Абрам Фет - Инстинкт и социальное поведение
Эти же специалисты спроектировали для них «новую экономическую политику» – нэп, о чем вспоминал единственный уцелевший в эмиграции участник этого дела, Валентинов. Большевики начали с абсурдных экспериментов: пытались заменить денежное хозяйство прямой раздачей продуктов, дезорганизовали предприятия и транспорт, передав их в ведение рабочих комиссий, полностью разрушили торговлю. При «военном коммунизме» люди работали под угрозой расстрела, но в 1920 году все умевшие что-то делать, кроме немногих энтузиастов, просто разбежались, и нельзя было уже добиться, чтобы ходили поезда. Партия направила на транспорт своего лучшего организатора, Троцкого. Тот пытался применить прежние методы, провалился, и в том же 1920 году предложил ЦК партии план временной «либерализации»; этот план «буржуазные специалисты» впоследствии превратили в нэп. Ленин яростно обрушился на план Троцкого. Но через год крестьянские мятежи, и особенно восстание матросов в Кронштадте, поставили советскую власть на грань гибели. Тогда Ленин согласился принять нэп.
По этому плану партия, сохраняя контроль над всеми сторонами жизни, разрешила частную торговлю, ремесло и мелкую промышленность. Вместо простой экспроприации всего наличного зерна (так называемой «продразверстки») крестьяне должны были сдавать предварительно установленное количество («продналог»), а остаток могли продавать на рынке. Возник целый класс новых (а в действительности уцелевших старых) предпринимателей, прозванных «нэпманами».
Эксперимент вполне удался, благодаря двум условиям. Во-первых, уцелел еще «человеческий капитал» – люди, сохранившие навыки крестьянского хозяйства и предпринимательства. Во-вторых, в стране была твердая, хотя по-прежнему террористическая в своей основе, но дееспособная и честная власть [Примерно такие же условия (с не столь честной властью) существуют теперь в Китае. В России их нет]. Были изданы законы, регулировавшие частное хозяйство, и эти законы соблюдались, потому что большевики следили за выполнением правил. Коррупция неизбежно развивалась «снизу», но сверху были большевики, и красть было опасно. Честные директора кое-где сохранились до пятидесятых годов!
Если оценивать общественный строй по критериям марксизма, то есть по его экономической «базе», то советская власть попросту была нэпом: никакой другой экономики большевики не могли придумать. Но, конечно, они считали это временным отступлением, до тех пор, пока созреют условия для общественного хозяйства.
Уже через несколько месяцев труд крестьян, освобожденный от государственного контроля, принес свои плоды: в стране было изобилие продовольствия. В 1925 году, на «вершине» нэпа, Россию нелегально посетил эмигрант Шульгин; из его воспоминаний видно, насколько большевикам удалось привить к своей бесплодной утопии живые ростки частной инициативы. Но этот гибрид был заранее обречен. Большевики не рискнули, конечно, вернуть в частные руки крупную промышленность [То же было в польском варианте нэпа при Гомулке, и то же еще продолжается в Китае]. Но они использовали оставшихся в России инженеров, добросовестно восстановивших старые предприятия. Наряду с этим человеческим капиталом, было сохранившееся оборудование, материалы и золотой запас старой России. Этого хватило на несколько лет, но машины устарели и износились, а на модернизацию не было средств.
Нужно было дальнейшее освобождение производительных сил. На эту экономическую необходимость возлагали надежды русские эмигранты, ожидавшие, что коммунизм будет развиваться в направлении социал-демократического прагматизма. Но правившие Россией «марксисты» на это не шли, опасаясь, что такое изменение «базы» разрушит сооруженную ими «надстройку». Между тем, в России уже укрепился новый правящий класс и новый государственный аппарат, который должен был сменить химерическую систему большевиков.
__________
Итак, советская власть – то есть власть большевиков в виде нэпа – установилась в 1921 году и продержалась до 1927 или 1928 года. Это была самая продолжительная и широкомасштабная из всех попыток утопического общественного устройства, начиная с Платона. Но фантазия Платона лишь воспроизводила воображаемую древность, по образцу отсталого строя спартанцев, и никогда не была осуществлена. Между тем, более радикальная утопия большевиков была осуществлением чисто умозрительного плана, устремленного к будущему, и этот план в самом деле проводили сотни тысяч верующих коммунистов, при пассивном или враждебном недоумении большинства населения, уже неспособного сопротивляться.
Конечно, «строительство коммунизма» происходило не в пустом пространстве, а в России, со всем ее наследием патриархальной крестьянской жизни, царской бюрократии и уже вошедшего в привычку капитализма. Причудливое наслоение коммунистических экспериментов на эту историческую основу изобразил в своих сюрреалистических повестях Андрей Платонов.
Коммунизм начинался с личной жизни его строителей. Многие из молодых коммунистов считали семью буржуазным пережитком и хотели сразу же заменить ее обычаями «свободной любви»; в самом деле, каноническая книга Энгельса называлась «Происхождение семьи, частной собственности и государства», и поскольку государство должно было отмереть, а частная собственность отменялась, то вряд ли стоило сохранять семью. Но старые большевики, уже большей частью состоявшие в браке, отнеслись к этому увлечению без энтузиазма, так что институт брака был официально признан. Вступление в брак и развод были, впрочем, весьма облегчены. Была подорвана патриархальная установка мужчин. Женщины получили юридическое равноправие, и большинство их пошло на работу. Положение «домохозяйки», хотя и дозволенное, считалось «мещанством».
Мещанством считалась и любая приверженность к собственности. Конечно, «частная собственность на средства производства» была в сознании коммунистов первейшим, можно сказать, первородным грехом. По закону, вся земля была «национализирована», то есть принадлежала государству; но крестьянские наделы, исторически сложившиеся или полученные при экспроприации помещичьих имений, оставались в распоряжении их владельцев. Крестьяне были слишком многочисленны, и на их фактическую собственность пока нельзя было посягать: ее закрепил нэп. Но в принципе эта земельная собственность была для коммунистов лишь временно терпимым злом, потому что владение любой собственностью, как они полагали, извращает психику человека и делает его непригодным для будущего коммунистического строя. Если крестьянин сам работал на своей земле, то нэпман – торговец, мелкий заводчик или ремесленник – считался эксплуататором, потому что он пользовался, или мог пользоваться наемной рабочей силой. Нэпмана коммунисты ненавидели, как средневековые христиане ненавидели приспешников дьявола – колдунов и ведьм. По той же причине они ненавидели зажиточных крестьян – «кулаков», которые, как предполагалось, потому и были зажиточны, что эксплуатировали батраков. Нэпманов и кулаков терпели, поскольку партия приняла такое решение, но лишь до тех пор, пока не придет время их «ликвидировать как класс». Эти настроения почти всех большевиков впоследствии облегчили Сталину ликвидацию нэпа – то есть советской власти, потому что экономической основой этой власти был нэп.
Но ненависть коммунистов не ограничивалась «собственностью на средства производства»; она распространялась на все предметы личного обихода – квартиры, мебель, одежду, на все удобства и удовольствия жизни. Все это можно было иметь нэпману, которого считали «недочеловеком», но коммунист должен был презирать любой комфорт. Партийные «чистки» – собрания, где каждого могли обличить в «буржуазном перерождении» и изгнать из партии – очень напоминали ригоризм первых христиан. Памятником этой эпохи, а также эпохи военного коммунизма, стал роман Николая Островского «Как закалялась сталь». Это сочинение верующего коммуниста – плохая литература, но достоверный памятник своего времени и изображение человеческого типа, который уже трудно представить себе в наше вполне мещанское время.
Конечно, б`oльшая часть российского населения не включилась ни в ту, ни в другую сторону «классового» противостояния: эти люди не были ни нэпманами, ни коммунистами, а попросту заботились о собственном благополучии – насколько это дозволялось правилами советской власти. Чем же мог владеть советский обыватель? Крестьянин мог иметь дом, не слишком большой или богатый (чтобы не попасть в кулаки). Горожанин мог иметь небольшой, чаще всего деревянный дом, который в самом деле числился его собственностью, так что его можно было продать. Этот дом должен был иметь площадь, соответствующую числу членов его семьи, и почти всегда был одноэтажным; как правило, такие частные дома оставались за владельцами с дореволюционных времен. Впрочем, большинство горожан жило в квартирах, принадлежавших государству, в качестве нанимателей. Жилая площадь для них тоже была ограничена: у кого ее было слишком много, тех «уплотняли», то есть вселяли к ним в квартиру посторонних людей. Семье разрешалось иметь мебель и одежду, которые считались «личной собственностью» (в отличие от «частной»!). Нэпманы могли иметь гораздо больше собственности, но все понимали, что это «не настоящая» собственность, которую у них рано или поздно отберут. Художники двадцатых годов оставили нам изображения нэпманов и их женщин: в глазах этих обреченных ощущается страх.
