы Простых и Непростых не примирятся никогда; единственное, что могут сделать Непростые, — воспитывать детей, чтобы те никогда не были Простыми. Почему Руд-ребенок так похож на маленького Уэллса? Эйч Джи просто не знал, с кого списать детство героя, и списал с себя? Нет; он, как всегда, бил в одну точку, подчеркивая, что может стать с человеком (и могло бы стать с ним), если он с детства не получит хорошего образования.
Правда, Уэллса, как всегда, можно истолковать по-разному. Можно так: если человек хорошо образован, он не станет тираном. А можно так: если тиран хорошо образован, он будет хорошим тираном. Или так: не тиран страшен, он всего лишь муха, порой даже полезная; страшна темнота толпы, нуждающейся в нем.
Глава вторая БИТВА ЗА АНГЛИЮ
Убийца Руда Уинслоу говорит, что ему даже жаль диктатора: он был всего лишь «Вонючкой, всеми презираемым, терзаемым страхами и комплексами». Диктаторы отнеслись к книге Уэллса по-разному. В СССР отношение к нему официально не изменилось. Косвенным свидетельством того, что на него обиделись, может служить тот факт, что между концом 1930-х и серединой 1950-х его у нас практически не издавали (разве что отдельные рассказы из ранних). Но нет никаких сведений о том, что высшее руководство было ознакомлено с содержанием «Ужасного ребенка», хотя пройти незамеченным роман не мог — за каждым шагом Эйч Джи, включая то, с кем он спит, пристально следили на самом высшем уровне. («Теперь эта ловкая баба (Будберг. — М.Ч.) устроилась в качестве утешительницы при Герберте Уэльсе с явной целью обделывать свои темные дела за спиной этого писателя», — сообщал летом 1938-го директор Гослитиздата С. Лозовский в письме Сталину.) Почему Уэллсу все прощалось? Наверное, потому, что он, ругая советскую власть на все корки, тем не менее всегда, при любых обстоятельствах, призывал Англию и США дружить и объединяться с Россией. Зачем публично ссориться с таким человеком, когда можно просто сделать вид, что ничего «такого» он не писал, а если писал, то не про нас?
Другому диктатору сравнение с мясной мухой определенно не понравилось: после того как в Германии прочли «Ужасного ребенка», имя Уэллса было внесено в «Специальный поисковый список по Великобритании», составленный в 1939 году аппаратом Шелленберга и после войны обнаруженный среди документов аппарата Гиммлера. Людей из списка — количеством около 2300 человек — гестапо должно было арестовать немедленно после вторжения в Англию в рамках операции «Морской лев». Но в 1938-м это вторжение еще не планировалось — свои первые ходы Германия делала на суше. После присоединения Австрии настал черед Чехословакии. Томаш Масарик ушел в отставку в 1935 году в возрасте восьмидесяти пяти лет и вскоре умер; его сменил Эдвард Бенеш, бывший при нем министром иностранных дел и разделявший его взгляды, только чуть более «левый» и более тяготевший к дружбе с СССР. Долго быть президентом ему не довелось. В Судетской области Чехословакии проживали 3,5 миллиона этнических немцев: под предлогом их защиты Гитлер потребовал отдать Судеты Германии. Англия и Франция посоветовали чехам не противиться и 30 сентября подписали с Гитлером Мюнхенское соглашение, окончательно похоронившее Версальский мир. Страну с плодородными землями и развитой экономикой мгновенно растащили по кусочкам: Словакия объявила о независимости, Польша забрала себе Тешинскую область, а в марте 1939-го Германия оккупировала остатки. Бенеш ушел в отставку в октябре 1938-го; Гилберт Меррей и Уэллс выступили инициаторами его приглашения на жительство в Англию, опубликовав соответствующее письмо в «Таймс» и собрав кучу подписей, — впрочем, британское правительство и без того намеревалось дать Бенешу приют. Он прибыл в Лондон и вскоре организовал чехословацкое правительство в изгнании. Уэллс познакомился с ним еще в Праге; теперь они виделись регулярно, Уэллс выдвигал кандидатуру Бенеша на Нобелевскую премию мира.
От Великобритании соглашение подписал Невилл Чемберлен, сын Джозефа Чемберлена и брат Остина Чемберлена (министра иностранных дел в правительстве Болдуина), в 1937-м сменивший на посту премьера лейбориста Макдональда; вернувшись в Лондон, он объявил, что «принес мир нашему поколению». Уэллс называл династию Чемберленов «дьявольской», а самого премьера — болваном. Он был за мир, но не за всякий. Мюнхенское соглашение его возмутило, но не удивило: люди вели себя точь-в-точь как в «Игроке в крокет» — пусть где-то кто-то кого-то убивает, а мы отсидимся, авось не тронут. Он написал в «Нью кроникл» статью, где предсказывал, как будут развиваться события в 1939 году: Чемберлен в конце года отправится в отставку (ошибся на несколько месяцев), Британскому Содружеству придется размежеваться, ибо в Южной Африке сильно немецкое влияние (этого не случилось), на Ближнем Востоке не утихнет напряженность. Будет ли европейская война? Ее можно избежать, если народы Великобритании, США и стран Содружества заберут власть у своих трусливых и лицемерных парламентов, которые из страха перед мировой революцией и СССР цепляются за дружбу с Гитлером и верят, что он их не тронет. (Как конкретно забрать власть у парламентов, не объяснялось.) Единственным серьезным политиком, который уже с середины 1930-х не верил, что Гитлер «не тронет», был Черчилль, но Уэллс считал его реакционером и злодеем. В Англии не было никого, с кем он мог бы связать свои надежды. Он говорил, что у него «лопается терпение», что ему нужна новая аудитория; в первых числах декабря он отправился в лекционное турне по Австралии, которое организовала Австралийская и новозеландская ассоциация развития науки.
Он плыл пароходом через Бомбей и Коломбо, где журналисты набросились на него с вопросами о Ганди, он сказал, что восхищается этим человеком, но не считает отказ от насилия панацеей и ему не нравится национализм индийцев. Прибыв в Аделаиду, он дал еще несколько интервью, потом его повезли в Сидней. Репортеры ходили за ним толпами, его выступления собирали невиданные количества народу, билеты было невозможно достать. Первая лекция, прочитанная им в Сиднее и Канберре, называлась «Роль Англии в развитии Всемирного Разума» и повторяла тезисы, высказанные им год назад в США; слушатели были в восторге, со всем соглашались, но не имели намерения что-либо предпринять в связи с услышанным — им просто было любопытно. Вторая лекция, которую он читал в Лондоне на Международной конференции преподавателей истории и с которой теперь выступил на заседании департамента просвещения пригласившей его ассоциации, — «Яд, именуемый историей», — вызвала полемику. «Я намереваюсь сделать весьма непристойный доклад, — так она начиналась. — Название его звучит агрессивно, и задуман он был в агрессивных целях».
